Антология странного рассказа - Сергей Шаталов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Антология странного рассказа
- Автор: Сергей Шаталов
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая оглушающая тишина стоит (ни стона, ни всхлипа), что хочется закричать что есть сил, крик обрывается сам собой, когда замечаешь: какая тишина вокруг, еще не улеглась пыль, все малые и большие водоемы до краев наполнены кровью, в багряном закате догорают дома, с любовью построенные ради долгой и счастливой жизни. Только вчера закончилась война, закончилась, потому что закончились люди, способные ее вести, позавчера их еще оставалось трое или четверо, сегодня же не осталось никого, кто бы мог спросить, с недоумением озираясь по сторонам, с чего началось это отчаянное смертоубийство, никого, кто бы мог ответить. А уж назавтра жди гостей: прямо с утра сюда сбегутся стаями дикие бродячие псы, слетятся стервятники-одиночки и устроят себе настоящее пиршество, не отличая врагов от друзей, хороших от плохих, тех от этих, лежащих теперь вповалку, в обнимку и как придется.
Через год или два эта земля даст невиданный урожай, только некому будет его собирать.
СмирениеЗакрой глаза, и под теплыми веками начнут прорастать семена вязов и буков: все крепче стволы, все нежнее листва, видишь, им уже от роду сто двадцать годовых колец, сурово смотрят вверх множеством веток и листьев, у самых корней их лежит человек, и что бы он там ни думал за закрытыми глазами, он весь принадлежит небу и земле, сначала небу, а потом земле, и немного деревьям, которым дано прорастать и в землю, и в небо.
ИстощениеВсю ночь летит старый бражник на лунный свет, сердце предательски выстукивает: устал, устал, устал. Мимо со звоном проносятся одинокие звезды и целые созвездия, хвостатые кометы, человеческий мусор — знай уворачивайся. Думает о жизни, не то чтоб о своей, а вообще. О жизни вообще можно долго думать, всю ночь напролет. Скоро утро, еще одно утро еще одного дня: кухня, дети, жена, кофе без сахара — не увернешься. Устал. Засыпает, вцепившись лапками в черный бархат обратной стороны луны.
СозерцаниеЕсли бы голова моя была наполнена легковоспламеняющимся материалом: сосновыми опилками, например, или мыльными пузырями, я бы без раздумий чиркнула спичкой. Можно себе представить, как с веселым потрескиванием горели бы мысли о вечной молодости и непреходящей (неприходящей) любви. Славные, добрые воспоминания о прежних временах, в которых не было места заботам, при сгорании издавали бы слабый запах розового дерева и жасмина, расплавленных кассетных пленок, быть может, даже донося извращенные звуки хорошей музыки Дебюсси там или Cressida, летние деньки, зимние вечера, которых было так много, что, пожалуй, этот круговорот можно было бы и прекратить. В выгоревшей моей черепной коробке, как в черном ящике, осталась бы лишь информация причинах пожара (чиркнули спичкой, поднесли, воспламенили), больше никакой памяти ни о чем, только в левом углу ящика, там, где раньше был центр управления чувствами, сухой кленовый лист, которого не берет ни огонь, ни время, настолько он первопричинен.
Внутренняя правдаВ самой середине разговора моя престарая подруга Лика запнулась, будто о слово камень, и как-то странно рассмеялась, казалось, своим мыслям, но я поняла, что она хочет, но не умеет мне сказать: «Знала бы я, к чему прислушиваться, — поймала бы самую главную внутреннюю волну: будто что-то стрекочет и мелодично побрякивает, причем в левом ухе стрекочет, а в правом побрякивает. Знала б, к чему принюхиваться — почувствовала бы запах младенческой свежести и старческого тлена, входи в одну ноздрю младенческая свежесть, а в другую — разложение и тлен. Знала бы, на что смотреть — увидела бы яблоко: карим глазом, какое оно круглое, голубым, какое оно красное с червоточинкой. Обняла бы первого встречного — с одной стороны, как лучшего друга, с другой — как злейшего врага. Родила бы ему в муках дитя, а оно, ни девочка, ни мальчик, вырвалось из цепких рук видавшей всякие виды акушерки второй смены и укатило в предрассветную даль ближнего Тибета зимним солнцем — следуй за мной, следуй за мной».
ВосходИ когда ты все делаешь правильно — целая огромная Вселенная счастлива за тебя, и радуются тебе встречные люди, даже те из них, кто тебе всего лишь недруги по счастью, даже глупые девицы в цветастых платьях, влекущие своим запахом идти вслед за ними по лестницам, лестницам, таким, что черт ногу сломит.
Только ангелы по ним ступают бесшумно, медленно приближаются к воде, встают на колени, чтобы отразиться в морской воде камнями.
Еще не конецСмерть означает лишь то, что взамен последует много жизни. Родятся дети, помнящие истину, затем внуки, идущие правильным путем, следом появятся на свет совершенно слепые щенки и котята для забавы веселых толсторуких правнуков, собирающих в прозрачную банку мух, небесных коровок, пронзительную саранчу, иссиня-салатовых жуков, которых наверняка не найти ни в одном определителе насекомых, и напоследок придет тот, кто научит нас радоваться жизни от всего сердца, головы и живота, как это умеют делать лишь дети.
Юрий Арабов
/Москва/
О Снах
/Из книги «Механика судеб/
О снах в XX веке писать едва ли прилично. Мировая литература, устав от непредсказуемых жестокостей так называемой реальности, ушла в дебри подсознания и заснула столь крепко, что и новое тысячелетие, стучащееся в двери, не обещает, кажется, счастливой и веселой побудки: сон станет еще крепче, еще тяжелее и будет отягощен кошмарами виртуальной реальности настолько, что ни керосиновая лампа Фрейда, ни карманный фонарик Юнга не разгонят, пожалуй, наступающих сумерек.
Я не психолог и не физиолог. Мой интерес к психоанализу не простирается дальше необходимых любому среднему человеку знаний о природе наших чувств и некоторых не слишком приятных привычек. Я пишу эти строки вовсе не для того, чтобы похвастать перед читающей публикой богатством воображения. Более того, воображения в моих записках не будет вообще. Они почти что строго документальны. Для документальности полной не хватает лишь дат после некоторых сообщений о тех или иных образах. Зафиксировать их на бумаге меня заставляют исключительно интерес к потустороннему и та еще зыбкая надежда, что, возможно, у кого-то, кто прочтет эти записи, случается во сне то же самое и его посещают те же видения. Если кому-то из психиатров покажутся мои рассказы интересными и они обрадуются, встретив «своего пациента», я буду только рад, при условии, конечно, что они, психиатры, будут находиться в своих клиниках, а я — в собственном пространстве поэта, с трудом отвоеванном у нашей славной действительности.
От описаний кошмаров я отказываюсь сразу— это слишком просто и слишком выгодно.
Так же как и от психоаналитических интерпретаций — сделать это не представляет труда. Ведь все интерпретации, в конечном счете, сводятся или к оральному, или к анальному фактору.
Соглашаясь заранее на оба (чтобы не вызвать к себе естественного подозрения), скажу только, что поделюсь лишь некоторыми из образов, теми, которые не подразумевают, на мой взгляд, прямого психоаналитического ответа.
Они-то и мучают меня больше всего.
В течение примерно трех лет до 1988 года ко мне приходил ночью один и тот же образ: мощный пологий берег у широкой и могучей реки, такой реки и такой природы я еще нигде никогда не видел. Высокая зеленая трава примерно в человеческий рост.
Вековые березы, часть из которых повалена на землю. Величественный горизонт на другой стороне реки и голубоватые дремучие леса, стоящие стеной… Я отталкиваюсь от склона ногами и лечу вниз, раскинув руки. Приземляюсь в речном песке, чуть-чуть замачивая ступни ног. Вода в реке чистая, холодная и сладкая на вкус.
Из этих снов вспоминалось, в основном, ощущение радости, которую таил этот крутой склон, да поваленные на землю вековые березы.
В июне 1988 года я попал в город Рыбинск, где в местном киноклубе показывал один из своих только что вышедших фильмов. В благодарность за «интересную встречу» меня на следующий день взяли на пикник за город в одну довольно глухую деревню, в которую нужно было добираться по волжской воде. Следя за разливами небывалой реки и любуясь лесистыми берегами, я не предполагал еще того эмоционального шока, который испытаю, сойдя на берег.
Наш «Метеор» пристал к небольшой пристани, от которой деревянная лестница вела прямо наверх, в небо, потому что речной склон здесь был особенно крут. Пыхтя, мы поднялись по ней, перешли овраг по старому мосту… и я вздрогнул. Потому что сразу попал внутрь собственного сна, который виделся мне в последнее время.
Изумрудная трава в человеческий рост. Старинные березы, сбегающие по крутому склону к воде. Часть из них повалена ветром и молниями. Когда мы окончательно поднялись наверх и пошли к деревне, то я увидел горизонт и лесные дали Пошехонской стороны, где, как мне показалось, не ступала нога человека. Роса под ногами превращала каждую травинку в ландыш. Мне захотелось поступить так же, как я поступал внутри сна, — раскинуть руки и полететь. Но, боясь прослыть Катериной из пьесы Островского «Гроза», я сдержался, думая про себя, что значит сие чудо.
- Цифровой журнал «Компьютерра» № 184 - Коллектив Авторов - Прочая околокомпьтерная литература
- Танцор у гроба - Джеффри Дивер - Триллер
- Цветы на подоконнике - Клавдия Пестрово - Поэзия
- Знай, что я люблю тебя (СИ) - Мелевич Яна - Эротика
- Цветы пустыни - Барбара Картленд - Исторические любовные романы