Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис
- Дата:04.11.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Последнее искушение Христа
- Автор: Никос Казандзакис
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был в приподнятом настроении, его круглые соколиные глаза сверкали. Вытянув вперед руку, рыжебородый поочередно опускал ее каждому на плечо, с гневом, с нежностью пристально вглядывался в лицо, смеялся и переходил к следующему:
– Вот ты, скряга и язва, загребущий и вечно сущий Абрамчик! И ты, молодчина, болтун и пустозвон! И ты, трус и святоша, который не ворует, не прелюбодействует, не убивает, потому что боится, все твои добродетели – дщери страха! И ты, кроткий ослик, которого охаживают дубиной, а он все сносит – сносит и голод, и жажду, и холод, и побои, – работяга, лишенный самолюбия, и блюдолиз, все твои добродетели – дщери нужды! И ты, хитрющая лиса, выжидающая у входа в пещеру, где устроил себе логово лев – Иегова! И ты, добрый агнец, с блеянием семенящий за Богом, которому предстоит сожрать тебя! И ты, шарлатанствующий сын Левита, богопродавец, за гроши продающий Бога, кабатчик от Бога, Богом же потчующий людей, которые хмелеют и распахивают перед тобой и кошель и душу, мошенник Божий! И ты, горемычный злопыхатель, твердолобый подвижник, глядящий на собственный лик и сотворяющий Бога по своему подобию злопыхателем, горемыкой и тупицей, чтобы поклоняться ему, ибо он схож с тобой! И ты, чья душа распахнута настежь, словно лавка ростовщика, а сам ты сидишь у ее порога, запускаешь руку в мешок, выдаешь бедняку милостыню, раздавая так Бога в долг и записывая при этом в учетной книге: «Выдана милостыня, на столько-то грошей, такому-то, такого-то числа, в таком-то часу», – ты еще потребуешь положить учетную книгу вместе с собой в могилу, чтобы открыть ее перед Богом, вместе с ним подвести итог и взыскать миллионы в вечной жизни. И ты, лгун, болтун, пустомеля, нарушающий все заповеди Божьи, воруя, прелюбодействуя, убивая, чтобы затем проливать слезы, бить себя в грудь и воспевать свои прегрешения под звон кифары, – ты, умник, четко уяснил Себе, что Бог эсе прощает певцу, ибо сам Он без ума от песен. И ты, острое стрекало в нашем заду, Фома, и сам я, умопомрачительный стяг, утративший рассудок, бросивший жену свою и детей своих и отправившийся на поиски Мессии! Давайте же все вместе – дьяволы, ангелы, людишки, человечишки, ибо все нужны для нашей великой цели, – давайте же схватим его, ребята!
Он засмеялся, поплевал на руки, распрямил громадные ножищи.
– Хватай его, ребята! – снова закричал рыжебородый и пустился бегом вниз с горы к Назарету.
Люди и горы расплылись дымкой и исчезли, сонные зеницы наполнились тьмой, лишенной сновидений, и уже ничего не было слышно в необъятном сне, кроме тяжелого топота ножищ, попирающих гору и устремляющихся Долу.
Сердце спящего учащенно забилось. «Они идут сюда! Идут! – кричала в отчаянии его душа. – Идут!»
Он встрепенулся – так ему показалось во сне – поспешно вытолкал столярный верстак за дверь, свалил на него все свои инструменты – большие и мощные рубанки, пилы, тесла, молотки, отвертки и, наконец, невообразимо тяжелый крест, над которым он трудился последние дни, – затем снова забился в опилки и стружки и стал ждать.
Странный покой – тревожный, сжатый, давящий, в котором не было слышно не только дыхания селения, но и дыхания Бога. Все, в том числе и бодрствующий демон, погрузилось в неизмеримо глубокий, темный, пересохший колодец. Сон ли, смерть ли, бессмертие или же Бог – что это было? Юноша испугался: он почувствовал приближение опасности, собрал все свои силы, поднес руку к горлу, в котором уже прерывалось дыхание, – и проснулся.
Он был весь в поту. Из всего сновидения запомнилось только, что кто-то преследовал его. Но кто? Был ли этот кто-то один или же преследователей было много? Были ли это люди или демоны? Он не помнил.
Юноша напряг слух, прислушался. Теперь в спокойствии ночи было слышно исходящее из множества грудей и множества душ дыхание селения. Где-то шелестело дерево, жалобно скулила собака, а на самом краю села мать, медленно, надрывно убаюкивала младенца…
Ночь была полна хорошо знакомых, дорогих сердцу шорохов и вздохов. Молвила земля, молвил Бог, и юноша утихомирился. На мгновение ему стало страшно: казалось, что он остался один-одинешенек на всем белом свете.
Из стоявшей рядом лачуги, где спали родители юноши, донеслось тяжелое дыхание престарелого отца. Бедняга не мог уснуть: С мучительными усилиями он раскрывал и вновь смыкал уста, пытаясь заговорить. Годами терпит он эту муку, не в силах произнести членораздельно слова, лежит в постели разбитый параличом и тщетно пытается совладать с собственным языком. От натуги он исходит потом, изо рта у него текут слюни, и лишь изредка после страшного напряжения, уже придя в отчаяние, он все же собирает по слогам одно, всего лишь одно и неизменно одно и то же слово: «А-до-на-и! Адонаи», – и ничего больше… «Адонаи»… Когда уста его выдавливают это слово полностью, он успокаивается. На час-другой… Затем волнение снова овладевает им, снова шевелятся губы.
– Это моя Вина… Это моя вина… – Прошептал юноша, и глаза его наполнились слезами. – Моя…
В спокойствии ночи сын ощутил смятение отца и ему самому передалось это смятение: невольно он тоже стал шевелить ртом и обливаться потом. Он закрыл глаза, прислушиваясь, что делает престарелый отец, чтобы и самому делать то же самое, стонал и вместе со стариком в отчаянии издавал громкие нечленораздельные звуки, пока сон снова не овладел им.
Но лишь только сон овладел им, дом вдруг содрогнулся, верстак зашатался, инструменты и крест свалились наземь, дверь распахнулась настежь, и на пороге вырос во весь свой огромный рост хохочущий, с раскрытыми объятьями рыжебородый.
Глава 2
Юноша уселся на опилках, прислонившись спиной к стене. Над головой у него висел ремень с двумя рядами острых гвоздей. Каждый вечер перед сном он бичевал до крови свое тело, чтобы ночью оно оставалось спокойным и не буйствовало. Юноша был охвачен легкой дрожью: какие искушения снова явились ему во сне, он уже не помнил, осталось только ощущение, что он спасся от большой опасности.
– Не могу, сил больше нет… – прошептал он со стоном, поднимая кверху глаза.
Новорожденный свет, робкий и тусклый, скользнул сквозь дверные щели. Бледно-желтая солома на потолке стала необычайно нежной и светилась, словно драгоценная слоновая кость.
– Не могу, сил больше нет… – снова прошептал юноша и негодующе стиснул зубы.
Вся его жизнь прошла вдруг перед взором, устремленным в пустоту. Посох отца, расцветший в день, когда тот обручился с его матерью. Гром, повергший затем обрученного долу и разбивший его параличом. Мать, которая только смотрит, молча смотрит на него, а он слышит ее немое сетование. Мать права, и поэтому сознание собственных прегрешений денно и нощно терзает ножом его сердце.
Последние годы он тщетно пытается одолеть Страх. Один только Страх и оставалось еще одолеть. Всех прочих демонов: бедность, любовь к женщине, радость домашнего очага, молодость – все это он уже одолел. Оставался один только Страх, который нужно одолеть, нужно осилить: он ведь уже мужчина, пришел его час…
«Если отец мой разбит параличом, я тому виной… Если Магдалина стала блудницей, я тому виной… Если Израиль все еще стонет под игом, я тому виной…».
На крышу соседнего дома, в котором жил его дядя раввин, должно быть, взлетел петух и гневно закричал наверху. Видна, ночь уже надоела ему, он истомился и теперь своим криком призывал солнце взойти.
Прислонившись к стене, юноша слушал. Солнце стучало в дома, и двери распахивались на этот стук. Улицы оживали. От земли, от деревьев, из щелей домов мало-помалу стали доноситься приглушенные звуки утра: Назарет просыпался.
Из соседней хижины послышался глубокий стон, и тут же гневный призыв раввина разбудил Бога, напоминая Ему о слове, которое Он дал Израилю.
– Боже Израиля! Боже Израиля! Доколе?! – взывал голос, и колени с глухим стуком торопливо ударялись о дощатый настил.
Юноша повернув голову.
– Молится, – проговорил он. Кается, взывает к Богу. Сейчас станет стучать в стену, чтобы и я приступил к покаянию.
Юноша гневно нахмурил брови.
– Бога мне только не хватает, будто людей мало! – сказал он и с силой ударил кулаком в разделявшую их стену, давая яростному раввину знать, что он уже проснулся и приступил к молитве.
Юноша резко поднялся. Залатанная одежда соскользнула с его плеча, являя худощавое, загорелое на солнце, покрытое синими и красными ссадинами тело. Он торопливо поднял одежду и стыдливо прикрыл обнаженное тело.
Через окошко на него падал бледный утренний свет, озарявший нежным сиянием полное упорства, измученное, гордое лицо. Пушок вокруг щек и подбородка стал уже курчавой черной бородой, нос с горбинкой, пухлые губы, из-за которых, когда они приоткрывались, проглядывали белоснежные зубы. Лицо юноши не было красиво, но в нем таилось какое-то волнующее очарование. Быть может, причиной тому были густые, очень длинные ресницы; бросавшие на все лицо удивительную голубоватую тень. Или большие, блестящие черные глаза, полные света, тьмы, ужаса, нежности. Они манили, словно глаза змеи, и тот, на кого они глядели из-под длинных ресниц, испытывал головокружение.
- Я, грек Зорба - Никос Казандзакис - Современная проза
- Моё искушение (СИ) - Фокс Элен - Современные любовные романы
- Грек Зорба - Никос Казандзакис - Современная проза
- История одного падения - Неонилла Самухина - Эротика
- Формула Бога. Как работают системные расстановки и Единое информационное поле Вселенной - Владимир Дюков - Эзотерика