Антология странного рассказа - Сергей Шаталов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: Антология странного рассказа
- Автор: Сергей Шаталов
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Быстрее! Чёртова железяка уже едет, — запыхавшимся голосом крикнул Пич. И тогда мы тоже это услышали. Чёртова железяка — словами Пича — действительно ехала, колёса громыхали.
Я не знаю, как описать то моментальное чувство — в действительности я совершенно не знаю, что мы… нет, про Козлика я сказать не могу, что я тогда ощутил. Остолбенение? Смущение? Страх? Да, но не только, к тому же и удивление, и испуг тут не были главными чувствами. Меня не охватил внезапный ужас, я не свалился на землю от неожиданности. Скорее всего, это была обычная тупость. Где-то в мозгу падает шторка, и ты можешь думать только в одном направлении. Или вообще не думаешь. Пойми, пацан, каким я был тогда, вообще не думает о том, что он делает. Он просто делает. Пока мы возились с комлем берёзы, о поезде я и не думал, я знал только, что этот ствол надо положить поперёк рельсов. Если мы все трое этим занимаемся, это очень важное дело, которое непременно надо довести до конца. Зачем это нужно — вопрос из других сфер существования. Я не думал о том, появится поезд или нет — для меня он просто не существовал. Вспотевший, поцарапанный, запыхавшийся, я поднимал ствол берёзы, а поезд — это совсем другое. И тут внезапно рельсы гудят и звенят, поезд дышит — помнишь, поезда того времени, паровые локомотивы действительно вдыхали и выдыхали, дышали, — и поезд вот он, совершенно реальный, рядом, за поворотом. В тот момент у меня не было вопроса, реальный он или нет и может ли вообще это быть — если это было, то и быть могло, а такие понятия, как «реальный» или «нереальный», для меня вообще ничего не значили. Теперь я мог бы подумать, что поезда там не было, потому что его просто не могло там быть, — но тогда мне хватало того, что он есть. Не надо ни пояснений, ни оправданий. Если что-то есть, то оно есть — и точка. Я же сказал, нереальным может быть призрак, но не поезд. Куда важнее другое. То, что мы, дрянные коротышки, делали что-то недопустимое, что-то такое, за что полагается кара, а слово «милиционер» — уже не пустая угроза. Понимаешь, мы испугались не невозможного поезда, но того, что делаем что-то неразрешённое. Мы можем вызвать аварию — куда там, так далеко мы не додумались, нельзя класть на пути балку — и всё. Неважно, реальна ли эта чёртова железяка — как её обозвал Пич. Не смешно ли — мы боялись кары за то, что собираемся свалить с рельсов поезд, которого нет и быть не может?
— Сейчас я её завалю! — закричал Пич. Мы с Козликом уже успели предусмотрительно отскочить вбок, в кусты, и глядели, как Пич с обезьяньей ловкостью карабкается вверх по скользкому стволу дерева; там, уцепившись за ветку, встал на ноги и начал раскачивать ствол, даже на нём попрыгал. И ещё раз. И ещё. Пич решил своим весом раскачать дерево, чтобы оно вырвалось из объятий кустов; карманный фонарик в его руках танцевал, то высекая из темноты стволы деревьев и рельсы, то попадая нам в глаза. Пич уже достиг необходимого ритма, берёза снова крякнула и опустилась ещё ниже, но опять за что-то зацепилась. Поезд приближался, мы это слышали уже совершенно отчётливо — это не могло быть ничем иным, кроме поезда; кажется, мы даже чувствовали, как вместе с рельсами вибрирует земля. Пич, бессвязно ругаясь и крича, полез ещё дальше и возобновил свои дикие прыжки и раскачивания. Ствол был уже так низко, что локомотив задел бы его трубой — и тут мы в самом деле перепугались. Я уже сказал — не из-за поезда, а от того, что натворили.
— Пич! Прыгай вниз! Бежим, поезд идёт!
Ха, это теперь уже мы кричали, что поезд идёт. Мы больше не сомневались в существовании поезда, он стал совершенно реальным.
Пич не слушал; он обхватил локтем какую-то ветку потолще, и свет фонарика теперь освещал его лицо; оно было злым, сведено в недобрую гримасу: было видно, что Пич решил любой ценой перекрыть рельсы. Потом-то я понял, что к этому моменту он уже слишком долго готовился, чтобы теперь прекратить дело на полдороге, к тому же рядом были мы, в одиночку-то он это бы не осмелился, не решился сделать, он боялся, что испугается. Да, боялся, что испугается. Мы же тут были гарантией против его же страхов — и, понятно, требовался ещё кто-то, с кем делить ощущение вины, если бы случились совсем дикие вещи и поезд бы сошёл с рельс. Пич уже заранее наметил высохшее дерево, заранее спланировал, как мы его протащим по земле и как потом, скрывшись в кустах, будем смотреть, что произойдёт. Разумеется, мог возникнуть вопрос, какого чёрта нам надо было дожидаться ночи, почему мы не свалили проклятую берёзу на рельсы заранее. Но это я сообразил значительно позднее. Мне кажется, здесь опять были виноваты дурацкие фильмы про партизан. Представьте себе: тяжело дышащий и клацающий поезд на жуткой скорости летит ночью через лес, немцы настороже, прислушиваются во все уши, держат стволы наизготовку, а героические партизаны в последний момент успевают заложить взрывчатку, поджечь запал, они взволнованно жестикулируют и рассыпаются по кустам. Всё это мы уже неоднократно испробовали во время своих баталий средь бела дня, теперь мы это только повторяли. Понимаешь, это было так же важно, как перегородить рельсы, сделать это в самый последний момент. Перед самым носом у поезда, когда никто уже ничего не сможет исправить.
И вот он появился, вынырнул из-за поворота. Противоестественный яркий глаз прожектора в один миг невыносимо контрастно осветил рельсовый путь и тёмные кроны деревьев, гул, раньше заглушавшийся лесом, сделался невыносимым, поезд приближался с каждым мгновением.
— Пич, идиот, бежим!
— Прыгай вниз!
Мне показалось, что и у Пича не выдержали нервы, и уже в следующий момент он бы в один прыжок оказался на земле и мы бы благополучно скрылись в кустах. Такое ощущение, что тебя лучом прожектора пришпиливают, прибивают к какому-то пространству, — можешь представить себе, что это за чувство. Выдающийся экземпляр в коллекции нашего Господа, примерно так. Пич буквально был наколот на луч света, он застыл и закрылся рукой. И тогда, понимаешь, именно тогда это дерево сломалось. С резким звуком, с треском что-то там переломилось— и дерево вовсе не опустилось медленно вниз, оно рухнуло камнем. Возможно, Пич уже как раз готовился к прыжку, но его увлекла за собой ветка, за которую он всё время держался, так он и оказался там — на рельсах. Это я помню, как если бы эта картинка была выгравирована у меня в извилинах мозга. Ветки берёзы, контрастные и чёткие, как на чёрно-белой фотографии. А между ветвями беспомощно барахтается Пич. Не знаю, может, он попал в какой-то капкан из ветвей, или ствол придавил его ногу, или одежда зацепилась — он отчаянно пытался вырваться, не получалось. Но вырваться он пытался, это я ещё успел заметить. Пич ещё не хотел становиться экземпляром из коллекции.
Мы, конечно же, не смотрели, что происходит. Мы кинулись, куда ноги несли, бежали не разбирая дороги, прочь от проклятого снопа прожекторного света. Конечно, после я часто думал, могли бы мы высвободить Пича. Подбежать, схватить за руки и вытащить из ветвей. И знаешь, мне кажется, что нет. Два перепуганных паренька, у которых в мозгу здравого смысла и в помине не было. Они не знали, куда кинуться, они по-настоящему не понимали, что происходит, они в принципе не смогли бы действовать сообща — и Пич, который перепугался ещё больше. Он-то был резче нас, но не настолько, чтобы в этой ситуации действовать разумно. Сколько у нас было времени? Десять секунд? Пятнадцать? Двадцать? Честное слово, не знаю. Тогда мы секунд не считали. Может быть, взрослый человек был бы хладнокровнее и что-то смог бы сделать, только я сомневаюсь.
Ты не думай, я не оправдываюсь, просто — ну вот, это случилось. Мы сбежали, а Пич остался. Поезд нёсся на всех парах и не думал останавливаться. Пич не кричал, видимо, до последнего момента пытался выбраться. Не было ни крика, ни звука удара, только мгновенный треск сучьев, когда локомотив въехал в берёзу, треск я хорошо помню. Ствол дерева не был никаким препятствием, его перемололо тут же, поезд нёсся дальше. И всё. Точка. В тот момент мы ещё надеялись, что Пичу удастся вырваться, и оба, вместе с Козликом, как по команде остановились и посмотрели назад. Ничего мы не увидели — кусты, темнота, туман. Единственно — вереница вагонов, совершенно тёмных вагонов, без единого проблеска света, тёмный монолит, масса, которая с лязгом неслась сквозь ночь. И тогда мы снова побежали, до самого моего дома.
Расстались мы, не сказав друг другу ни слова. Всё было ясно: что бы ни случилось — я уже сказал, мы ещё надеялись, что с Пичем обошлось, — говорить мы не будем. Мы, хорошие мальчики, всю ночь мирно сопели в своих кроватках, ничего не видели, ничего не слышали, мы понятия не имеем, что где-то что-то случилось. Простой физиологический страх: только бы никто не узнал. Ты читал в газетах о том случае, когда оползень засыпал нескольких детей? Их приятели, которые всё отлично видели, на помощь не пришли — они отошли подальше и, будто бы ничего не случилось, стали играть в другом месте. Это не безжалостность, не безразличие. Тот же самый принцип — лишь бы никто не узнал, что мы в какой-то степени тут причастны, даже если что-то просто произошло у нас на глазах, мы уже причастны. Видишь, главное быть ни при чём, быть причастным означает быть виноватым. Нам запечатало рот чувство вины, а не что-то другое. А то, что Пичу кранты — про это мы вообще не думали. В таком возрасте смерть — в лучшем случае, это что-то такое, что вызывает интерес. А в остальном: есть Пич — хорошо, нет Пича — что ж, придётся обойтись без него.
- Цифровой журнал «Компьютерра» № 184 - Коллектив Авторов - Прочая околокомпьтерная литература
- Танцор у гроба - Джеффри Дивер - Триллер
- Цветы на подоконнике - Клавдия Пестрово - Поэзия
- Знай, что я люблю тебя (СИ) - Мелевич Яна - Эротика
- Цветы пустыни - Барбара Картленд - Исторические любовные романы