ЗА ГРАНЬЮ ДОЗВОЛЕННОГО - Митч Каллин
- Дата:14.08.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: ЗА ГРАНЬЮ ДОЗВОЛЕННОГО
- Автор: Митч Каллин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Приятель, нет на свете ни одной живой души, которой не требовалось бы какое-нибудь родство, — не то чтобы это было большое дело, сойдут и животное, и дерево, и голос другого человека помогает, разве нет?
Более того, если бы Тобиас не показал ему тоннель («Там довольно тепло, в некоторой степени уютно, ты сам увидишь!..»), если бы он не одолжил ему свой второй спальный мешок («Мой мешок — твой мешок, догнал?»), ему всё ещё пришлось бы прятаться где-нибудь в парке, дрожать ночью под своим пальто, молиться о том, чтобы поспать на скамье, подложив под голову руки вместо подушки.
Однако щедрость Тобиаса влекла за собой ещё более великое одиночество; мужчина ощутил это вскоре после того, как перебрался в тоннель. Куда бы он ни уходил, чтобы украсть продукты, Тобиас неизменно спрашивал его:
— Скажи, ты вернёшься, правда?
По возвращении Тобиас частенько кидался к нему с распростёртыми объятиями:
— Я беспокоился, приятель, я беспокоился, тебя не было целую вечность!..
В тихие минуты, когда они вдвоём сидели у огня, прихлёбывая кофе, мужчина смотрел на несчастное выражение лица Тобиаса и видел суть: страх и одиночество, спрятанные в водянисто-серых глазах.
«Что за боль привела тебя сюда? — гадал мужчина. — Что разрушило тебя до такой степени?»
Никаких очевидных ответов не следовало, он ничего по-настоящему не узнал об истории старого бродяги — только это:
— С тех пор как я был мальчишкой, я ценил общество людей. Мама моя тоже была такая. Она приводила бродяг в дом, им негде было жить, и они переходили из одного места в другое, — она кормила их обедом, давала полотенце, вытереть лицо. Она говорила мне: «Сынок, между нами нет никакой разницы, все мы связаны, ты отдаёшь доброту потерянной душе, словно отдаёшь её самому себе — ты и сам мог бы бродить по дорогам в нужде и иногда находить утешение».
Смотри, как я рассуждаю об этом — человек хочет иметь кого-то близкого, кого-то, кто дал бы ему знать, что он ещё жив, верно? Друг, приятель, дружище… У меня было полным-полно друзей. Они оставались на день или два, иногда на неделю. Я приводил их сюда, давал им еду, мы не особенно много разговаривали. Дерьмо, мы вообще не разговаривали — пока я мог видеть его лицо, он мог видеть моё. Большая разница, понимаешь. Очень большая. Жизнь становится довольно унылой без друзей, разве это не так? Разве нет?
И вот на прошлой неделе Тобиас привёл в тоннель нового друга, привёл и представил: тинейджер по имени Майк — левая бровь проткнута, волосы обесцвечены добела, шестнадцать лет, почти такой же высокий, как игрок из баскетбольной команды колледжа, хотя слишком тощий, чтобы обладать хорошим здоровьем. Родители выбросили его из дома, потому что, как утверждал мальчишка, им осточертело его дерьмо (его дерьмо было школьные прогулы, мелкие кражи и небольшая проблема с наркотиками, включая травку и выпивку, которую он тянул из отцовского бара). Тобиас нашёл его дрожащим на скамейке в парке и, пообещав еду и тёплый приём, убедил Майка идти с ним.
— Сначала я решил, что Тобиас — гомик, — позже рассказал Майк мужчине, когда они добывали лучину для растопки. — Думал, он попытается отсосать мой член или сотворит ещё какой-нибудь кошмар, — но, полагаю, он в порядке.
— Он хороший — иногда немного странный. Однако ничего плохого не замышляет.
Они задержались рядом с обуглившимся цереусом[1], мальчишка присел на корточки и втянул воздух между ладоней, сложенных чашкой. За ними тянулась пустыня — усыпанная кактусами окотилло, креозотовыми кустами, величавыми цереусами, — она шла вперёд, под уклон, вплоть до Тусонских гор. В нескольких милях за ними лёгкий туман каминных труб нависал над городом, как дыхание мальчишки, был лёгким и похожим на газ.
— Чёрт побери, холодно.
Мужчина тоже подышал на свои руки, потёр их друг о друга. И хотя солнце припекало спины, оно не выжало из них ни капли пота, не обожгло кожу.
— Как Тобиас это делает? — спросил Майк, тряся головой. — Как ему удаётся выжить и не замёрзнуть до смерти? Я бы умер, если бы долго жил вот так.
— Ну, я не думаю, что он тупица, — сказал мужчина, оборачиваясь. — Между прочим, именно мы делаем грязную работу, а он всё ещё спит. Я думаю, он так устроился, чтобы все на него работали, он должен был так сделать. — Мужчина иноходью двинулся вперёд, ища на земле достойное быть подобранным — сухую траву, кору, газету, занесённую из города в пустыню.
— Сущая правда. — Майк выпрямился и последовал за ним. — Это далеко не так глупо. Ты знаешь, готов поклясться, он не такой уж ненормальный. Голову даю на отсечение, всё только для вида, на самом деле он достаточно умён, дерьмо этакое. Может быть, он как те парни-психи, которые прыгнули выше головы и решили, что лучше вернуться обратно к корням. Серьёзно, он выглядит умным — на свой дикий, придурочный манер…
Мужчина больше его не слушал. Вместо этого, добравшись до гнилого куска «железного» дерева, стал обдумывать слова Майка. Будучи учителем английского в старших классах школы, он регулярно имел дело с беспокойными угрюмыми подростками, такими, как этот, мальчишками, они были по большей части славными, хотя и своевольными.
В случае с Майком он видел за юношеской развязностью, грубым языком, неуверенным хвастовством великодушную и чувствительную душу, которая иногда была видна невооружённым глазом: днём раньше, когда муравьи налетели на их запасы верескового мёда, мальчишка тщательно прочертил тонкую медовую дорожку, уводящую голодную массу прямо в овраг; не однажды мужчина просыпался, думая, что мальчишка хихикает, а потом понимал, что Майк тихонько плачет над затухающим костром. Если бы мальчишка был его ребёнком, он никогда не выбросил бы его в мир так беспечно. Нет, он обсуждал бы с ним разные вещи, решал проблемы, искал продуктивное и мягкое решение. Именно так он всегда поступал со своим собственным сыном — обсуждал всякие вещи.
— Дэвид, нет такой проблемы, с которой мы не могли бы справиться, — частенько говорил он восьмилетнему сыну, когда случались какие-нибудь мелкие драмы (разбил окно, украл в бакалее бейсбольные карточки, засунул в микроволновку золотую рыбку). — Нет ничего такого, о чём бы ты не мог рассказать мне или попросить меня, хорошо?
— Хорошо, — обычно говорил Дэвид, кивая без всяких сомнений, успокаиваясь в отцовских руках.
Мужчина подозревал, что отец Майка был совсем другим, вероятно, он неохотно прикасался к худому телу сына, не склонялся с ним над слесарным столом в гараже, чтобы показать, как из старого хлама соорудить аэроплан. Он был убеждён, что Майк редко слышал невероятно важные, главные слова, слетающие с отцовских губ, этот искренний шёпот: «Я люблю тебя, ты значишь для меня всё».
«Очень плохо, — думал он. — Какой стыд…»
— Итак, что у тебя за история? — спросил Майк мужчину, шагая рядом и глядя, как тот топчет ветви упавшего мескитового дерева.
— У меня её нет, извини.
Мужчина искоса взглянул на мальчишку и улыбнулся.
— Да ладно, это неправда. У всех есть своя история.
— У всех, — согласился мужчина, переводя дух, — кроме меня. — Его левый ботинок задержался у расщеплённых серых ветвей. Он устало вздохнул, похлопал Майка по плечу. — Не возражаешь помочь мне с этим?
— Не возражаю.
Оба затопали, расщепляя ветки, разбивая дерево на части — наслаждаясь разрушением, треском и щёлканьем ломающейся хрупкой древесины.
Словно отец и сын, думал мужчина. Двое с одним именем… Он полагал, что не имело значения всё, что о нём говорили (извращенец, убийца, монстр), потому что никто не мог бы сказать о нём, что он плохой отец — ни его жена, ни сын, ни дочь, ни даже полиция.
В дополнение ко всему он был бескорыстный работник образования, увлечённый учитель, каждый понедельник и среду читал откровения своих учеников; их еженедельный журнал обычно выявлял много больше, чем можно было ожидать (боязнь плохих оценок, сексуальные интересы, неожиданное отчаяние, непостижимая тревога). Дети могли свободно писать обо всём — полная безнаказанность была обещана, и журнал действовал, словно чистая доска для объявлений. Ученики ценили его, полагались на него. Он был гораздо больше, чем просто мистер Коннор; он был союзником всех их фантазий и желаний. Он завоёвывал их доверие — со временем он конечно же обретёт и доверие Майка. «К следующей неделе, — рассуждал мужчина, — ты и я будем друзьями — ты будешь делиться со мною своими тревогами и сожалениями, и, может быть, я доверю тебе свои».
Правда, на деле этого так и не произошло: парень провёл с ними четыре ночи и три дня — а потом растворился в закате, стащив пару упаковок печенья, буханку хлеба да ещё бумажник мужчины.
— Сегодня здесь, — сказал Тобиас, — завтра там.
И хотя утрата бумажника приводила в уныние, мужчина почувствовал определённое облегчение, освободившись от разбухшего напоминания о своём прошлом, — облегчение и оттого, что неделей раньше сжёг свои кредитные карточки, банковские квитанции, водительское удостоверение, и сделал это, чтобы остаться инкогнито в случае, если бумажник попадёт не в те руки. Но, каковы бы ни были причины действий, Майк оставил только две вещи, которыми мужчина продолжал дорожить, обе были вытащены из бумажника и положены рядом с его спальным мешком, — семейный портрет, сделанный прошлым летом (мужчина стоит рядом со своей женой, руки положены на плечи детям), и его карточка члена Американского общества моделирования (преимущества, которые она давала: дисконт в «Хобби-Хаус», еженедельные дайджесты новостей, ВИП-подписка на «Американскую модель»).
- Свет в конце тоннеля (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич - Постапокалипсис
- Конан и повелители пещер - Стив Перри - Фэнтези
- Под покровом ночи - Линда Ховард - Остросюжетные любовные романы
- Кровавое наследие - Лоэнн Гринн - Фэнтези
- В слепой темноте (СИ) - Янг Энни - Современные любовные романы