Форма входа
0/0
День опричника - Владимир Сорокин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: День опричника
- Автор: Владимир Сорокин
- Просмотров:5
- Комментариев:0
Уважаемые читатели!
Тут можно читать бесплатно День опричника - Владимир Сорокин. Жанр: Современная проза. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн книги без регистрации и SMS на сайте Knigi-online.info (книги онлайн) или прочесть краткое содержание, описание, предисловие (аннотацию) от автора и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Описание онлайн-книги День опричника - Владимир Сорокин:
Супротивных много, это верно. Как только восстала Россия из пепла Серого, как только осознала себя, как только шестнадцать лет назад заложил государев батюшка Николай Платонович первый камень в фундамент Западной Стены, как только стали мы отгораживаться от чуждого извне, от бесовского изнутри — так и полезли супротивные из всех щелей, аки сколопендрие зловредное. Истинно — великая идея порождает и великое сопротивление ей. Всегда были враги у государства нашего, внешние и внутренние, но никогда так яростно не обострялась борьба с ними, как в период Возражения Святой Руси.«День опричника» — это не праздник, как можно было бы подумать, глядя на белокаменную кремлевскую стену на обложке и стилизованный под старославянский шрифт в названии книги. День опричника — это один рабочий день государева человека Андрея Комяги — понедельник, начавшийся тяжелым похмельем. А дальше все по плану — сжечь дотла дом изменника родины, разобраться с шутами-скоморохами, слетать по делам в Оренбург и Тобольск, вернуться в Москву, отужинать с Государыней, а вечером попариться в баньке с братьями-опричниками. Следуя за главным героем, читатель выясняет, во что превратилась Россия к 2027 году, после восстановления монархии и возведения неприступной стены, отгораживающей ее от запада.
Читем онлайн День опричника - Владимир Сорокин
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Зашевелилась:
— Когда ты молоко пил последний раз?
Стал припоминать:
— Позавчера за завтраком. Но я, Прасковья Мамонтовна, молоко отдельно никогда не пью. Я его с кофием употребляю.
— Не пей молока коровьего. Ешь только масло коровье. Знаешь — почему?
Ничего я не знаю, ядрена вошь…
— Молоко коровье поет в изголовье: на сердце сяду, накоплю яду, разведу водой, накрою собой, помолюсь теленку, моему ребенку, от теленка кости придут в гости, косточки белые, на шелопутство смелые, прогремят, помрут, силу заберут.
Киваю:
— Не буду, не буду молока пить.
Берет она мою руку костлявой, но мягкой рукою своей:
— А масло ешь. Потому как коровье масло в силе не угасло, пахтаньем копится, вокруг оборотится, сожмется в комок, ляжет на полок, жиром взойдет, в печень войдет, под кожей отложится, силою умножится.
Киваю. Масло коровье я люблю. Особливо когда его на горячий калач намажешь, а потом на него сверху — икорки белужьей…
— Ну, давай твое дело.
Лезу за пазуху, вынимаю кисет синего шелка с инициалами Государыни. Достаю из кисета нательную мужскую рубашку тончайшей выделки и в бумажки завернутые две пряди волос: черные и русые. Берет Прасковья сперва волосы. Кладет па левую ладонь, перебирает пальцем, смотрит, шевелит губами, спрашивает:
— Как звать?
— Михаил.
Шепчет что-то она над волосами, смешивает их, зажимает в кулак. Потом приказывает:
— Чашу!
Шуршат слуги еле различимые. Приносят глиняную чашу с маслом кедровым, ставят на колени ясновидящей. Бросает она в масло волосы, берет чашу в костистые руки свои, подносит к лицу. Начинает:
— Пристань-прилепись-присохни на веки вечные сердце добра молодца Михаила к сердцу красны девицы Татьяны. Пристань-прилепись-присохни. Пристань-прилепись-присохни. Пристань-прилепись-присохни. Пристань-прилепись-присохни. Пристань-прилепись-присохни.
Берет Прасковья рубашку молодого сотника Кремлевского полка Михаила Ефимовича Скобло, кладет ее в масло. А чашу слугам отдает. Вот и дело все.
Переводит свои очи ясновидящая на меня:
— Скажи Государыне, что сегодня под утро пристанет к ее сердцу сердце Михаила.
— Спасибо, Прасковья Мамонтовна. Деньги будут, как всегда.
— Скажи, чтобы денег мне больше не посылала. Что мне их — в бочке солить? Пускай пришлет мне семян папоротника, сельди балтийской и книг. А то я свои уже все пожгла.
— А каких именно книг? — спрашиваю.
— Русских, русских…
Киваю, встаю. И начинаю волноваться: теперь и про свое спросить не грех. Но от Прасковьи ничего утаить нельзя.
— Что задергался? О своем решил заикнуться?
— Решил, Прасковья Мамонтовна.
— С тобой все ясно, сокол, и рта не раскрывай: девка от тебя на сносях.
Вот те и раз.
— Какая?
— А та, которая живет с тобой в одном доме.
— Анастасия! Мать честная… Я же ей дал таблетки. Ах, тихая сапа… лоханка…
— И давно?
— Поболе месяца. Родит мальчика.
Молчу, в себя прихожу. Ну, а что… бывает. Решим вопрос.
— Ты про службу хотел спросить?
— Да я…
— Все пока в норме у тебя. Но завистники есть.
— Знаю, Прасковья Мамонтовна.
— А коль знаешь — остерегайся. Машина у тебя сломается через недельку. Хворь подцепишь не сильную. Ногу тебе просверлят. Левую. Денег получишь. Немного. Будешь бит по морде. Несильно.
— Кем?
— Начальником твоим.
Отлегло от сердца. Батя для меня — отец родной. Сегодня поколотит — завтра обласкает. А нога… это дело привычное.
— Все с тобой, голубь. Пшел вон.
Все да не все. Последний вопрос. Не задавал я ей его никогда, а сегодня что-то пробило на него. Настрой серьезный. Собираюсь с духом.
— Ну, чего еще тебе? — смотрит в упор Прасковья.
— Что с Россией будет?
Молчит, смотрит внимательно. Жду с трепетом.
— Будет ничего.
Кланяюсь, правой рукою пола каменного касаюсь.
И выхожу.
Назад долетел неплохо, хоть и народу в самолете было уже побольше. Пил пиво «Ермак», жевал соленый горох, смотрел фильму про наших доблестных менял из Казначейства. Как они с China Union Pay бились четыре года тому назад. Горячее было времечко. Опять китайцы хотели нас за горло взять, да не вышло у косоглазых. Казначейство наше выдюжило, ответило второй чеканкой. Засверкали тогда новые червонцы русским золотом в глазах раскосых. Дяодалянь![6] Дружба дружбой, как говорится, а казначейский табачок — врозь. В Москве вечер.
Еду из «Внуково» в город, включаю радио вражеское.
Улавливает верный «мерин» мой шведскую радиостанцию «Парадигма» для наших интеллектуалов-подпольщиков. Сильный ресурс, семиканальный. Прохожусь по каналам сим. Сегодня у них юбилейный выпуск: «Русский культурный андеграунд». Все двадцати-, а то и тридцатилетней давности. Чтобы наша престарелая, блядская колонна Пятая слезы проливала.
Первый канал передает книгу какого-то Рыкунина «Где обедал Деррида?» с подробнейшим описанием мест питания западного философа во время его пребывания в постсоветской Москве. Особенное место в книге занимает глава «Объедки великого». На втором канале — двадцатипятилетний юбилей выставки «Осторожно, религия!». Медалью «Пострадавшим от РПЦ» награждают какую-то старушку, участницу легендарной мракобесной выставки. Дрожащим голоском бабуля пускается в воспоминания, лепечет про «бородатых варваров в рясах, рвущих и крушащих наши прекрасные, чистые и честные работы». По третьему каналу идет дискуссия Випперштейна и Онуфриенко о клонировании жанра Большого Гнилого Романа, о поведенческой модели Сахарного Буратино, о медгерменевтическом адюльтере. На четвертом некто Игорь Павлович Тихий всерьез рассуждает об «Отрицании отрицания отрицания отрицания» в романе А. Шестигорекого «Девятая жена». На пятом басит Борух Гросс про Америку, ставшей подсознанием Китая, и про Китай, ставший бессознательным России, и про Россию, которая до сих пор все еще является подсознанием самой себя. Шестой канал отдан щенкам человека-собаки, известного «художника» в годы Белой Смуты. Щенки воют что-то о «свободе телесного дискурса». И наконец седьмой канал этого паскудного радио навсегда отдан поэзии русского минимализьма и конь-септуализьма. Свои стихи, состоящие в основном из покашливаний, покрякиваний и междометий, мрачновато-обреченным голосом читает Всеволод Некрос:
бух бах бох — вот вам Бог. бих бух бах — вот вам Бах. пиф паф пах — вот вам Пах.
И этого достаточно.
Мда… Что тут скажешь. Вот этим навозом, этой блевотиной, этой пустотой звенящей и питаются наши интеллектуалы-подпольщики. Полипы они уродливые на теле нашего здорового русского искусства. Минимализьм, парадигма, дискурс, конь-септ-уализьм… С раннего детства слышу я слова сии. Но что они означают — так до сих пор и не понял. А вот что такое «Боярыня Морозова» — как узнал в пятилетнем возрасте, так и знаю по сей день. Все это «современное» искусство не стоит и одного мазка нашего великого Суриком. Когда плохо на душе, когда враги одолевают, когда круги злокозненные сужаются — забежишь на минутку в Третьяковку, подойдешь к великому полотну, глянешь: сани с боярыней непокорной едут по снегу русскому, мальчик бежит, юродивый двуперстие воздымает, ямщик скалится… И пахнёт на тебя со стены Русью. Да так, что забудешь про все злободневное, суетное. Русский воздух вдыхают легкие. И больше ничего не надобно. И слава Богу…
Звонит-кнутобоит прима Козлова:
— Андрей Данилович, я собрала деньги.
Это хорошо. Договариваюсь, пересекаюсь возле Народной библиотеки, забираю кожаный кошель, набитый червонцами первой чеканки. Сойдет и первая.
Еду по Моховой.
Глядь, напротив Университета старого кого-то сечь собираются. Интересно. Притормаживаю, подруливаю. На этом месте секут интеллигенцию. На Манежной, подалее, положено земских сечь, на Лобном — приказных. Стрельцы сами себя секут в гарнизонах. А прочую сволочь парят на Смоленской, Миусской, на Можайском тракте и в Ясеневе на рынке.
Подъехав, опускаю стекло, закуриваю. Народ расступается, чтоб мне виднее было: уважают нас, опричников. На помосте деревянном стоит Шка Иванов — известный палач московской интеллигенции. Здесь он постоянно сечет по понедельникам. Народ его знает и уважает. Шка Иванов здоров, белокож, широк в груди, приземист, кучеряв и в круглых очках. Зычным голосом зачитывает Шка приговор. Слушаю вполуха, поглядываю на народ. Понимаю только, что сечь положено какого-то подьячего Данилкова из Словесной Палаты за «преступную халатность». Что-то важное он не так переписал, напутал, а потом скрыл. Вокруг интеллигентный народ толпится, много студентов, гимназисток. Сворачивает Шка приговор, прячет в карман, свистит. Появляется подручный Шка Иванова — Мишаня Кавычки. Высокий, узкоплечий, бритоголовый дылда с извечно глумливым выражением лица. Прозван так за то, что все говорит как бы в кавычках и после каждого слова двумя руками возле головы своей кавычки изображает, становясь в сей момент зело на зайца русака похожим. Выводит Мишаня на цепи наказуемого Данилкова: обыкновенный подьячий с длинным носом. Крестится он, бормочет что-то.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу День опричника - Владимир Сорокин бесплатно.
Похожие на День опричника - Владимир Сорокин книги
- «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения - Довид Кнут - Поэзия
- Прерванные - 3 (ЛП) - Саочинг Муз - Эротика
- Сто дней до приказа - Юрий Поляков - Современная проза
- Единорог для любимой девушки (Новогодняя сказка) - Алекс Бор - Короткие любовные романы
- Моноклон (сборник) - Владимир Сорокин - Контркультура
