Тревожный месяц вересень - Смирнов Виктор
- Дата:25.06.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Тревожный месяц вересень
- Автор: Смирнов Виктор
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прыгает клинышек света. Дергается туда-сюда.
– А ловко ты его, хозяин! - звучит повеселевший бас. - В темноте-то! Прямо влет.
– Ты не нахваливай. Сами-то промазали, застыли там, как жабы!.. - И Горелый добавляет довольно сложное, с переходами ругательство. Странно это, когда ругаются таким визгливым голосом.
Фонарик приближается на полтора-два метра. Еще немного, и свет его начнет доставать до сосны, под которой я лежу.
– Ищи-ищи, Семенко!
Ветка над головой чуть высветляется. Видно, как на ней подрагивают белые, словно жемчужинки, капли. Я приникаю к земле, прячусь за ствол. Вдруг фонарик гаснет. Снова темень.
– Ну чего? - визжит Горелый.
Не терпится ему добраться до меня.
– Лампочка, что ли, - сконфуженно отвечает Семенко. Щелкает металлическая крышка фонарика, что-то тяжело падает на землю - это, видимо, Семенко выпустил из рук автомат, возясь с фонариком.
– Какая там лампочка? - спрашивает Горелый. - Ты брось... Брых, поди, что там у этого гвоздодера?
Теперь я их всех знаю по именам или кличкам: Горелый, Брых, Семенко и Щуко. Ладно, будем знакомы. Я облизываю мокрый сидор. В армии мы всегда носили с собой фляги. Каждый на собственном опыте убедился, что значит фляга с водой. А вот теперь дал промашку. Как-то странно было в этот мокрый, насквозь пропитанный дождем день брать с собой воду.
– И вправду не горит, - откликается Брых. - Не работает!
Молодец, Семенко! Не так-то ты прост. Соображаешь.
– А ну его к черту! - басит Щуко. - За ночь подохнет "ястребок". Что мы будем по темноте лазить? Раз кровища выхлестала, значит, ты ему в бок врезал, хозяин. Все правильно!
Горелый молчит. Неподалеку шепчутся Брых и Семенко:
– А у тебя запасной нет?
– Откуда? Последняя.
– Вот черт!
Слышу, как сопит Семенко. Волнуется. Что он там сделал с лампочкой? Выкрутил, наверно, стеклянную головку из цоколя.
– Ладно, - говорит Горелый после некоторого размышления. - Дай-ка по лесу напоследок.
Четыре огня вспыхивают передо мной. Бьются, дрожат, плюются короткими трассерами. Лес весь грохочет. С сосны на голову падают ветки, хвоя. Дерево прикрывает меня от пуль.
Грохот разом обрывается. Едкой гарью пахнет в лесу. Ух, лопатки снова стали мокрыми. Кажется, весь был выжат, как жмых под прессом, а струйки пота снова стекают по бокам. Расшатывают они мне нервную систему, сволочи.
– Пошли уберем коня, - говорит Горелый. - Чтоб не валялся на дороге.
Ух... Я вздыхаю облегченно. Будем жить! Теперь можно заняться ногой.
Слышно, как они пыхтят и кряхтят на дороге, оттаскивая в сторону Справного. Я вытираю пальцы мокрым мхом и разрываю зубами оболочку индпакета. Здесь бинт, салфетка и два тампона. Прикладываю тампоны к входному и выходному отверстию. Почему человек никак не может привыкнуть к боли?.. Стягиваю ногу бинтом. У бинта уже готовы два хвостика для завязки. Так. Теперь разрезаю тугую бечевку под коленом. Чувствую, как по всем сосудам кровь возвращается в почти омертвевшую ногу. Будем жить!
Поверх перевязки, как онучу, наматываю портянку, чтоб не мерзла нога. Вот когда снова бечевочка пригодилась.
На шляхе вспыхивает огонек цигарки. Видно, отволокли лошадь за кювет и прикрыли ветвями. Работа сделана.
– Ну что, пойдем? - спрашивает бас.
– А Глузд?
– Пошли... Глузд и Миней подойдут к Инше, - отвечает Горелый.
Значит, они не собираются устраивать засаду здесь. Это был временный кордон, а настоящая засада для нашего "обоза" будет возле Инши, у реки. Сапоги топочут по дороге... Они уходят! Оставляют меня беспомощного, а сами уходят, чтобы перебить наших... Дать очередь вслед?
Я останавливаю себя, когда приклад уже прижат к щеке, а палец нащупывает спусковую скобу. Э, нет! Глупости, Капелюх. Нервишки расшатались. Тебе надо дождаться здесь Глумского. Дожить до рассвета и предупредить своих.
Впрочем, что предупреждать? Они и так знают, что их ждет засада. Глумский уже не свернет. Надо ползти за бандитами к Инше, вот что. Если смогу доползти до места засады, затаюсь поблизости и сохраню при этом силы, то утром, во время боя, МГ окажется в тылу у бандитов. Неожиданно для них. Лучшей помощи Глумскому не оказать. Надо постараться, Капелюх!
4
Закидываю сидор за спину. Поверх мешка, на плечах, - пулемет: Выползаю к дороге. Здесь, когда переваливаю через небольшой кювет, пальцы проваливаются в грязь. Лужа.
Я спиваю слой воды, скопившейся поверх грязи. Вкус ее горьковатый, видать, настоялась на осеннем листе.
Лакаю как пес... Вода приятно булькает и холодит тело изнутри. На лбу появляется испарина. Хватит пить. А то ослабею, изойду потом... Нет, рана в ноге - хорошая рана. Чего это я так испугался вначале? Вот "животинку" не пришлось бы попить. А если бы "животник" попил, то быстро отправился бы туда, откуда дождь моросит. В полевом госпитале были такие невоздержанные. Не могли совладать с собой - нутро горело. А может, они нарочно просили пить, чтобы все скорее кончилось?
Я лежу в мокром кювете и отдыхаю. И отбиваю все лишние, пустые мысли, которые, как назло, лезут в голову толпой, как фронтовики в баню. До Инши еще дальний путь, километра, должно быть, два или три. Пешком пройти - сущий пустяк.
От дороги, там, где лежал Справный, все еще доносит кровью. Хотя они конечно же подмели землю хворостом, густой запах долетает оттуда. В осеннем лесу, особенно в темноте, запахи как будто взвешены.
Снова медленно ползу по дороге, останавливаюсь, прислушиваюсь. Почему-то наибольшие мучения доставляет теперь не нога - она ноет и ноет, я к этому немного привык, - а шея. Трудно держать голову на весу. Каждый позвонок звенит от боли. Чтобы боль стихла, я все чаще ложусь на спину. Это не простая процедура - приходится снимать МГ и сидор. Зато как только затылок погружается в мягкую холодную землю, сознание становится чище и яснее. Руки и ноги разбросаны на дороге. В лицо, в глаза падает мелкий дождь. Кажется, будто плывешь в темноте.
Еще через сотню-другую метров я чувствую, что немеют сбитые и исцарапанные пальцы. Прячу их под шинель, отогреваю. Пусть понежатся там. Они будут нужны. Дрожащие, неповоротливые, "тупые" пальцы пулеметчику ни к чему. Пулеметчик, как пианист или скрипач, пуще всего должен беречь руки. Ноги - это не так важно. Шарифетджанов, которого Дубов оставил прикрывать отход группы под Обоянью, полчаса сдерживал немцев. Как потом выяснилось, с перебитыми ногами. Наткнулся, волоча пулемет, на немецкую "противопехотку" - мину в пластмассовом корпусе.
Разве забудешь такое? Если выживешь... Война, она в каждой кровиночке живет. Вот я ползу и волоку с собой невидимым грузом три года войны.
Проползаю еще немного, считая движения, выбросы рук и ног. На счет "триста" отдыхаю.
Жалко, что нет часов. Были у меня когда-то карманные, трофейные, штамповка, да кто-то в госпитале приделал к ним ножки. Звезд не видно, так что о времени судить трудно. Еще не поздний вечер, до петухов далеко, но от кромешной тьмы, от неумолчного звона дождя кажется, что ночь длится бесконечно и вот-вот исчерпает свой срок...
Метров четыреста позади. Тело становится вялым, и перед глазами ходят светлые круги. Надо отдыхать чаще. Время еще есть, ни к чему спешить.
Вдруг как кипятком из чайника: а в ту ли сторону ползу? Что, если задурманенная голова заставила меня повернуть не к Инше, а обратно, к Глухарам? Я мотаю головой, как будто от этих резких движений из нее, как мелочь из копилки, должна вылететь вся шелуха, забивающая сознание.
Ночь вокруг, ночь. Протяни руку - и ухватишь кусок плотной тьмы. Если бы не дорога, я мог бы кружить по лесу, вертеться вокруг себя, словно собака, старающаяся поймать собственный хвост. Ночь, ночь, мелкие капли дождя, сеющиеся с неба, и больше ничего. Хоть бы звезды проглянули!
Ногу приливами и отливами пилит нудная боль - как будто кто-то продел через рану струну и водит ею туда-сюда. Но самое неприятное еще только начинается - озноб. Он пока легонько пощипывает изнутри, то уголек положит под кожу, то ледышку. После любого ранения начинается озноб. Он выматывает, злит, заставляет нервничать, медленно, как жук-древоточец, истончает волю. Я видел, что делает с ранеными озноб. Крепкие до этого, повоевавшие мужики, не робкого десятка, могли вдруг зарыдать навзрыд, будто загодя себя хороня, капризничали, паниковали: озноб похозяйничал в их мозгу, все переставил с места на место.
Стаскиваю сидор а достаю припасы, которые дала мне Антонина. С трудом развязываю края хустки: пальцы задубели. Краюха ржаного хлеба, сало с желтой коркой, огурец. Чумацкий набор. Есть не хочется, но я медленно жую. У сала почему-то дегтярный привкус, оно так и норовит выскользнуть. Ешь! Пока это единственное лекарство от озноба, от слабости, дрожи в суставах.
- Строительство печи в дачном домике - Илья Мельников - Сад и огород
- В пьянящей тишине - Альберт Пиньоль - Современная проза
- Сталь и песок - Юрий Вольнов - Боевая фантастика
- Удар по Шайол Гул - Роберт Джордан - Фэнтези
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив