Горит восток - Сергей Сартаков
- Дата:31.07.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Горит восток
- Автор: Сергей Сартаков
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выбрасывая носками сапог пшеницу, Петруха пошел к Порфирию. На ходу крикнул: «Михаила, свалите остальные мешки на предамбарье. Опростаете утром. А сейчас ступайте все ужинать». Порфирий тоже сделал шаг навстречу Петрухе, и оба остановились, сойдясь грудь с грудью.
Тещу, говоришь? — медленно сказал Петруха и беззвучно оскалился белыми крупными зубами. — Тещи твоей я не знаю. Клавдея ко мне нанималась. Как работница работала, как работница ела, как работница и расчет получила. Ты чего пришел за нее разговаривать? Тещи твоей, я сказал, не знаю, а с Клавдеей… я и сам могу поговорить. И о работниках моих тебе тоже разговаривать нечего. Мои работники! Я их нанимал, я для них и хозяин. Не ты! Захочу — может, будет их не десять, а двадцать у меня! И тебя спрашивать я не стану. Сам придешь наниматься — не возьму. И за Дарью тебе говорить тоже нечего. Дарьи нет в работницах у меня, Дарья и заемного ничего не брала у меня. Вовсе я не знаю такую. Живет в Рубахиной какая-то баба, Дарьей звать. Так мне какое дело? Придет в работницы наниматься, — возьму, придет хлеба просить — дам, придет насчет поскотины разговаривать — поговорю. Ты зачем к Петру Сиреневу пришел?
Стиснув зубы, Порфирий ждал, когда закончит Петруха. Все внутри него так и бушевало. Он ссутулился еще больше, чем обычно, словно готовясь ударить плечом своего врага, глядел на него исподлобья. Но заговорил он сдержанно, как и Петруха, редко роняя злые слова:
Петра Сиренева я не знаю. И не к нему я пришел. Петрухе, кулаку рубахинскому, хочу сказать. Ильчу Окладникова раньше срока ты в гроб вогнал. Над женой его Клавдеей ты всячески издевался. Избенку у них даром забрал. Клавдея ушла от тебя — ничего не заплатил ей. Все работники живут у тебя ради хлеба куска, потому что деваться им некуда. Этот хлеб, — Порфирий показал на груду пшеницы, в которой еще остались ямки следов Петрухи, — этот хлеб весь твой, а не твоими руками выращен. А кто вырастил, тому не достанется. Дарья с Еремеем у тебя не работают и взаймы у тебя не берут. Так ты хочешь, чтобы они единственную свою десятину земли отдали тебе и сами прочь отсюда ушли. Ведь не огородить им поскотину! Вот чего Петрухе хочу я сказать, вот зачем я к нему пришел. И еще спросить хочу: тебе кровь людскую пить не страшно?
Он закончил. И оба стояли молча, тяжело дыша, в полутьме сверля друг друга ненавидящими глазами.
Ты надо мной никто, — наконец сказал Петруха, — и отвечать тебе я не стану. Как был я хозяином, так и буду, и пугать меня нечего.
Порфирий приподнял свою руку, крепкую, жилистую, со скрюченными от тяжелой работы пальцами.
Если бы я тебя сейчас ударил, Петруха? — будто сам с собой говоря, спросил Порфирий. — Пожалуй, не поднялся бы ты… Не стану… руки о тебя марать.
Петруха криво усмехнулся.
Ну, значит, и разошлись.
Пока разошлись…
Порфирий вышел из амбара, едва переступая одеревеневшими от напряжения ногами. Он заметил, что работники, все четверо в ряд, сидели на предамбарье — не ушли, как им велел Петруха. Значит, слушали их разговор. Хорошо, что слушали.
К Петрухе Дарья так и не пришла. Куда же тогда она убежала? С чем вернуться теперь к Еремею, что ему сказать? Надо ли еще ему наново душу бередить? Может, уснул человек… Порфирий в раздумье постоял на дороге, йотом свернул с нее, целиной пересек елань, спустился к реке. Здесь, вслушиваясь в тихие всплески воды, он просидел до рассвета.
11
Дарья постучала в плотные, сбитые из лиственничных досок ворота дома Черных. В глубине двора громыхнула цепь, и в ту же минуту изнутри заскребла когтями собака. Истошно лая, она металась там из одного конца в другой, ища, как бы ей выскочить на улицу, в подворотню.
В окнах большой горницы горел свет. Под потолком висела лампа-«молния». Кто-то широким лицом прильнул к стеклу. Дарья отступила от ворот и постучала в окошко.
Эй, кто там? — сквозь хриплый собачий лай крикнул сам Черных с крыльца.
Это я, Дарья Фесенкова.
Чего надо?
Поговорить.
О чем? — он переговаривался с ней, не сходя с крыльца.
Да, бога ради, впустите, не рассказать мне так.
По делу ты, что ли? Завтра в сборную приходи.
К вам, я к вам…
Ать ты, будь ты проклята! — выругался Черных, не то на Дарью, не то на собаку. Но спустился с крыльца и отодвицул засов у калитки.
Укусит? — опасливо спросила Дарья.
Проходи, — зло сказал Черных и взял собаку за ошейник.
Пропустив Дарью вперед, Черных вошел вслед за ней. Не приглашая пройти в горницу — там виден был к ужину накрытый стол, крепко пахло жареным мясом, кипрейным медом, — Черных тут же, у порога, стал спрашивать Дарью:
Ну, зачем, баба, пожаловала?
Савелий Трофимович, верно это, что сходка сегодня насчет новой поскотины была?
Верно, — и сделал рукой жест, словно хотел повернуть Дарью за плечи и выставить вон. — Это и завтра в сборной могла бы узнать. Есть еще что у тебя?
Будто определили нам для Петрухи Сиренева две версты поскотины городить. Тоже верно это?
Не для Петрухи, баба, а для обшшества, обшшественные пашни огораживать, — внушительно сказал Черных. — А сколько верст придется каждому городить, еще не мерено. Сколько придется на твой пай, столько и загородишь.
Да ведь скота у пас нет, Савелий Трофимыч. Не только коня или коровы — кошки нет. Для чего нам-то нужна поскотина? И земля наша пашенная все одно по ту сторону остается.
Черных развел руками.
Глупый вовсе, баба, у тебя разговор, — и борода у него затряслась. — Всякий пай в обшшестве не на скотину делится, а на живую мужскую душу. Не знаешь порядков, что ли? Нет у тебя скота, и никто тебе не виноват. Заводи. Покупай хоть сто голов. Хоть тысячу!.. А повинность обшшественную на мужика своего выполняй.
И, выходит, на пару с Петрухой мне городить всю поскотину?
Не знаю, баба, чего ты от меня хочешь, — еще больше возвышая голос, сказал Черных. — Городить поскотину не тебе и не Петрухе, а Фесенкову и Сиреневу. На две семьи раскладка, точно. По закону, по правилам. А кто и как свою долю городить будет, ваше дело. Петр Иннокентьевич, должно, работников пошлет; трудно тебе или Еремею твоему городить — тоже найми, другие загородят. Обшшества это не касается, была бы поскотина. Городить, баба, в столбы, толстым заплотником, чтобы крепко, навек стояла. Ну, чего еще тебе объяснить? Городить, кроме ваших двух семей, никто не обязанный. Подсчитали на сходе: старожилы обшшественных работ на каждую душу поболее уже сделали, чем на ваши две семьи новой поскотины городить придется. Нововъезжим подравняться со старожилами надобно. Вот и все. Ступай, баба, — он хотел открыть ей дверь.
Дарья не двинулась с места. Стояла у него на пути.
Савелий Трофимович! Две версты поскотины… да в столбы… Мне без лошади, без мужика и в десять. лет не загородить.
Черных решительно завертел головой.
К зиме, баба, к зиме загородить чтобы. А как ты бу-
дешь городить, я не знаю.
Дарья поняла: гору руками не сдвинешь, дерево словами пе убедишь.
Для Петрухи поскотину городить я не стану! — выкрикнула она.
Из горницы выставилась голова жены Черных.
Цыц, баба! — зыкнул на Дарью Черных. — Как это ты не будешь? А не будешь — с нашей земли прочь убирайся!
Не уйду! Не ваша земля, — еще звонче выкрикнула Дарья. — моя земля! Своими руками, потом, кровью я у леса ее отняла. Вот они, мозоли, до сих пор еще ие сошли. Спину надсадила, может, до гроба останусь уродом. Огорожу свою землю, а для Петрухи городить я не стану!
А-га! Ты так разговариваешь? Вон с земли! — загремел Черных, размахивая руками. — Ее земля! Да кто ты в нашем обшшестве! Пришей кобыле хвост!..
Не я, так Еремей, — ему земля полагается.
Полагается тому, кто решения обшшества выполняет.
Да ведь это Петруха, Петруха придумал все! — словно стучась в глухую дверь, выкрикивала Дарья. — Почему один человек…
Стой, баба! — остановил ее Черных. — Ты грязь на человека не лей. Кто придумал — не твое дело. А решило обшшество. Ему покорись. Петр Иннокентьевич, что наложило на него обшшество, без слова принял. Всякой пай — мужская душа. А на чужом дворе считать достатки — худое это дело, баба.
А. посчитают когда-нибудь! — с угрозой сказала Дарья. — Век так не будет.
Черных отшатнулся. Потом медленно заложил руки за спину. Сощурил глаза.
Ага, прорвало тебя, баба! Стало быть, правду про твоего Еремея рассказывают, что из смутьянов он. Так ты запомни: в нашем крестьянском обшшестве нам смутьянов не нужно. Худую траву из поля вон. — Он высвободил правую руку и показал, как вырывают из поля худую траву. — Обшшество пожалело вас, дозволило на доргипские земли пустить: живите, обязанности свои выполняйте. Будете смуту поднимать, не подчиняться — выметайтесь вон отсюда. Здесь земли не ваши, старожильческие. Вы ступайте к своим самоходам, подыхайте вместе с ними с голоду… Это последнее мое тебе слово. Против обшшества я никуда.
- Конь и две козы - Разипурам Нарайан - Классическая проза
- Автотуризм. На примере поездки в Европу - М. Саблин - Путешествия и география
- Дожди на Ямайке - Владимир Покровский - Научная Фантастика
- Ветер и крылья. Старые дороги - Гончарова Галина Дмитриевна - Историческое фэнтези
- Русская литература. Просто о важном. Стили, направления и течения - Егор Сартаков - Литературоведение