Старинная шкатулка - Василий Еловских
- Дата:01.10.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Старинная шкатулка
- Автор: Василий Еловских
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подошли Леонид и дальние родичи — светлоглазая девчушка, угрюмый усатый мужик и старуха, которая была столь стара, что ходила, пошатываясь; кажется, дунь ветерок и — падет. Леонид подал лист бумаги:
— Это завещание, теть Вер. Бери!
Отец все свое имущество оставил по завещанию Вере Петровне. Конечно, имущество не ахти какое, но все же: дешевенький телевизор, радиоприемник, купленный вскоре после войны и еще работающий, настенные часы, столы, стулья, кровать, пуховые перины, мягкие подушки, одежда, чашки, ложки, поварешки. Есть кое-что. На этих перинах и подушках померла мачеха, только что помер отец; Вера Петровна не сможет спать на них, хотя у нее самой жесткая-прежесткая подушка и нет перины, — все время будет думать, как они там лежали и умирали. Уж вот такая она! Но стоят эти перины и подушки дорого.
Вера Петровна ничего не знала о завещании. Помнится, когда-то давно, лет этак двадцать назад, отец, подвыпив, сказал ей, что думает оформить на нее завещание, и Вера Петровна засмеялась, махнула рукой: «Да ты еще меня переживешь. И не надо мне ничего!» Ей казалось, что он просто так говорит, лишь бы говорить о чем-то; пьяненький, он любил говорить. Она видела, как у Зои дернулись плечи, та стояла спиной, смотрела в окно, на соседний дом, куда шестеро парней затаскивали пианино; но что-то у них не ладилось там: поставили пианино на землю.
— Я отказываюсь от наследства. Порви это завещание. И давайте обо всем этом поговорим потом. После похорон.
Зоя Петровна взяла у сына завещание и порвала.
«Однако… быстренько. И с каким затаенным азартом рвала».
Вера Петровна уехала сразу же после похорон, в состоянии крайней усталости, какой-то внутренней опустошенности и странного безразличия ко всему. Перед отъездом она снова сказала сестре, что отказывается от наследства. Зоя Петровна глядела на сестру ласково, улыбчиво и думала: «Уж убиралась бы ты отсюдова побыстрее, старая кикимора. А то кто тебя знает…» Когда она думала о наследстве, в душе у нее все так и ликовало, но к этому радостному чувству примешивалась легкая тревога: «Уже вроде бы собралася, а чо-то тянет еще. Жду, жду, все жданки вышли… Телевизор хоть и маленький, а показывает хорошо. Маленький да удаленький. Леньке в отцовой квартире оставлю. Настенным часам, наверное, больше ста лет. Папа говорил, что купил их у какого-то недорезанного буржуя еще в двадцатом году. Есть люди, которые собирают всякие старинные вещи. Каких только чудаков на свете нетука. Если такого чудотворца найти, то кучу деньжищ за эти часы отвалит. А перины и подушки вовсе прелесть. Мяконькие. Не лежишь, а будто плывешь на них. К себе на кровать положу. В общем, полно добра. Если на деньги перевести, бо-ольшая сумма выйдет! А главное, конечно — квартира. Так в ней все наладим, что уди тебе! Раньше в квартире тараканов до черта было. А как появился покойник, все тараканы куда-то подевались, ни одного не видно. Махонькие, а какое чутье! Вот чем надо их вытравлять-то — покойничками».
Ей стало смешно. Но, глянув на сестру, она тут же нахмурилась, ей показалось, что у Веры какое-то необычное — напряженное, ожидающее выражение лица, сестра хочет что-то сказать или сделать. Вот как возьмет да заявит сейчас: «Слушай-ка, я передумала. Я, пожалуй, заберу папино имущество».
Зое Петровне непонятно, как это можно отказываться от имущества. Вот дуреха! Ей добро прямо в руки валится, а она не берет. Не хватает у нее, что ли? Она, вообще, всегда вела себя как-то чудно, эта Верка. Пальтишко дешевенькое, старенькое — срам глядеть. Да и шляпенке в обед сто лет будет, то и гляди расползется. И еще гнет фасон. Еще чего-то заедается, даже взбуривает. Если б было лет пятнадцать, а то — слава те господи! — давно перевалило за шестьдесят. Видно, лень связываться; ведь надо все это — телевизор, приемник, столы, стулья и другое добро — увозить или продавать. Канительное дело! Да, да, лень… Проще отмахнуться. Так думала Зоя Петровна.
Но дело было не в лени; Вера Петровна видела, с какой жадностью тянется к деньгам и отцовскому имуществу ее сестрица, и злилась про себя: бери, подавись!.. Она не хотела быть похожей на сестру. И ей казалось, что если она займется имуществом, то так или иначе в чем-то будет похожа на Зою, повторит ее. Но главная причина, заставившая ее отказаться от наследства, была все же не в этом: Вера Петровна никогда ничего не брала у отца, ничем отцовским не пользовалась; и сейчас думалось ей: пусть уж будет так до конца. Пусть будет так!.. Проживу… В этом она чувствовала какую-то горькую сладость.
«А Зоенька чувствительна. Тонко улавливает мое настроение. Чувствительность, заквашенная на эгоизме».
— Ты чо-то плохо выглядишь, Вер. Надо б тебе отдохнуть. А то ишо свалишься тут у нас.
— Да, да!.. Я сейчас пойду на вокзал, — слегка недовольно проговорила Вера Петровна.
— Ну, отдохни хоть. Пойди к нам, полежи. Поспи.
— В вагоне отдохну.
— Я тебя провожу.
— Не надо провожать.
— Как «не надо»?
— Одна дойду. Не надо.
— Какая ты сердитая, Вер. Почему ты такая сердитая, а? Ведь ты же интеллигентная. — Улыбается. Улыбка у нее, как всегда, тихая, красивая. — Знаешь, этим летом я в Ялте отдыхала. Вот прелесть, слушай, а! Море какое! Так одна врачиха там говорила про отдыхающих: это, дескать, не настоящая интеллигенция. Это, дескать, мужицкая интеллигенция. Одно хамство, мол, и невоспитанность.
— А ты понимаешь, что она имела в виду под словом «мужицкая»?
— А чо уж я такая дура, что ли?
— От ее философии тянет скверным душком. А ты повторяешь…
— Ну, чо ты придираешься-то? — Опять улыбается.
Вера Петровна никогда не видела сестру злой и грубой, Зоя всегда была тихонькой, гладенькой, сладенькой. Вере Петровне кажется, что в Зоином вежливом, деликатном голосе есть что-то неживое, холодное. Сегодня она впервые почувствовала, что ей неприятны ее длинный, угрюмый нос, чрезмерная старательность и приглаженность в одежде.
Вспомнилось… Та сценка, наверное, навечно останется в памяти. А, казалось бы, что особенного… Однажды (она была тогда еще молода) Вера Петровна решила покормить голубей; к хлебным крошкам, брошенным ею, заковыляли три или четыре птицы, но какой-то шустрый, взлохмаченный воробей опередил их и, схватив самую крупную крошку, выскользнул из-под их ног и улетел. Зоя, стоявшая рядом, сдавленно засмеялась, и в смехе ее были довольство и злорадство.
«Она боится жизни, не верит в нее. И от того хочет казаться милой, доброй и вежливой. Не быть, а казаться… Она по-своему закалена, все переживет, все одолеет…» Вера Петровна часто разговаривала сама с собой (одиночество приучило), порою мысленно спорила с кем-нибудь, и эти разговоры и споры бывали куда более смелыми, убедительными и даже умными, чем с людьми.
На вокзал Вера Петровна пришла уже вечером, усталая и продрогшая. До поезда оставалось почти три часа. Да поезд еще может и запоздать, они что-то все время запаздывают. В буфете продавали вареных кур, яйца, слоеные пирожные, кофе и чай; все аккуратненько разложено и вкусно попахивает. Весь этот месяц Вера Петровна ела на ходу, без аппетита. И сейчас она с удовольствием съела бы кусочек курицы и пирожное. Но курица-то — ох-хо-хо! — сколько стоит! А Вера Петровна за дорогу совсем поистратилась. Взяла яичко, стакан чая и ломтик хлеба. Яйцо, оно ведь тоже полезное, говорят, даже полезнее мяса.
Стояла у столика, неторопливо ела, глядя в окно, за которым косо сыпал и сыпал снег, слушала монотонные, точно заведенные, голоса пассажиров, сонно бродивших по залу, зябко поеживалась и думала: до чего же вьюжной выдалась нынче зима, все кругом завалило снегами, сугробы, сугробы, сугробы, и мороз на улице пробирает аж до костей.
1980 г.
ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА
Она заявилась в конце рабочего дня, когда я уже складывал архивные документы в сейф; неслышно открыла дверь и, протиснув свою тонкую и плоскую, как доска, слегка согнутую фигурку, спросила утробным голосом: «Можно?» и, не дожидаясь ответа, неприятно настойчиво, навязчиво глядя на меня, мелкими шажками прошла в кабинет.
Было ей, как потом выяснилось, уже за семьдесят, но выглядела она в общем-то неплохо: морщины мягко легли на ее лицо с ровным высоким лбом и прямым, все еще красивым носом; пышные седые волосы, крепкие жилистые руки, только глаза нехорошие — тусклые, обесцвеченные, водянистые — мертвые глаза, они убедительно свидетельствовали, что дни этой женщины уже сочтены. Была она в новенькой дошке из поддельного котика, дорогой пуховой шали, не по-старушечьи подобрана. Могла сойти, пожалуй, и за пятидесятилетнюю, если б не такие глаза… Все-таки много говорят они о человеке — глаза. С полчаса назад приходила другая женщина, за справкой для пенсии. Глаза у той испуганные, забитые, бегающие — ярко выраженный невроз.
- Всеобщая история кино. Том 6 (Кино в период войны 1939-1945) - Жорж Садуль - Прочая документальная литература
- Никогда не говори никогда - Тори Керрингтон - Короткие любовные романы
- Путь домой - Мира Арим - Фэнтези
- Не говори мне о любви - Юлия Леонова - Исторические любовные романы
- Отчего вымерли динозавры - Петер Европиан - Юмористическая фантастика