Старинная шкатулка - Василий Еловских
- Дата:01.10.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Старинная шкатулка
- Автор: Василий Еловских
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идя с работы, Сенин всякий раз думает о водке и браге, не может не думать, какая-то сила, неподвластная ему, как бы толкает и толкает его: «Выпей! Выпей! Быстрее! Быстрее! Быстрее же, черт возьми!» И он идет, находит, наливает… Пил теперь каждый вечер, а в субботу, в воскресенье и днем нестерпимо тянуло. В голове одна мысль, все побивающая: «Выпить! Выпить! Выпить!» Когда-то хватало стакана вина, а теперь и двух стаканов водки маловато. Временами даже двоится в глазах: голос один, а на экране телевизора два человека, рядышком стоят, одинаковые, только одного видно сильнее, другого слабее. И два будильника на столе. Встает, распрямляется — один будильник. Утрами едва поднимается: в теле такая ломота, такая поганая слабость, будто били-колотили его чем попадя; в башке гудит, тяжела, как чугунок с картошкой, вот-вот расколется на части; морда опухшая, бледно-красноватая, — хоть в зеркало не глядись. Дышит с хрипом. Все постыло, противно. «Водки, водки!..» Но чувство дисциплины в нем еще жило, он выпивал полстакана холодной водицы, наскоро, без аппетита проглатывал завтрак и шагал на фабрику.
Прошло три года после того, как он впервые выпил с Яшкой. Помнится, наутро разламывалась голова. Едва-едва стоял у станка. Мимо проходил Беляев. Сенин сказал ему хрипловатым с похмелья голосом «Здравствуйте», но тот будто не слышал, и у Николая совсем испакостилось настроение. И когда начальник цеха в конце смены вновь проходил мимо, Сенин недовольно, даже вызывающе (вот тебе!) глянул на него. Николай и предположить не мог, что Беляев на этот раз ни в чем не виновен, — он только что получил нагоняй от директора (цех в прошлом месяце работал плоховато) и, будучи в расстроенных чувствах, вошел в цеховую конторку, мысленно споря с директором и на ходу обдумывая, что же делать.
И еще помнится… Надя пришла в тот вечер не в духе, что-то грубо сказала Николаю, и он, отмахнувшись, пошел к Яшке и там снова нахлестался. Правда, в тот первый год Сенин пил не так уж часто, и тяга к вину приходила постепенно, незаметно, с затаенным коварством.
Лет пять назад Сенин бросил курить. Тоже тянуло, не дай бог как, а все же бросил. Пожалуй, слишком просто звучит «бросил». Как было?.. Шел на работу и курил одну за другой дешевенькие папиросины-гвоздики (он за день по две пачки выкуривал), во рту горечь, и было такое чувство, будто он в нестерпимо душной, прокуренной землянке. Попробовал вдохнуть во всю силу легких — не получается, не проходит воздух, что-то там внутри заклинило как бы. «Хватит, бросаю курить». Но вскоре понял: нет, не просто бросить, рука так и лезла, лезла в карман и, чтобы преодолеть эту тягу, он начал давать себе клятвы: «не буду курить до девяти часов», «до одиннадцати», «до часа»… Особенно тянуло к табаку первые дни, но даже года полтора спустя, когда он однажды разнервничался в цехе, ему вдруг страшно захотелось закурить, и он, усмехнувшись, со злобой сказал сам себе: «Ну нет, голубчик!..»
В прошлом году попробовал было избавиться и от пьянки таким же способом, — не тут-то было, не получилось, наверное, потому, что бросить курить ему шибко уж хотелось, а бросить пить вроде бы и хотелось и не хотелось. К тому же клятвы эти, даваемые самому себе, казались теперь нелепыми, смешными. Но он все-таки какое-то время сдерживался, а потом, поссорившись с женой (у нее что-то не ладилось на работе, и она злилась, ворчала на Николая), снова запил.
Он стал угрюмым, грубым, придирчивым и гневливым. И ему даже нравилось, что он такой. Голос слегка охрип. Николай подметил: двое молодых рабочих, самых-самых хулиганистых, теперь говорили с ним уже без прежних насмешек, смотрели как на равного и однажды, встретившись на улице, предложили «распить на троих». «Ну, что ты, ядрена палка!» Он подумал и… «распил». О, сколько теперь было у него таких дружков-приятелей, не в меру громкоголосых, развязных, неряшливых. «Ты меня уважаешь? Нет, скажи, ты меня уважаешь?!..» Среди них были и сильные, по натуре своей вожаки. И Николай, вроде бы и не желая того, подчинялся им. С приятелями-пьянчужками он занимался всякой халтурой — малярничал и плотничал (это редко), пилил и колол дрова (это чаще) и был просто грузчиком (это почти все время). Нужны были деньги. Много, много денег.
Сенина уже не раз ругали на собраниях за грубость и пьянство. Но он теперь не был таким чувствительным, как раньше, и ругачки не действовали на него.
О чем только не думаешь в дороге. В думах-то и дорога вроде бы не такая длинная. Он опять представил, как придет сейчас домой, разденется, сядет за стол и — буль, буль, буль… До чего же приятно булькает, окаянная! В желудке потеплеет, в голове повеселеет. Правда, завтра будет гнилое похмелье. Но то завтра…
Надя была во дворе. Охапку дров несла.
— Разгреби-ка снег у ворот. — Голос недовольный. Почему у нее всегда недовольный голос?
— Да темно уже. В субботу сделаю. Ну… завтра утром.
— Хватит меня завтраками кормить. Иди, тебе говорят! И принесешь дров.
Зима нынче снежная. Третьего дня снег разгребал, вчера разгребал, а сегодня опять черт-те сколько понавалило. И Николай быстро-быстро, с великим нетерпением и злобой, отбрасывает и отбрасывает снег деревянной лопатой от ворот, от амбарушки и палисадника. И всегда так: если перед глазами поблескивает бутылка, у Сенина появляется столько стремительной силы, кажется, каменную стену, и ту руками пробьет.
Скинув пальто, шагнул на кухню к бутылке. Она на месте, но пустая, и уже не весело поблескивает, а холодновато, даже насмешливо вроде бы.
— А где водка? Куда ты девала водку?
— Вылила. Хватит! Надоело уж смотреть на твою пьяную образину.
— Врешь?!
— Ей-богу, не вру. Надоело хуже горькой редьки.
«Ишо насмешничает».
— Врешь, не вылила. Дай стаканчик.
— Щас дам, держи карман шире.
«Где-то спрятала», — обрадовался Николай. Ему не хотелось ссориться, он всю дорогу мечтал о том, как пропустит стаканчик, второй и заведет с женушкой тихий да мирный разговор о том и о сем. И он почти униженно начал просить Надю, чтобы она налила ему стакашек.
— Господи, за что такое наказанье?!
Чем больше она сопротивляется, тем больше охота выпить, прямо как на канате тянет, — черт-те что, сам диву дается. Сколько же можно уговаривать? И Сенин начинает все больше и больше раздражаться:
— Вот тока седни выпью и — ша! И потом до самой получки в рот не возьму.
— Так я тебе и поверила.
— Налей стакан, слышишь! — Это было сказано уже угрожающе.
— Ну, говорю же — вылила.
Николай оглядел всю избу, заглянув под стол, под кровать, в комод, даже в печурку и кадку (однажды Надя поставила четушку в кадку с водой), — нету! Неудачные поиски вконец озлобили его:
— Дай, говорю! Ты слышишь?!
Надя оттолкнула его и вышла из кухни; в ее толчке Сенин почувствовал не только резкость, но и неприязнь. Он продолжал просить, угрожать, а она, будто не слыша, неторопливо одевалась. Если бы жена дала ему водки, пусть даже с руганью, он бы тотчас забыл об этом толчке — мало ли чего не бывает, но она молчала и, одевшись, пошла, даже не обернувшись на мужа. Николай схватил ее за руку. Она ударила его локтем в живот. Да еще, повернувшись к нему, плюнула. Точнее, сделала вид, будто плюнула.
— У-у, пьянчужка несчастный!
Ушла. Видимо, к тестю. Теща в прошлом году померла, и престарелый, вроде бы совсем уже немощный тесть, к удивлению Николая, вновь женился, да еще подобрал бабу намного моложе себя, сытую, гладенькую. Надя почем зря ругает мачеху, а Николаю новая теща вроде бы нравится, — баба как баба.
Пришел сынишка Минька, пальто нараспашку, варежки в карманах, значит, у соседского парнишки был.
— Минька! Ты не видел, куда мать водку девала?
Лицо у Миньки угрюмое, голова опущена, он изредка поднимает ее и коротко взглядывает на отца, в глазах недоверчивость и даже — это уж вовсе непонятно — что-то похожее на пренебрежение: наверняка Надька настраивает парнишку против него.
— Ты слышишь?
— Мама… вылила.
— Куда вылила?
— В ведро.
— Надо же!.. Как охота выпить! До смерти. Так охота, что, кажется, бегом куда хочешь побежал бы. В кармане Надиного старого пальтишка Николай нащупал два хрустящих рубля и тридцать восемь копеек. На бутылку красного хватит. Еще с лихвой.
— Зачем взял? — сказал Минька. — Мама ругаться будет.
— Ничо, ничо, сына! За хлебом.
— Ты опять за вином? Вот мама тебе даст!
Сразу за оврагами (до них, в общем-то, минут десять, а Сенин пробежал это расстояние минут за пять) стоял старинный, еще купцом поставленный, магазин с толстыми стенами из добротного кирпича, крепкий такой — сотню лет простоял и еще простоит не одну сотню. Здесь никто не строится: глубокие овраги мешают. К тому же рядом тракт, место шумное, беспокойное; автомашин, пожалуй, не меньше чем на главной улице — везде огоньки, так и мелькают, так и мелькают, уносясь вдаль, к неведомым городам и селам.
- Всеобщая история кино. Том 6 (Кино в период войны 1939-1945) - Жорж Садуль - Прочая документальная литература
- Никогда не говори никогда - Тори Керрингтон - Короткие любовные романы
- Путь домой - Мира Арим - Фэнтези
- Не говори мне о любви - Юлия Леонова - Исторические любовные романы
- Отчего вымерли динозавры - Петер Европиан - Юмористическая фантастика