Старинная шкатулка - Василий Еловских
- Дата:01.10.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Старинная шкатулка
- Автор: Василий Еловских
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она некрасива: тело, правда, еще по-молодому гибкое, но широкое, плоское, лицо тоже широкое, рыхлое, щеки опущены, нос картошкой. В общем, не стоит, пожалуй, и говорить, какая она. Одно слово — некрасивая. Почти уродина. И по-мужицки сильная. В то воскресенье привезла на поезде мешок картошки из деревни. Автобуса что-то не было, и — ничего, донесла на себе этот мешок от вокзала, хотя и упрела порядком и много раз отдыхала. На улице, слава богу, никто из знакомых ее не увидел, почти что полночь была. В коридоре стоял Дмитрий, курил. Слегка приподнял мешок, тут же опустил и вытаращил глаза:
— Ты чо это, не сама ли перла?
— Да не! Мужики тут… помогли.
Она чистюля. А готовит так, что гости нахвалиться не могут, и это ее радует. Дмитрий любит у нее угощаться: «Ну-ка посмотрим, что ты тут наготовила? А-а, вкусненько! Лиз, а Лиз, попробуй-ка. Вку-сно-та!» Лиза, конечно, втихую злится, и Нюра, чувствуя неловкость, старается готовить, когда нет соседей, а при них ест что попроще — кашу, паренки, яичко, пьет чай или молоко. «А я не могу так вот, всухомятку, — сказала вчера вечером Лиза, увидев, что Нюра ест колбасу с хлебом. — Уж лучше не полениться да что-то сготовить. — Это она мужу. И тут же повертывается к Нюре, подает ей шаль: — На-ка, хоть накинь на плечи. Вон как дует от окошка-то». Надо же: сперва вроде пинка под зад и тут же — конфетка. Нюра не сердится, она не умеет сердиться; к тому же понимает, что соседке охота вылезти в добрые перед муженьком.
Лиза — телефонистка и ночами часто дежурит. Но ей и в голову не приходит ревновать мужа к Нюрке, она ревнует его к какой-то рыжей Верке. Это, прямо скажем, немножко обидно, будто Нюра старая старуха или не баба вовсе. И тут уж не имеет никакого значения то обстоятельство, что Нюра никогда не стала бы отбивать у Лизы мужа, не стала бы любовницей соседа, она не такая.
За нее никто никогда не сватался, никто даже не намекнул ей об этом. Так вот!.. Но это, сколь ни странно, не шибко-то обижает Нюру; обижает и задевает самолюбивых, горделивых и красивых или думающих, что они красивые. А «думающих» — ох-хо-хо сколько много!
Но с мужчинами она все же встречалась.
…Та осень была просто на диво холодна. Не поймешь, осень ли, зима ли; леденистый снег, застывшая иглистая земля и совсем студеный декабрьский ветер. Она шла с работы домой по безлюдной улице, уставшая (намотаешься за день-то), ежась от холода, торопясь и ругая себя за то, что утром надела летнее пальтишко на рыбьем меху и летнюю шляпенку, которую все время приходилось придерживать рукой, чтобы не сдуло.
Возле старого купеческого дома сидел на лавочке, сгорбившись, мужик в зимнем пальто и шапке; неподвижная, какая-то пугающая поза. Она подумала даже: уж не застыл ли — и потрогала его за плечо.
Он приподнял голову:
— Чо тебе?
Нюра знала этого мужика, он привозил на грузовике товары в их магазин, был всегда неприступно угрюм и молчалив. Звали его Игорем Ивановичем.
— Что это вы сидите тут? Я даже испугалась, ей-бо!..
— А тебе-то что?
— Да ведь такой холодище.
— Ну, а тебе-то что?
Да он же наклюкался, голубчик. Как она сразу не заметила.
— Не обижайтесь на меня. Я ведь ничего плохого вам не хотела.
— Эт-то верно.
— Идите-ка домой. А то простынете.
— Ээ… все равно! — Он зло махнул рукой.
Она вспомнила: директор магазина говорил ей, что от Игоря Ивановича ушла жена, была какая-то шумиха, семейные скандалы и вскорости после того он заболел и лежал в больнице. Уж беды пова́лятся так пова́лятся, — так бывает.
— Ну, как это все равно?
— Если и сдохну, то люди только обрадуются.
— Вы шутите?
Он хмыкнул:
— Шутника нашла.
— Неправда. Вот уж это неправда!
— Иди-ка отсюда!
Ей стало жалко его: несчастный, в сущности, человек, одинокий, видимо назаслуженно обиженный, а оттого озлобленный.
— Ну, хватит, хватит, пошли домой.
— Mo-тай отсюдов!
— Да хватит, говорю. Поднимайтесь.
Она взяла его под руку и повела домой. Он недовольно сопел.
— Отоспитесь, и все будет ладненько. Ну, хорошо, хорошо, не хотите спать, не спите. Но все же надо домой.
Квартира у него куда с добром: две комнатки, кухня, коридор, окошки светлые, потолки высокие. Только грязно и поразбросано, порасшвыряно все кругом; на кухонном столе распочатая поллитровка, на тарелке картошка в мундире, пустая банка из-под консервов «Скумбрия», шелуха картофельная, хлебные корки и крошки, немытая посуда, сваленная в кучу, — срам глядеть. Ей опять стало жаль его. И что-то будто подтолкнуло ее, взбодрило, придало силы; сбросив пальтишко и шляпу, она стала быстро прибираться на кухне, помыла посуду и, уже окончательно почувствовав себя хозяйкой, достала из холодильника мясо, сварила гуляш и поставила его на стол, горяченький, аппетитный.
— Ну, я пойду. А вы не пейте больше. Ну, вот эту рюмку, ладно уж, выпейте, и — хватит. Хорошо?!
— Да подожди! — Он схватил ее за руку. — Ну, посиди хоть немножко. Мне хорошо с тобой. А то дико как-то одному-то.
— Нет, нет, уже поздно. А мне еще надо что-то сготовить. И на сегодня, и на завтра. Я ведь не привыкла как попало… — Мужик этот не нравился ей: видать, пьянчужка, неряха, жалкие, злые глаза, и чувствуется, что упрям, но она все же намеренно выделила последние слова: смотри, знай, какая я хозяйка!
— Подкрепись-ка давай, ядрена-матрена! Чо тебе еще дома готовить. Из этой бутылки я те наливать не буду, тут гольный спирт. А вот на-ка, выпей красненького. Ну, что ты блезирничаешь, елки-палки? Выпей хоть малехонько.
Игорь Иванович подставил ей стул, наложил гуляша в тарелку, схватил за руку, погладил по голове, и все это получилось у него как-то смешно, неловко и не понравилось Нюре: «Будто я ребеночек», — ей виделось в этом что-то унижающее ее.
— Да выпей, выпей! Тут же всего ничего.
Но что-то сдерживало Нюру, даже настораживало, пугало. А что — не могла понять. И она встала из-за стола.
— Значит, и ты пренебрегаешь мной?
— Да что вы, господи! Я не пью, понимаете?
— Да что тут пить-то, елки-палки!
— Ну, не могу я. И мне уже пора домой. До свидания!
— Никому я не нужен. Везет прямо, как утопленнику, едритвою налево! Ну и плевал я на всех! И на тебя тоже. Катись!
Последние слова он произнес каким-то отчаянным, со слезой голосом. Она почувствовала себя виноватой, жалко улыбнулась и снова села.
— Да что вы, что вы! Ну, хорошо, давайте, немножечко выпью. Чтоб только вы не обижались.
Но получилось так, что, уступая его просьбам, она осушила почти весь стакан. И сразу у нее отяжелели ноги, руки, голова наполнилась веселым хмельным туманом. Теперь уже ничего вроде бы не пугало ее и не настораживало, и Нюра казалась сама себе такой смелой, такой деловой, такой… Она начала глупо похохатывать и что-то говорить, говорить, радуясь тому, что помогает человеку, как бы опекает его. Она не знала, что в бутылку красного Игорь Иванович вылил стакашек «гольного» спирту. Они болтали, не поймешь о чем; она поджарила омлет (своим методом — с белым хлебцем, нарезанным тонкими ломтиками, и молоком, — вкусно получается), еще немножко выпили, и Игорь Иванович помаленьку развеселился, даже пытался рассказывать анекдоты.
Что было дальше, тяжело и противно вспоминать. Она ушла от него перед утром; его грубые, животные ласки вконец измучили ее. Она до сих пор помнит все, что происходило в ту дикую осеннюю ночь, хотя была совсем, совсем пьяна; женщина никогда не забывает своей первой любовной ночи, того страха, да и боли, это невозможно забыть. Ну, конечно же, потом она каялась, страшно ругала себя, дивилась, как с ней могло такое произойти. Теперь уже казалось, что она как бы привязана к Игорю Ивановичу чем-то, какими-то невидимыми и нерасторжимыми путами, хотя чувствовала к нему неприязнь, даже отвращение.
И все же она пришла к нему дня через три, уже совсем другая — обиженная, неуверенная, притихшая. Точнее сказать, не пришла, а подошла к его дому, до этого она долго ходила возле, дожидаясь Игоря Ивановича, он должен был прийти с работы, ей хотелось показать ему, что это неожиданная, совсем случайная встреча.
Он был трезв. Во взгляде снисходительность и сытость. Сидел за столом важный, как падишах. Курил. Сопел. Поджарила ему картошки, вскипятила чайник. И когда ставила все это на кухонный стол, увидела на клеенке засохшую грязь.
— Эх, бедняга ты, бедняга!
Но ее жалость разозлила его:
— Чего ты тут болтаешь?! Гляди-ка, еще шеперится что-то.
Прошлый раз он даже доволен был, что она его жалеет, заботится о нем, а сегодня вот злится; голос самоуверенный, слегка пренебрежительный, будто та пьяная ночь дала ему какое-то право на это.
Утром он сказал ей безразличным голосом, будто самому себе:
— Ну и физия у тебя, я те скажу. Только ты уж не обижайся.
- Всеобщая история кино. Том 6 (Кино в период войны 1939-1945) - Жорж Садуль - Прочая документальная литература
- Никогда не говори никогда - Тори Керрингтон - Короткие любовные романы
- Путь домой - Мира Арим - Фэнтези
- Не говори мне о любви - Юлия Леонова - Исторические любовные романы
- Отчего вымерли динозавры - Петер Европиан - Юмористическая фантастика