Том 6. Статьи 1863-1864 - Михаил Салтыков-Щедрин
- Дата:23.10.2024
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Том 6. Статьи 1863-1864
- Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну вот, друг мой, поздравляю: и у вас будут земские учреждения, — сказал я.
— Какие такие учреждения?
— А вот видишь, друг мой: с вас теперь сходит на земские повинности около тридцати семи копеек с души… но прежде я должен тебе сказать, что земские повинности, по предмету своему, разделяются на государственные и земские…
— Так-с.
— Из тридцати семи копеек около тридцати поступают в государственные повинности, так в государственные-то ты не ходи.
— Не ходить?
— Ну да, то есть их не трогай, а вот насчет прочих, как и куда их употребить, об этом будет у нас рассуждение, ну, и мужички в этом рассуждении участие примут.
— Так-с.
— Выборных вам нужно будет изобрать, и выборные изберут от себя гласных…
— Это для чего же-с?
— Да ведь я тебе сказал, любезный, что надобно иметь рассуждение…
— Это об семи, то есть, копейках?
— С души, любезный, с души! Пойми ты. Ведь знаешь же ты русскую пословицу: с миру по нитке — голому рубашка.
— Так-с.
— Да ты понял?
— Отчего не понять… народ сгонять в волость надо будет.
Вот и толкуй с ним. Кажется, на что уж я вразумительно объяснял, а не понял-таки человек, да и полно. Почему он не понял? уж конечно, не потому, что трудно было понять, а просто потому, что не его разума дело. «Про то старшие знают! про то начальство рассудит, а нам некогда!» — отвечает мужик на все вопросы, сыплющиеся на него и сверху, и снизу, и с боков, и прет себе да прет полегоньку с возом соломы в Москву.
«Что же из этого следует?» — быть может, спросит меня благоразумный, но не совсем понятливый читатель. А из этого следует одна очень простая вещь, что когда говоришь о мужичках, то нет никакой надобности ни умиляться, ни приседать, ни впадать в меланхолию. Надо смотреть на это почтенное сословие как можно проще, и в настоящее время, думается мне, достаточно будет с тебя, читатель, если ты доподлинно будешь знать, что делает русский мужик и во что ему это его дело обходится. Никогда не мешает иметь правильные и непреувеличенные сведения о предмете, о котором иметь таковые желаешь. Это отсутствие преувеличений, быть может, огорчит несколько любознательного изыскателя, лишит его удовольствия рисовать картинки на розовом масле и вообще идеальничать и поэтизировать, но взамен того оно положит начало чувству более прочному и плодотворному, чувству справедливости. Если идеализация, всегда основанная на поверхностном и неполном знании вещей, помогает нам распускаться в умилениях и мечтах о сближениях, то не надо забывать, что нередко та же самая идеализация ведет нас и к мордобитию. Напротив того, знание вещи необходимо отразится и на отношениях человека к ней, и эти отношения будут именно такими, какими они быть должны. Не будет поцелуев, но не будет и оплеух, не будет любви всепрощающей, но не будет и поучений телесных. Будет справедливость, а покамест она только и требуется.
Но мужики составляют только одну сторону сельского быта; другая его сторона представляется помещиками. Увы! их положение тоже далеко не казисто.
Зимой наши помещики обыкновенно сводят счеты. На днях один мой сосед, Елпидифор Кондратьич Птицын, щелкал-щелкал счетами, потел-потел над итогами, да вдруг как фыркнет.
— Что это, друг мой, как ты нехорошо смеешься! — заметила супруга его, урожденная княжна Забиякина.
Но сосед зажал себе нос и, бегая по комнате, испускал какие-то невнятные звуки.
— Да вы знаете ли, что я за прошлый год от хозяйства два рубля тридцать четыре с половиной копейки барыша получил! — произнес он наконец, останавливаясь передо мною. — А? можно с успехом поздравить?
Я и присутствовавший тут же другой сосед, Антиох Никифорыч Коромыслов, тоскливо-сочувственно переглянулись между собой.
— Я, с своей стороны, даже убытку рубль две копейки потерпел! — заметил Антиох Никифорыч каким-то сладко-пономарским фальцетом, который он выработал себе немедленно после крестьянской эмансипации.
Я тоже сознался.
— А посмотрите, какие я книги завел, чтоб отчетность в порядке была! нет, да вы посмотрите, книги-то, книги-то какие! — продолжал Птицын и в другой раз не удержался и прыснул так, что даже маленькие дети, игравшие в зале, — и те услышали и прибежали посмотреть, как папаша веселится.
В самом деле, весь стол был завален книгами в не совсем изящных, но прочных переплетах. Я полюбопытствовал заглянуть в одну, вижу — разграфлена и сверху написано: «Разиня, корова голландская, приобретена по совету известного агронома, надворного советника и кавалера Б****». Сбоку под рубрикой «общие свойства» написано: «Прожорлива и к молоку равнодушна; сначала давала даже до полуведра в день, и довольно сносного, но с течением времени постепенно стала ослабевать и дошла наконец до чайной чашки; между молок ходила целых два месяца и в заключение принесла теленка об двух снастях*, которого, в знак признательности, и отправили к надворному советнику Б***». Заглянул я и в другую книгу, тоже разграфлена и носит общее название: «Описание полей экономии отставного штабс-капитана Елпидифора Кондратьича Птицына. Система осьмипольная, принятая по указанию надворного советника и кавалера Б***».
— Что, хороши книжки? — обратился ко мне хозяин. — Да вы прочтите хоть одну… ведь тут, батюшка, целый роман! А вот и самое оное руководство, по которому я всю эту механику в действие производил… овес, батюшка, у меня нынче сам-друг с половиной родился! это нынче-то! нынче-то!
При этих словах Птицын подал мне руководство, составленное тем самым надворным советником Б***, о котором упомянуто выше; но так как я уже был достаточно знаком с этою книжицей, то мог только содрогнуться при виде ее.
— Эй вы, мелюзга! Кликнуть ко мне Романыча! — закричал Птицын детям. — Нет, тут надобно сразу принять средства героические!
Через несколько минут явился Романыч.
— С нынешнего года чтоб у меня никакого хозяйства… ни-ни! — сказал Птицын и посмотрел на нас триумфаторским взглядом.
— Слушаю-с.
— Ни пахать, ни сеять, ни жать… ни-ни!
— Слушаю-с.
— И все эти книги хранить в конторе, как свидетелей моего легкомыслия!
— Ах, mon cher! peut on parler de la sorte![59] — пискнула было мадам Птицына.
— Коров продать, сено продать, инструменты продать! скотниц-воровок расчесть! — командовал Птицын. — И чтоб этого духа, чтоб даже следов этого поганства в доме моем не оставалось! Кроме дурака Антипки — чтоб ни одного работника в доме не было!
Птицын, очевидно, пришел в восторженное состояние; мы с Коромысловым удивлялись его героизму, но, признаюсь, все это казалось нам как-то дико. «Как же это, однако ж, без хозяйства быть? — вертелось все в голове, — как это жить в деревне и не видеть, как «златые колосья» дремют до земи?»
— Всю землю отдавать внаймы! — продолжал между тем Птицын. — А если никто не наймет, или будут неподходящую цену давать, — ну, и черт с ней! Одни покосы убирать, а если в Москве будут такие же анафемские цены на сено стоять, как нынче, — черт и с покосами!
Одним словом, это было какое-то всеобщее разрушение, какое-то агрономическое валтазарово пиршество, в заключение которого неожиданно являлось роковое мани-текелфарес*.
Какие мысли шевелились в это время во мне, невольном свидетеле геройской решимости моего соседа? Конечно, прежде всего я подумал: друг! это правда, что ты нажил всего два рубля тридцать четыре с половиною копейки, но вспомни, что у тебя спокойна совесть, вспомни, что ты можешь сказать себе: «Да, эти деньги я нажил своим собственным честным трудом! эти деньги не облиты кровью и потом моих ближних! эти деньги я могу истратить на свои удовольствия, не опасаясь никаких угрызений совести!» Неужели сего не довольно? Неужели и этого утешения мало? По моему мнению, так это просто утеха — первый сорт! Но, с другой стороны, мне представлялся и такой вопрос: чем-то ты жил, друг, при таких доходах? и на какие предметы ты их промотал? То-то, чай, затруднялся! Я был даже так неосторожен, что формулировал вопрос свой вслух.
— А чем живем? — отвечал сосед. — Известно чем: выкупные свидетельства* помаленьку продаем! Я ведь, батенька, либерал, либерал ведь я, либерал! идеями тверскими увлекался*, в честь Унковского старшего сына Алексеем назвал, Европеус с Головачевым и Сабанеевым от купели у меня воспринимали… вот ведь обстановка-то какая у меня была!
— C’était tout un rêve de félicité![60] — вздохнула хозяйка, урожденная княжна Забиякина.
— Жену, батюшка, до восторженного состояния довел! Картину, изображающую членов тверского большинства, над изголовьем у нее повесил! элегию в стихах к Унковскому имел честь посылать и получил от него в ответ собственноручное письмо! вот она какая обстановка-то у меня была!
- Помпадуры и помпадурши - Михаил Салтыков-Щедрин - Классическая проза
- Том 5. Критика и публицистика 1856-1864 - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Полное собрание сочинений. Том 8. Педагогические статьи 1860–1863 гг. Вступление - Лев Толстой - Русская классическая проза
- Том 2. Губернские очерки - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Коняга - Михаил Сальтыков-Щедрин - Классическая проза