Весенние грозы - Дмитрий Мамин-Сибиряк
- Дата:19.07.2024
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Весенние грозы
- Автор: Дмитрий Мамин-Сибиряк
- Просмотров:4
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он хитрит, — объяснял Гриша. — Нужно выдержать с ним характер…
— Мама всё меня обвиняет, что я не умею с ним заниматься… Потом указывает на вашу Соню, что она учится лучше Петушка. Я даже плакала несколько раз…
— Если позволите, я как-нибудь займусь Петушком… Теперь лето, и времени у меня достаточно.
— Нет, я уж лучше сама.
Всё время они проговорили самым серьезным образом, а потом без всякой побудительной причины Катю охватило какое-то совсем детское веселье. Она ударила Гришу по руке, крикнула: «Догоняйте!» и бросилась бежать к избушке. Марфа Даниловна была удивлена, когда увидела бежавшую со всех ног дочь, раскрасневшуюся и улыбающуюся. Гриша догнал её только у самой избушки.
— Что это с тобой? — сухо заметила Марфа Даниловна.
— Ах, мама… так весело… так весело! А Грише меня не догнать…
Затем Катя несколько раз принималась хохотать ни над чем. Марфа Даниловна сделала строгое лицо и сухо спросила:
Марфа Даниловна не любила глупого смеха и сама так редко смеялась, а поэтому строго сложила губы, замолчала и старалась не смотреть на дочь. Катя заметила это недовольство, но во-время не обратила на него внимания и продолжала дурачиться. «Странная эта мама, вечно найдет что-нибудь такое, чтобы поворчать. Вон папа и дедушка сами смеются вместе с другими и не допытываются, кто и над чем смеется. Смеются — значит, весело, а если весело, так и слава богу!» А летний вечер был так хорош, как еще, кажется, никогда, — так, по крайней мере, казалось Кате. Солнце стояло уже над самым лесом; вода в реке точно застыла, и в ней так красиво отражались лесистые берега Лачи. Несколько рыбачьих лодок чертили эту водяную гладь, точно мухи, ползавшие по стеклу. Где-то в траве неумолкаемо стрекотали кузнечики; в кустах чирикали безыменные птички, а над Курьей, как молния, проносились стрижи.
В довершение всего Любочка так смешно рассорилась с Сеней Заливкиным и даже назвала его «молью». Катя опять хохотала до слез и никак не могла удержаться, несмотря на угрожающие мины матери.
— Конечно, моль! — сердилась Любочка. — Мы играли в пятнашки, а он мне подставил ногу… я и растянулась. Вот еще локоть ушибла…
— Всё-таки моль никак не выйдет, Любовь Григорьевна, — дразнила Катя.
— Нет, моль… моль…
Гриша опять очутился около Кати и сказал ей что-то смешное.
— Ну, пора домой, — решительно заявила Марфа Даниловна именно в тот момент, когда всем хотелось подольше остаться в Курье. — Дети спать хотят.
— Мамочка, нельзя ли остаться еще чуточку? — попросила Катя, но сейчас же поняла, что всякие просьбы излишни.
Опять большая лодка плывет по Лаче, и Кате хочется, чтобы она плыла так без конца. Где-то далеко-далеко дымил шедший снизу пароход. В Рыбацкой слободке уже мелькали огоньки. А над головой поднималось такое бездонное небо, усыпанное мириадами звезд. Катя чувствовала, что Гриша всё время наблюдает её, и ей делалось как-то жутко-хорошо. Пусть мама бранит дома, а всё-таки хорошо… Любочка прижималась к Кате плечом и надоедливо шептала на ухо:
— А мне так жаль Володю Кубова… Вот мы все веселимся, смеемся, а он один, бедный.
Но это сожаление сейчас же соскочило с Любочки, когда гимназисты затянули «Вниз по матушке по Волге»… Любочка до страсти любила пение и сама пела, закрыв глаза, как это делал монастырский дьякон.
Домой вернулись поздно. Петушок раскапризничался и не хотел итти пешком. Марфа Даниловна даже шлепнула своего баловня, и Петушок окончательно разревелся. Дома Марфа Даниловна сейчас же напала на Катю с целым градом непонятных для нее упреков.
— Ты то что, матушка, с гимназистами выделываешь? — кричала расходившаяся мамаша. — Я тебе покажу такую Катерину Петровну, что позабудешь свои ха-ха да хи-хи… Не посмотрю, что гимназистка!..
— Мама, я, право, не понимаю…
— Молчать!.. Тут так не понимаешь?.. Только мать срамить… Зачем с Гришей в лес уходила?.. Разве это хорошо девушке? Не маленькая, слава богу, сама могла бы понять!.. Над тобой же будут потом гимназисты смеяться. Он мальчик хороший, я ничего не говорю, а девочка должна понимать свое поведение.
Опять началась «девочка», и Катя молчала. Она даже не могла плакать и как-то вся ушла в себя и чувствовала всем существом, что мать обижает её совсем несправедливо.
XIV
Петушок не хотел учиться. Он хитрил, обманывал, притворялся больным и вообще вел себя отвратительно. Но у Марфы Даниловны проявилась какая-то болезненная нежность к своему последнему чаду, и она с чисто-материнской логикой обвиняла во всем Катю. Конечно, Катя не умеет заниматься с братом. Отчего же Соня у Печаткиных учится отлично? Вот Любочка смеется постоянно и учится в гимназии хуже, а с сестрой умеет заниматься. Сначала Катя спорила, потом плакала и только под конец поняла, что есть вещи и положения, когда ни спорить, ни плакать не следует. Откровенная несправедливость матери в данном случае служила ярким доказательством. Петушок торжествовал и даже показывал язык своей учительнице. Единственным человеком, который понимал положение Кати и входил в него, был Гриша Печаткин. Он уже два года давал частные уроки и успел за это время наметаться в практике педагогики.
— Ничего, это переходный возраст, — успокаивал он Катю. — А потом всё пройдет… Марфа Даниловна только повторяет ошибки чересчур нежных матерей.
Петр Афонасьевич держал сторону Кати, но открыто не смел вступиться за неё. Катя это чувствовала, и ей делалось как-то больно за отцовское малодушие. Сережа относился к семейным дрязгам свысока.
— Ах, отстаньте вы от меня с этими пустяками! — говорил он, делая отчаянную гримасу. — У меня своего дела по горло… Конечно, всегда виноват плохой учитель, а не плохой ученик. Дети, которые хорошо учатся, не нуждаются в репетиторах.
Дома Сережа вообще держал себя большим дипломатом и очень тактично принимал сторону матери. Марфа Даниловна даже краснела от удовольствия. Затем фонды Сережи поднялись на неизмеримую высоту благодаря его первому уроку. Он в седьмом классе нашел себе урок у Гавличей и с торжеством принес матери первые заработанные собственным трудом пятнадцать рублей. После поступления в гимназию это было настоящим событием. Марфа Даниловна даже расплакалась от радости.
— Да, это, брат, того… — в раздумье проговорил Петр Афонасьевич, расстроганный успехом Сережи. — Я десять лет прослужил на почте, а потом уж мне пятнадцать рублей жалованья назначили. Да, это, брат, того…
— И то уж совсем вытянулись с ученьем-то, — жаловалась Марфа Даниловна, опасливо пряча деньги в какой-то дальний угол.
— Вот у нас Катя тоже скоро будет уроки давать, — ласковс говорил Петр Афонасьевич, заметив пристыженное лицо дочери. — Денег у нас будут бугры…
— Ну, это еще Андроны едут с Катиными-то деньгами, — не без ядовитости ответила Марфа Даниловна.
— Какие тут Андроны: вот выучимся — и будем уроки давать.
Кате, действительно, было совестно, точно она была виновата, что не могла ничего зарабатывать. Радость матери по случаю первых Сережиных заработков показалась ей обидной до слез, как невольный намек на то, что она даром ест чужой хлеб. Девочка знала цену деньгам и то, как трудно приходилось иногда Марфе Даниловне изворачиваться на сорок рублей жалованья. Всё это было так; но ведь она-то ничем не виновата… В душу Кати закрадывалось нехорошое чувство, которое проходило только благодаря доброте отца. У Петра Афонасьевича всегда находилось для неё какое-нибудь ласковое словечко, и он, потихоньку от жены, был особенно внимателен к Кате. Вообще, в семье Клепиковых чувствовалась какая-то скрытая тяжесть, как результат отчаянной борьбы с обступавшей со всех сторон нуждой.
Отдыхала душой Катя только у Печаткиных. У них, благодаря какой-то неисчерпаемой доброте Анны Николаевны, точно дышалось легче. Да и экономическое положение, положим, было лучше. Гриша зарабатывал уже около сорока рублей в месяц, потом Любочка получала земскую стипендию, и наконец кое-что оставалось от квартирантов. Вообще, дела шли недурно, и призрак голодной нужды на время исчез. Катя любила бывать у Печаткиных и даже немножко хитрила, ссылаясь иногда на желание проведать дедушку Якова Семеныча. Она любила приходить к вечернему чаю, когда вся семья была в сборе и Гриша возвращался со своих уроков. Анна Николаевна разливала чай, Яков Семеныч попыхивал своей трубочкой, а молодежь по обыкновению о чем-нибудь спорила.
— И что вы только делите? — откровенно удивлялась Анна Николаевна. — Точно наследство получили… А то молодые петухи так же петь учатся.
Анна Николаевна была права: подраставшая молодежь, действительно, получила громадное духовное наследство, которое черпала полной рукой из книг и журналов. Гимназисты были совсем большие и говорили о таких серьезных вещах, как, например, выбор специальности. В этих спорах принимал участие и Сережа Клепиков, хотя и относился ко многому свысока, в ироническом тоне. Кате не нравился именно этот тон разочарованного большого человека, особенно, когда Сережа покровительственно разговаривал с Любочкой. Девочки больше молчали, подавленные нахлынувшей ученостью недавних буянов и драчунов, и только Катя изредка решалась вставить словечко. Она по ночам старалась читать те умные книги, о которых говорили и спорили. И здесь для неё главным советником явился Гриша, относившийся к ней с каким-то братским участием. Их связывали общие воспоминания, и часто Гриша, замолчав среди шумного спора, говорил Кате:
- Сестры. Очерк из жизни Среднего Урала - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Прочая документальная литература
- На рубеже Азии. Очерки захолустного быта - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- По дешевой цене - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Легенды - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Кукольный домик (ЛП) - Валлворк Крейг - Ужасы и Мистика