Том 6. Статьи 1863-1864 - Михаил Салтыков-Щедрин
- Дата:23.10.2024
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Том 6. Статьи 1863-1864
- Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В настоящем издании печатается по тексту «Современника» с устранением многочисленных цензурных купюр и замен.
Изъятию и переделке подверглись как довольно значительные отрезки текста, так и отдельные фразы и слова. Прежде всего, как и в других случаях, цензура охраняла авторитет власти, дворянского сословия и церкви. Был удален, например, текст: «Вообразим себе <…> искушенная преданность» (стр. 190, строки 5-14). Текст о христианских «аскетах» (от: «жить довольно долго в обществе аскетов» до «обнаженных блудниц», стр. 193, строки 11–16) был заменен другим, ослабленным: «по востоку жить довольно долго в обществе факиров, он дошел до такого исступления, что и сам чуть-чуть не сделался факиром. Уже перестал он и чесаться и мыться, уже обзавелся гноищем и вретищем, одним словом…» Строка точек в «Современнике» указывала на изъятие цензурой отрезка о «гусятнике» Людовике-Наполеоне и об отношении к нему вице-губернатора Змеищева (от слов: «Помню я, что когда в губернский город Крутогорск» до: «Что ж означает этот факт?» — стр. 196, строка 12 — стр. 197, строка 7; и далее, от слов: «И еще один вывод» до: «влияние-то среды!» — стр. 198, строки 3-14). Была затушевана ироническая характеристика «либеральных излишеств» «благородного дворянства», в своем первоначальном виде намекавшая на тверскую оппозицию 1861–1862 гг. Вместо текста: «Новое подтверждение этой мысли <…> а второе не нравится» (стр. 198, строка 20 — стр. 199, строка 7) в журнале было напечатано:
Новое подтверждение этой мысли я встречаю в действиях некоторых, кашинских дворян на поприще примирения двух никогда не враждовавших сословий.
Не отрицаюсь, я не вижу в этих действиях никакого особенного геройства, однако, как человек мирный, не могу не сказать, что дело примирения двух никогда не враждовавших сословий нравится мне. Присутствуя при таком деле, я никогда ничем не тревожусь, ибо говорю себе: вот люди, которые съехались в одно место, чтобы чрез несколько времени разъехаться по домам! Сверх того, я знаю заранее, что тут непременно будет прекраснейшая еда… Все это гораздо прочнее и благонадежнее, нежели какие-нибудь либеральные словопрения, на которых присутствующие решительно ничем, кроме словесного уксуса, не угощаются.
Далее, в описании либеральных «кашинских торжеств» в журнальном тексте также оказывалось притуплённым острие салтыковской иронии. Так, например, в следующей фразе были опущены слова, набранные курсивом: «Но простодушные дети природы <представители крестьян на кашинском обеде> были до такой степени смущены великостью предстоявшего им подвига, что сами говорить не решились, а поручили это мудреное дело кашинскому помещику Петру Николаевичу Ладыженскому, который таким образом явился дворянским выразителем крестьянских чувств» (стр. 204, строки 5-10).
Большой интерес — прежде всего многозначительным ироническим указанием на эзопову манеру, приобретенную «под влиянием» цензуры, — представляет та замена, которую сделал Салтыков в заключении хроники вместо выброшенного текста о цензуре (от: «но всегда несколько искалеченный» до: «умеренность и употребление» — стр. 221, строка 21 — стр. 222, строки 16–17):
но всегда с некоторыми изъянами.
Сказывают, что в будущем году цензура будет упразднена, но слух этот скорее смущает, нежели радует меня. Во-первых, я привык к цензуре и под влиянием ее приобрел известную манеру писать; следовательно, на первый раз употребление и т. д.
Далее был исключен отрезок фразы: «примется за пропаганду мыслей о содомских увеселениях и вообще» (стр. 222, строки 32–33) и, наконец, текст: «Но, конечно, все эти опасения <…> новым произведением музы» (стр. 222, строка 44 — стр. 223, строка 7) был заменен следующим:
Вот те надежды, которыми я могу поделиться с тобой, читатель, на прощание; расставаясь с тобой, я чувствую необходимость сказать тебе что-нибудь веселое. На этот раз ничего не нахожу веселее нового произведения музы и т. д.
В заключительной для 1863 г., декабрьской хронике Салтыков останавливается на вопросах, которым уделялось много внимания в предшествующих очерках «Нашей общественной жизни», — это положение и характер современной литературы, соотношение идеала и действительности в данный исторический момент и диктуемые им основы «негероической» тактики передовых сил общества, уяснение позиций, политических доктрин и действий враждебного демократии лагеря в пореформенное время.
Ранее данная характеристика «картонной литературы», эксплуатирующей темы и сюжеты «благонамеренности» (мартовская хроника), дополняется в декабрьской хронике анализом других направлений современной беллетристики, а также размышлениями о причинах некоторого «оскудения» художественного творчества в России вообще. Реальное состояние русской литературы корректирует слишком категорические заключения Салтыкова об «этнографическом» характере современной беллетристики. Достаточно назвать увидевшие свет в это время «Отцы и дети», «Что делать?», «Кому на Руси жить хорошо» (первая часть), «Мещанское счастье», «Молотов», салтыковские сатирические циклы и некоторые другие произведения, в которых весьма удачно воссоздавались именно «цельные картины жизни». Вместе с тем необходимо подчеркнуть глубину и меткость многих наблюдений Салтыкова. Во-первых, сюда нужно отнести его суждения о распространившихся в литературе начала 60-х годов очерковых жанрах, разработкой которых занимались писатели-демократы В. Слепцов, Н. Успенский, А. Левитов, Ф. Решетников. Во-вторых, говоря о «дробном», «осколочном» характере литературы, Салтыков объясняет появление в ней этих черт переходным состоянием эпохи, ее незавершенностью, когда «цельность» и «гармоничность» — не реальная принадлежность жизни, а лишь «искомое». Игнорируют это обстоятельство «первейшие агитаторы» Катков, Павлов и Краевский, славословящие эпоху «возрождения», казенные писатели, выдающие за истину «праздные фантазии подкупленного воображения», сочинители «фальшивых», «лживых» антинигилистических романов, наконец, «выдохшиеся и выболтавшиеся литературные авторитеты», смотрящие свысока на «скромных деятелей» демократической беллетристики. В-третьих, в самой литературе, основывавшей прежде и не так давно свою «цельность» на разработке любовных мотивов, сказывается, говорит Салтыков, стремление преодолеть узость и односторонность такого содержания, обратиться к широким социальным запросам, которые диктует человеку меняющаяся историческая действительность. По существу, перед нами первые наброски идеи общественного романа, которую Салтыков подробно изложит и аргументирует пятилетием спустя в «Господах ташкентцах». Честному художнику-современнику Салтыков предназначал роль «собирателя материалов» для этого будущего романа «выводов» и «обобщений».
Нечто сходное, по мнению Салтыкова, происходит и в области общественной идеологии и политики. Мысль Салтыкова бьется над проблемой несоответствия «честного идеала» и практики («жизни, не выросшей еще в меру естественного своего роста»). Вследствие этого перед первым возникает опасность сделаться бессрочно отвлеченным, ограниченным идеалом для себя и для кружковых друзей. «Чувство самосохранения» человека демократических, социалистических убеждений побуждает искать себе в жизни практической опоры, действенных сил и средств осуществления идеала. Варьируя некоторые из тезисов и выводов очерка «Каплуны» (см. т. 4 наст. изд., стр. 566–568), Салтыков предлагает сложное историко-философское и социально-психологическое обоснование той тактики, той практической формы деятельности в пользу честного идеала, которые он сам обозначает дважды повторенной формулой «благородное неблагородство». Теоретически бесспорно, рассуждает Салтыков, что признание прав большинства и защита их против притязаний меньшинства («касты») вполне естественны и справедливы. Для людей передовой мысли (демократов, социалистов) такая идея становится убеждением, смыслом их жизни, руководящим принципом их поступков и действий. Но бывают моменты в истории человечества, когда «массы самым странным и грубым образом ошибаются насчет своих собственных интересов», в порыве заблуждений отвергают даже те «понятия и представления», которые им заведомо выгодны и заключают в себе «залог общественного прогресса». В таких случаях преданный массам деятель-демократ вынуждается идти наперекор «толпе», бороться с ее «неразумием и произволом» и отдать свои симпатии «касте», «меньшинству», которые неожиданным сложением исторических обстоятельств сохраняют «семя жизни», идеалы прогресса. Эти теоретические рассуждения Салтыкова, в разных вариантах представленные и в других хрониках и вообще в его сатире и публицистике 60-х годов, служат обоснованию одной из важнейших задач пореформенной русской демократии: создать действенную, гибкую, учитывающую всю сложность и противоречивость исторического момента политическую тактику, — тактику, способную активизировать борьбу народа средствами пусть и «непрямыми», «подрывными», даже на поверхностный взгляд «неблагородными», ценою временных «отступлений». Тот же смысл заключен и в другой очень часто затем Салтыковым используемой диалектической формуле: «в мире непоследовательном и колеблющемся одна только непоследовательность и может быть названа строго последовательною» и, добавлял сатирик, «разумною».
- Помпадуры и помпадурши - Михаил Салтыков-Щедрин - Классическая проза
- Том 5. Критика и публицистика 1856-1864 - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Полное собрание сочинений. Том 8. Педагогические статьи 1860–1863 гг. Вступление - Лев Толстой - Русская классическая проза
- Том 2. Губернские очерки - Михаил Салтыков-Щедрин - Русская классическая проза
- Коняга - Михаил Сальтыков-Щедрин - Классическая проза