Неторопливое солнце (сборник) - Сергей Сергеев-Ценский
- Дата:25.10.2024
- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Название: Неторопливое солнце (сборник)
- Автор: Сергей Сергеев-Ценский
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Герр Тифенталь все хочет повернуть и уйти к себе в школу, все прощается и берется за шапку, но уйти от Антона Антоныча нельзя.
— Тоже еще — скажите пожалуйста! Комэдия! — говорит презрительно Антон Антоныч. — Шо вы там такое у себя не видали, добрейший?.. Глобус?
И герр Тифенталь идет с ним обедать в дом.
За обедом старик говорит о том, что он служит здесь уже сорок лет и что все хочет купить рояль, для чего за сорок лет скопил сто рублей.
— Ну-у-у, они не здесь-то, — там, в банке, — машет он гордо рукою. — Сто рублей-то!
— Да какой же рояль вы купите за сто рублей? Что вы, герр Тифенталь! — пышно колышется от смеха Елена Ивановна.
— Не-ет, нельзя, добрейший, не-ет! — качает головой Антон Антоныч и наливает ему вина в стакан.
Старик и сам знает, что нельзя, но у него есть тетка — живет на своей мызе в тридцати верстах, — у нее какие-то деньги; к ней — вот уже шесть лет — в праздники летом он ходит пешком, неуверенно шмурыгая ногами, и у нее просит еще хоть пятьдесят рублей на рояль, но она не дает.
— Восемьдесят и два еще года-то… Ну-у-у… сто лет-то жить хочет, — разводит он извиняюще руками.
От рояля Елены Ивановны он не может отойти, не попробовав косными пальцами звук. Потом незаметно садится он, хитро оглядываясь косыми глазами, и вот уже бьет по клавишам и, раскачиваясь, поет разбитым, но убедительным голосом:
Что он ходит за мной,Всюду ищет меняИ, встречаясь, гле-едит,Так лукаво всегда?
Он щурится, отбрасывает назад голову и поводит синими стеклами очков влево, вправо:
Слова нет, он хорош,Брови, нос и лицо, —Но глаза… — за глазаНенавижу его… Ха-ха-ха!..
Смех здесь как будто не нужен — так кажется Антону Антонычу, и как-то нехорошо он выходит у старика: глухо и совсем не весело.
Голубые ониИ так жарко горят,Но как яду полны,Будто съесть вас хотят… Ха-ха-ха!..
Антон Антоныч садится перед ним с кружкою пива и смотрит.
Сумерки подсинивают окна. В комнатах повисает что-то вроде тонких серых паутинок. Начинается это с потолка и углов, потом выползает и спускается ниже. Дашка в столовой, как что-то вечное, гремит посудой. Елена Ивановна пьет чай. Здесь почему-то она пьет чай без перерыва весь день, иногда и ночью, и самовар выносят только затем, чтобы внести другой. От терракотовых тарелок на стене напротив легли направо правильные тени в виде черных полумесяцев. У стульев с высокими узкими спинками вид неприятный, поджатый, как у необщительных, сухих людей. Тифенталь сед и днем отчетлив, но от сумерек он становится расплывчатым, мягким, и что-то есть в нем мышиное, серое: появится и исчезнет.
Антон Антоныч медленно пьет пиво и слушает.
Ах, отстаньтесь, прошу,Не следитесь меня, —Этих дьявольских глазЯ боюсь, как огня!..
Старик откачивается и делает вид, что боится каких-то дьявольских глаз: он поднимает руки вровень с лицом и прячется за этими широкими, но теперь, в синих сумерках, как будто мертвыми руками; но боится не он — боится Антон Антоныч. Это не боязнь, может быть, — это только близость боязни, что-то беспричинное, что бывало с ним только в детстве, но он морщится, чмыхает носом, говорит:
— Э-э-э… этого… герр Тифенталь, как сказать… Как-то у вас голос… простужен, га? Ну, дребезжит, как… как горшок худой… Вы меня простите, голубчик, ну, а только дребезжит, как… как собаке к хвосту жестянку от сардинок привяжут если, да тюкнут, а она по дороге вскачь… в карьер!..
— Неправда, неправда, герр Тифенталь! Хорошо, очень! — защищает его Елена Ивановна из столовой. — Прекрасно!
— А может, я не понимаю в этом деле, так тогда я и судить не могу, — говорит отходчиво Антон Антоныч, — а только мне так шо-то казалось, что… — И усиленно трет пальцы.
— Ну-у-у… Я старик-то, — объясняет герр Тифенталь. — Мне шестьдесят лет и восемь-то…
Нижняя губа его отвисает, глаза тухнут, и долго обиженно бренчит он без всякого толка и ладу, пока не начнет своей второй песни о деревянном гусарике. Тогда в сумерки, густеющие все сильнее, врывается совсем пискливый голос старика, от имени «малютки-красотки» пристающего к маме:
Какие здесь, мама, игрушки,Букашки цветущей степи!..А вон деревянный гуса-а-арик,Гусарик, мама, о — купи!
Антону Антонычу старик кажется маленьким и хитрым: почему живет он так, как живет, зачем ему рояль и зачем он поет это, — не может понять Антон Антоныч. Пройдет год или два — едва ли он будет служить в школе: если не умрет к тому времени тетка, — отвезут его в богадельню. Тени густеют. Звуки рояля, тупые, глухие, где-то около сыплются, как горох; голос — точно ножи точат. Мать предлагает девочке ларчик, но девочка хочет гусарика:
Не нравится, мама, мне ларчик,Не нравится ларчик мне твой,Мне мил деревянный гусарик,Гусарик, мама, о — купи!
Антон Антоныч знает, что потом старик уйдет к себе в школу, где он жил сорок лет один; ляжет спать — один; проснется — один.
Когда старик уходит, то просит Антона Антоныча, если поедет в город, купить ему книгу «В чаду любви».
— Я это люблю-то читать… про любовь-то… Ну-у, это мне-то понравится!
И при свече в передней глядит на него хитрыми косыми синими стеклами.
XIIДеревья в инее… Спокойная, холодная, чистая красота земная. Солнце в тонком дыму. От солнца сочится к деревьям свет притушенно-красный. На укатанной дороге гладкие следы от полозьев блестят, как медные обручи. Звуки влажны.
Антон Антоныч говорит помощнику уездного начальника Подчекаеву:
— Но только, дорогой мой Иван Асинкритыч, не однотавровые балки в потолки, — нет! Однотавровая балка на таком большом перегоне, как сказать, обязательно даст про-вес… Однотавровая балка мягка — сюда ней-дет, нет!
— Да ведь я по этой части швах-швахом! Не знаток, не знаток, совсем не знаток! — поспешно отзывается Подчекаев. — Я про эти балки так только вспомнил, что вот по случаю купить можно дешево, думал, вам на постройку кстати, только-только, а то ни-ни… Знаете ль, Антон Антоныч, снегу уж очень много набивается в калоши, и все прочее… Мы бы лучше когда-нибудь после, а?
Подчекаев небольшой, плотный, и так как-то все у него: и голова, и усы, и плечи, и шинель, и сапоги — плотное и небольшое; и шаги он делает небольшие, но ноги ставит плотно к земле. Глаза у него черные, бойкие, в набрякших веках, щеки круглые, молодые, чисто выбритые, лоснятся и при ходьбе чуть дрожат. Погоны лежат дужками, выгнутыми в середине.
— Та-ак!.. Шо ж так после? — укоризненно смотрит на него Антон Антоныч. — И тут же все-таки тропинка, как сказать, — сквозь проруби рыбу ловят, — за сто пятьдесят рублей сдал, дешево. Ну абы… Тут же з салазками ездят… Ну, посмотрим — и завтракать!
— Да я ведь знаю, господи Иисусе!.. Раньше вас это озеро знаю, знаю… Ведь вот хотел вам балками угодить, — не сумел… а озеро это я отличнейшим манером знаю. Полиция все должна знать.
Он поворачивается на каблуках, окидывает бойкими глазами сосны в инее, берет под руку Антона Антоныча и говорит ему тихо, но убежденно:
— У вас, Антон Антоныч, по угодьям, и все прочее, имение такое, что в уезде равного нет… другого такого нет, поверьте!
— А шо! — радостно вскидывается Антон Антоныч. — Ну, да я это еще когда покупал, дорогой Иван… а-а… как сказать… Асинкритьевич, — еще тогда видел!.. Это я еще тогда, — глаза в руки, — и — и отлично видел! Где что лучшее, то я вижу, то уж от меня не уйдет, тому нужны дики козьи ноги, чтоб от меня уйти!.. Это именье, как… как сторублева скрипка, но-о без смычка, только без смычка, голубчик, только приставь к ней смычок к струнам… э-э-э!.. То не я буду, если я из этого не сделаю… божьего раю!.. То не я буду!..
Антон Антоныч грозит кулаком и кричит, и голос его здесь, в лесу, где звуки влажны, полносочен и ярок, а сосны слушают и молчат — устойчиво молчат каждой иглой, опушенной синим инеем, и идущий впереди к дому Подчекаев стережет каждый свой шаг, как бы не набрать снегу в калоши, и из-под околыша форменной фуражки его выплывает светлый затылок, плотный, уверенный в себе и обидно спокойный.
Минуют кузницу, людскую, красивый овин — двухэтажный, с округлыми окнами, но когда идут мимо теплицы, тут уже не может удержаться Антон Антоныч: он берет Подчекаева за обе руки и тащит его смотреть, как цветут лимоны, азалии, фукции и герань. Тут он возится сам с этими мирными, доверчивыми, беспомощными, как грудные дети, горшочками и горшками, поливает, обрезает ветки, меняет землю. Тут у него парничок, где поднялись зеленым пучком помидоры, обвились возле палок бобы, приникли к теплой черной земле усатые огуречные плети, и арбуз нерешительно распустил, как веер, первый сочный глубоко надрезанный лист и думает, распустить или нет второй.
- Свидание (Преображение России - 17) - Сергей Сергеев-Ценский - История
- Пушки выдвигают (Преображение России - 5) - Сергей Сергеев-Ценский - История
- Хитрая девчонка - Сергей Сергеев-Ценский - История
- Методика и методология управления финансовыми потоками - Б. Алиева - Образовательная литература
- Книга о русских людях - Максим Горький - Биографии и Мемуары