Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947 - Гельмут Бон
- Дата:30.06.2024
- Категория: Проза / О войне
- Название: Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
- Автор: Гельмут Бон
- Просмотров:5
- Комментариев:0
Аудиокнига "Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947"
📚 "Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947" - это захватывающий рассказ о жизни в советском лагере для военнопленных в период с 1944 по 1947 год. Главный герой книги, Гельмут Бон, рассказывает о своем опыте и столкновениях с трудностями и лишениями во время пребывания в лагере.
Автор подробно описывает жестокие условия жизни в лагере, где каждый день становился испытанием для выживания. В книге прослеживается тема надежды и силы духа, которые помогали герою преодолевать все трудности и не терять веру в лучшее.
👤 Гельмут Бон - автор книги, родился в Германии. Он является известным писателем и исследователем истории Второй мировой войны. Его произведения отличаются глубокими историческими и психологическими аспектами, которые позволяют читателям окунуться в события прошлого и почувствовать атмосферу тех лет.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги онлайн на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения различных жанров, включая бестселлеры и книги о войне.
Не упустите возможность окунуться в захватывающий мир литературы и погрузиться в увлекательные истории, которые заставят вас пережить самые яркие эмоции и переживания.
🎧 Слушайте аудиокниги, погружайтесь в мир приключений и открывайте для себя новые грани литературы на knigi-online.info!
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или кто-нибудь еще заявляет:
— Повара готовят для себя жареную картошку. Я сам почувствовал запах!
После этого на какой-то период для поварят наступают поистине тяжелые дни, прямо-таки спартанские условия.
— Лошадь, которая привозит овес, сама его не получает! — так говорит в таких случаях Филипп. Тем самым он хочет сказать, что несправедливо, когда те, кто по двенадцать часов трудится в чаду и дыму у плиты, не могут один раз позволить себе поесть жареной картошечки. И Филипп прав.
Но правы и те пленные, которые влачат жалкое существование в своих бараках. Они даже более правы. Хотя, с другой стороны, они тоже не правы.
Это можно повернуть как угодно. До тех пор, пока люди голодают, справедливость не может быть установлена.
Вероятно, Филипп считает, что актив направил меня на кухню, чтобы я шпионил за ним.
Время от времени к нам на кухню заходит высокий дневальный из антифашистского актива, который раньше служил в дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», и громко объявляет:
— Камрад Бон, немедленно явиться к товарищу Ларсен!
И тогда Филипп, наверное, думает: «Вот сейчас этот новенький в очках, который слишком слаб, чтобы поднять кастрюлю с супом, сидит в кабинете политинструктора лагеря, и они разговаривают о кухне».
Мне неприятно, что Филипп так думает, но я ничего не могу изменить.
Разве я могу сказать Филиппу, что товарищ фрау Ларсен, которая получает зарплату от НКВД, говорила мне о том, чтобы я немедленно прекратил открыто заниматься изучением английского языка? Дело в том, что шпики второго отдела получили указание тотчас докладывать о тех, кто интересуется английским языком.
Или в другой раз товарищ фрау Ларсен говорит мне:
— В Четырнадцатом корпусе есть некий камрад Ольбрихт. Порядочный человек. Он слишком порядочный, чтобы выдержать тяготы русского плена. Поговорите с ним, чтобы он был осторожнее в своих суждениях. И прежде всего в общении с этим Эриком! Ольбрихт крупный ученый, а здесь они ненавидят всякого интеллигента, который не покоряется им. Предупредите хорошего человека!
Но, с другой стороны, хорошо, что Филипп не знает, как ко мне относиться. Это укрепляет мое положение, и никто не решится занести меня в черный список.
Поэтому после каждого разговора с фрау Ларсен я возвращаюсь на кухню с непроницаемым лицом, надеваю свой фартук и как ни в чем не бывало продолжаю прерванную работу.
Но и это дается мне не всегда легко, так как разговор с товарищем политинструктором протекает по-разному.
Один раз фрау Ларсен сказала мне:
— Мы так сильно доверились вам. Иногда я боюсь, что вы можете не выдержать, если вас допросят с пристрастием. — И в довершение всего она еще добавила: — Конечно, я критикую советскую систему. Однако ведь именно русским принадлежит будущее.
Разве я должен был, как глупый мальчишка, возразить на это: «Нет, я никогда не признаюсь второму отделу, что вы мне однажды сказали, что успокоитесь только тогда, когда Сталин и все его Политбюро предстанут перед международным трибуналом».
Я не сказал ей этого. Но я встал и заметил:
— Я не знаю, чего вы хотите, товарищ Ларсен. Я никогда не сомневался в вашей лояльности по отношению к прогрессивному Советскому Союзу. Я надеюсь, что и у вас сложилось обо мне хорошее мнение, хотя я не советский гражданин, а всего лишь простой военнопленный!
Сказав это, я по-военному отдал честь и постарался поскорее уйти, насколько это позволяли мои тяжелые деревянные башмаки.
Но в следующий раз товарищ фрау Ларсен извинилась передо мной:
— На моего мужа и на меня так много свалилось всего в последнее время. Школа превратилась в настоящую кухню клеветы и злопыхательства. Только бы нам поскорее вырваться отсюда!
Потом мы говорили о литературе. Анатоль Франс один из ее любимых писателей.
Мы часто разговариваем также о различных нациях Европы.
— Мне больше всего нравятся испанцы, — заявляет фрау Ларсен. — Когда я курировала колонию иностранцев, то выяснила, что испанцы обладают наибольшим благородством и чувством собственного достоинства. Их почти всех арестовали в Москве, этих гордых испанцев.
Я не знаю, было ли это правильно, когда после одного из таких визитов в кабинет фрау Ларсен я сказал Филиппу:
— Товарищ Ларсен хотела бы получить один из крупных подсолнухов, что растут в нашем саду возле кухни. Может быть, ты пошлешь ей один цветок?
Но Филипп повернулся и сказал:
— Лучше позаботься об этом сам!
Что мне еще оставалось делать, как не пойти в сад и не выбрать большой подсолнух из целого леса желтых гигантских цветов.
Я поручил дневальному отнести цветок фрау Ларсен.
— Но только передай цветок лично ей! — сказал я.
Глава 40
В это время мне можно было позавидовать.
Я был постоянно сыт.
У меня уже больше не было этой невыносимой тяжести в голове. В меня снова вселилась энергия. Это как в весах, у которых растянулась пружина. И вот теперь в них вставили новую пружину. И стрелка весов вновь стала показывать истинный вес вещей. Теперь уже не все действовало на меня одинаково угнетающе, как это случается с пленным, который чувствует себя одинаково подавленным, и ему все равно, хотят ли отобрать у него порцию табака или саму жизнь.
Теперь я мог снова ясно мыслить. И я стал взвешивать, какие шансы у меня еще есть после провала в школе, чтобы снова получить свободу.
Вполне вероятно, что в школе они поставили какую-то отметку в моих бумагах, которая автоматически исключает меня из любого списка отправляемых на родину.
Во время тех редких отправок, которые уже состоялись, политотдел изымал военнопленных, которые должны были остаться в России, прямо из вагонов. Почему? Никакого объяснения не последовало. В их числе оказывались не только интеллигенты, такие как адвокат, священник и тому подобные люди. Часто это были самые обычные, простые люди, которые никогда в жизни не имели ничего общего с фашизмом.
Я немного успокоился, когда из политотдела вернулся список кухонного персонала, в котором была и моя фамилия, и она не была вычеркнута.
Но это еще ничего не значило. Со временем я узнал, что на внутренних работах в лагере были заняты как раз те военнопленные, которым запрещалось покидать территорию лагеря из-за опасения, что они могут сбежать. Логично рассуждая, например, баня должна была бы считаться в этом случае оплотом фашистов.
Но и Эмиль, повар-гомосексуалист, воевал в составе дивизии, которая, по Слухам, совершала зверства во время войны. Весь личный состав дивизии был подвергнут допросам с пристрастием. Было непонятно, попал Эмиль на кухню из-за того, что его нельзя было привлекать к работам за пределами лагеря, или же он был завербован НКВД и направлен на кухню в качестве осведомителя.
Бросалось также в глаза и то, что меня никогда не включали в состав многочисленных рабочих бригад, которые летом направлялись на работу в самые разные близлежащие районы. Возможно, меня собирались только откормить на кухне, чтобы потом однажды как следует взять в оборот.
И у товарища фрау Ларсен тоже не было никакой возможности заглянуть в мои бумаги. Я только однажды спросил ее об этом. Да и то лишь между прочим, так как знал, что здесь никто не мог чувствовать себя уверенно. Даже преподаватели в школе были не в состоянии конструктивно высказывать свое мнение по политическим вопросам. Это была настоящая война всех против всех.
Я должен был многое обдумать, когда находился на кухне. Например, мне нельзя было толстеть.
У работавшей в лагере женщины-врача была привычка по истечении определенного времени переводить поваров в рабочие бригады. И это было справедливо.
Но если кто-то не поправлялся даже на кухне, то она не могла перевести его в первую, вторую или третью рабочую группу, и он оставался в группе комиссованных.
Повара придумывали тысячи уловок, чтобы не потерять свое теплое местечко на кухне. Они просто не являлись на комиссию, когда приходил дневальный из медицинского корпуса:
— Вы должны немедленно явиться в корпус на переосвидетельствование. Врач уже там!
— Хорошо! Хорошо! — Они отсылали дневального назад. — Пусть она сначала осмотрит остальных!
Когда дневальный являлся во второй раз, они говорили:
— Если врач готова взять на себя ответственность за то, что суп переварится, и три тысячи военнопленных останутся сегодня в обед голодными, мы в полном составе явимся на комиссию. В противном случае не пойдем!
А потом они еще даже ругались:
— Что за глупость это переосвидетельствование. И все из-за того, что баба просто хочет увидеть голых мужиков! Пусть приходит ко мне в гости, как стемнеет!
Если избежать комиссии никак не получалось, тогда повар посылал вместо себя какого-нибудь пленного. Тот называл фамилию повара, когда оказывался перед врачом. Это значит, что он предъявлял ей медицинскую карточку о состоянии здоровья повара. Только теперь в нее вносились данные о состоянии здоровья этого жалкого пленного: признан нетрудоспособным по состоянию здоровья. За эту услугу пленный получал от повара несколько порций супа или хлеба.
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- От Сталинграда по дорогам войны (06.02.1943 – 31.03.1943) - Владимир Побочный - Военное
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Путь начинался с Урала - Михаил Фомичёв - Биографии и Мемуары
- Тегеран 1943 - Валентин Бережков - Биографии и Мемуары