За правое дело ; Жизнь и судьба - Василий Гроссман
- Дата:20.11.2024
- Категория: Проза / О войне
- Название: За правое дело ; Жизнь и судьба
- Автор: Василий Гроссман
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Логика развития привела к тому, что народная война, достигнув своего высшего пафоса во время сталинградской обороны, именно в этот, сталинградский период дала возможность Сталину открыто декларировать идеологию государственного национализма.
21В стенной газете, вывешенной в вестибюле Института физики, появилась статья под заголовком «Всегда с народом».
В статье говорилось о том, что в Советском Союзе, ведомом сквозь бури войны великим Сталиным, науке придается огромное значение, что партия и правительство окружили деятелей науки уважением и почетом, как нигде в мире, что даже в тяжелое военное время Советское государство создает все условия для нормальной и плодотворной работы ученых.
Далее в статье говорилось об огромных задачах, которые стоят перед институтом, о новом строительстве, о расширении старых лабораторий, о связи теории и практики, о том, какое значение имеют работы ученых для оборонной промышленности.
В статье говорилось о патриотическом подъеме, охватившем коллектив научных работников, стремящихся оправдать заботы и доверие партии и лично товарища Сталина, те надежды, которые народ возлагает на славный передовой отряд советской интеллигенции — научных работников.
Последняя часть статьи была посвящена тому, что, к сожалению, в здоровом и дружном коллективе имеются отдельные люди, которые не чувствуют ответственности перед народом и партией, люди, оторванные от дружной советской семьи. Эти люди противопоставляют себя коллективу, ставят свои частные интересы выше тех задач, которые поставлены перед учеными партией, склонны преувеличивать свои действительные и мнимые научные заслуги. Некоторые из них вольно или невольно становятся выразителями чуждых, несоветских взглядов и настроений, проповедуют политически враждебные идеи. Люди эти обычно требуют объективистского отношения к идеалистическим, проникнутым духом реакции и мракобесия взглядам иностранных ученых-идеалистов, кичатся своими связями с этими учеными, оскорбляют тем самым чувство национальной советской гордости русских ученых, принижают достижения советской науки.
Иногда они выступают как поборники якобы попранной справедливости, пытаясь нажить себе дешевую популярность среди недальновидных, доверчивых людей и ротозеев,— в действительности же они сеют семена розни, неверия в силы русской науки, неуважения к ее славному прошлому и великим именам. Статья призывала отсекать все загнивающее, чуждое, враждебное, мешающее выполнению задач, поставленных партией и народом перед учеными в пору Великой Отечественной войны. Статья кончалась словами: «Вперед, к новым вершинам науки, по славному пути, освещенному прожектором марксистской философии, по пути, которым ведет нас великая партия Ленина — Сталина».
Хотя в статье не назывались имена, все в лаборатории поняли, что речь идет о Штруме.
Савостьянов сказал Штруму о статье. Штрум не пошел читать ее, он стоял в этот момент возле сотрудников, заканчивавших монтаж новой установки. Штрум обнял Ноздрина за плечи, сказал:
— Что бы ни случилось, а эта махина свое дело сделает.
Ноздрин неожиданно выматерился во множественном числе, и Виктор Павлович не сразу понял, какому относится эта брань.
В конце рабочего дня к Штруму подошел Соколов.
— Я любуюсь вами, Виктор Павлович. Вы весь день работали, словно ничего не происходит. Замечательная в вас сократовская сила{309}.
— Если человек от природы блондин, он не станет брюнетом оттого, что его пропечатали в стенной газете,— сказал Штрум.
Чувство обиды к Соколову стало привычно, и оттого, что Штрум привык к нему, оно словно бы прошло. Он уже не упрекал Соколова за скрытность, робость. Иногда он говорил себе: «Много в нем хорошего, а плохое неизбежно есть во всех».
— Да, статья статье рознь,— сказал Соколов.— Анна Степановна прочла ее, и с сердцем стало плохо. Ее из медпункта домой отправили.
Штрум подумал: «Что же там такое ужасное написано?» Но спрашивать Соколова не стал, а о содержании статьи с ним никто не заговаривал. Так, вероятно, перестают говорить с больными об их неизлечимой раковой болезни.
Вечером Штрум последним ушел из лаборатории. Старик сторож Алексей Михайлович, переведенный в гардеробщики, подавая Штруму пальто, сказал:
— Вот, Виктор Павлович, какое дело, хорошим людям на этом свете покою не бывает.
Надев пальто, Штрум вновь поднялся по лестнице и остановился перед щитом со стенной газетой.
Прочтя статью, он растерянно оглянулся: на мгновение показалось, что его сейчас арестуют, но в вестибюле было пустынно и тихо.
С физической реальностью ощутил он соотношение тяжести хрупкого человеческого тела и колоссального государства, ему показалось, что государство пристально всматривается в его лицо огромными светлыми глазами, вот-вот оно навалится на него, и он хрустнет, пискнет, взвизгнет и исчезнет.
На улице было людно, а Штруму казалось что полоса ничейной земли легла между ним и прохожими.
В троллейбусе человек в военной зимней шапке возбужденным голосом говорил своему спутнику:
— Слыхал сводку «В последний час»?
Кто-то с передних мест сказал:
— Сталинград! Подавился немец.
Пожилая женщина смотрела на Штрума, точно укоряя его за молчание.
Он с кротостью подумал о Соколове: все люди полны недостатков — и он, и я.
Но так как мысль о своем равенстве с людьми в слабостях и недостатках никогда не бывает искренна до конца, он тут же подумал: «Его взгляды зависят от того, любит ли его государство, успешна ли его жизнь. Повернется на весну, на победу, он слова критики не скажет. А во мне этого нет — плохо ли государству, бьет ли оно меня или ласкает, мои отношения с ним не меняются».
Дома он расскажет Людмиле Николаевне о статье. По-видимому, за него взялись всерьез. Он скажет:
— Вот тебе и Сталинская премия, Людочка. Такие статьи пишут, когда хотят человека посадить.
«У нас одна судьба,— подумал он; — пригласят меня в Сорбонну читать почетный курс, и она поедет со мной; пошлют меня в лагерь на Колыму, и она поедет следом за мной».
«Ты сам довел себя до этого ужаса»,— скажет Людмила Николаевна.
Он резко проговорит: «Мне нужна не критика, а сердечное понимание. Критики мне хватает в институте».
Дверь ему открыла Надя.
В полутьме коридора она обняла его, прижалась щекой к его груди.
— Холодный, мокрый, дай пальто снять, что случилось? — спрашивал он.
— Неужели ты не слышал? Сталинград! Огромная победа. Немцы окружены. Пойдем, пойдем скорей.
Она помогла ему снять пальто и за руку потащила в комнаты.
— Сюда, сюда, мама в Толиной комнате.
Она раскрыла дверь. Людмила Николаевна сидела за Толиным столиком. Она медленно повернула к нему голову, торжественно и печально улыбнулась ему.
В этот вечер Штрум не сказал Людмиле о том, что произошло в институте.
Они сидели за Толиным столом, и Людмила Николаевна рисовала на листе бумаги схему окружения немцев в Сталинграде, объясняла Наде свой план военных действий.
А ночью у себя в комнате Штрум думал: «О господи, написать бы покаянное письмо, все ведь пишут в таких ситуациях».
22Прошло несколько дней после появления статьи в стенгазете. Работа в лаборатории продолжалась по-прежнему. Штрум то впадал в уныние, то оживлялся, был деятелен, ходил по лаборатории, выколачивал быстрыми пальцами из подоконников и металлических кожухов свои любимые мелодии.
Он шутя говорил, что в институте, видимо, началась эпидемия близорукости, знакомые, сталкиваясь с ним нос к носу, проходят в задумчивости мимо, не здороваются; Гуревич, заметив издали Штрума, тоже принял задумчивый вид, перешел на другую сторону улицы, остановился у афиши. Штрум, наблюдая за его эволюциями, оглянулся, в этот же момент оглянулся Гуревич, и глаза их встретились. Гуревич сделал удивленный, обрадованный жест, стал кланяться. Все это было не так уж весело.
Свечин, встречая Штрума, здоровался с ним, тщательно шаркал ногой, но лицо его при этом становилось таким, словно он приветствовал посла недружественной державы.
Виктор Павлович вел счет — кто отвернулся, кто кивнул, кто поздоровался с ним за руку.
Приходя домой, он первым делом спрашивал у жены:
— Звонил кто-нибудь?
И Людмила отвечала обычно:
— Никто, если не считать Марьи Ивановны.
И, зная его обычный после этих ее слов вопрос, добавляла:
— От Мадьярова писем пока нет.
— Вот, понимаешь,— говорил он,— те, кто звонили каждый день, стали позванивать, а те, кто позванивал, вообще перестали звонить.
Ему казалось, что и дома к нему стали относиться по-иному. Однажды Надя прошла мимо отца, пившего чай, не поздоровавшись.
- Собрание сочинений в 3 томах. Том 1 - Валентин Овечкин - Советская классическая проза
- Взгляд и нечто - Виктор Некрасов - Биографии и Мемуары
- Треблинский ад - Василий Гроссман - Русская классическая проза
- Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник) - Владимир Першанин - О войне
- Волшебники - Лев Гроссман - Фэнтези