Слово и дело - Валентин Пикуль
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Слово и дело
- Автор: Валентин Пикуль
- Просмотров:3
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 12
Ах, что за дни были над Флоренцией! Сочные, золотистые…
Карета плавно вкатилась на мост Понте-Веккио, и сразу потухло солнце: из-под арки прохладной щелью врубилась улица Уффици в древние камни. А в конце ее, на ярко-синем мареве итальянского неба, вздыбилась башня Палаццо-Веккио. И так тонко, и так протяжно пел камень… Хорошо! Сытые кони развернули карету. Вот и Лоджия… Дверцы распахнулись — длинная нога в дешевом чулке нащупала под собой горячий камень двора. Потом — трость, и локти острые (в штопках). И вот он сам: князь Михаила Голицын.
— Почтенный форестир, — склонился мессер Гижиолли. — Великий дож Флоренции, Джиованни Медичи, готовы дать вам аудиенцию прощальную… Вас ждут, князь Микаэль!
Гость был крепок и грубоват. Из коротких рукавов торчали широкопалые руки. На голове — берет священника. Мимо “Персея” Челлини, мимо “Сабинянок”, мимо цветников и пушистых львят, забегавших перед человеком, играя, он шел через двор Лоджии, стуча башмаками по раскаленным плитам. И мессер Гижиолли видел, следуя за ним, стоптанные каблуки гостя из Московии.
Пять дверей сразу — в которую идти?
— В эту? — вскинулась трость Голицына. Но мессер распахнул совсем другую, узкую, и московит, крепко выдохнув запах чесноку, протиснулся в нее широкой грудью. Брызнуло солнцем откуда-то сверху, через узорчатые стекла, и блекло засветились россыпи старинных майолик.
Дож.., и князь Голицын поклонился низко и учтиво:
— Великий дюк, по случаю отъезда на родину, счастлив буду откланяться вашей светлости…
Джиованни Гасто (последний из рода Медичи) даже не поднял глаз. Рано состарившийся дегенерат, он умирал, хилый и мерзкий. Говорил за него мессер Гижиолли, нарочито громко:
— Вы не первый из русских, кто бывал во Флоренции, и дож рад выразить вам внимание. Флоренция не забывает, что здесь расцветилась кисть русского художника Ивана Никитина, который стал знаменит в отечестве своем. И, счастие имея писать царя Петра живым, он, по слухам, до нас дошедшим, изобразил его на ложе смерти… Но вы, принц Микаэль, кажется, покинули Сорбонну?
— Да, — отвечал Михаила Голицын, — я прошел науки в Сорбонне, в нашем семействе не любят неучености!
Медичи зябко пошевелил пальцами в теплых перчатках.
— Россия, — продолжал мессер, — дала титул Великого покойному царю Петру. Но Европа предвосхитила Россию, присвоив титул Великого, задолго до Петра, князю Василию Голицыну, который пострадал за пристрастие к царевне Софье… Дож любопытствует: “Кем он приходится вам, принц Микаэль?"
— Это мой родной дед, — ответил Михаила Алексеевич. — Вместе с ним я отбывал наказание в странах полуночных, после чего служил матросом на галерах балтийских…
Гижиолли склонился к уху Медичи:
— Русский принц был гребцом на галерах. Внук Великого Голицына был каторжником, а сейчас он окончил Сорбонну…
Неслышно ступая по коврам, вошла черная пантера и, гибко стегая воздух хвостом, подошла к московиту. Широкое скуластое лицо Голицына не дрогнуло. Пантера обнюхала колени князя и легла с ним рядом, доверчивая. Михаил Алексеевич заговорил вновь:
— Весьма сожалею о своем отъезде, ибо не все успел осмотреть, не всем еще восхитился… Помнится мне, что именно здесь, во Флоренции, греческая церковь воссоединилась с латинскою!
Мессер велел принести древнюю книгу:
— Вот протоколы Флорентийского собора, открытого папою священным Евгением Четвертым… Переверните же страницу — вы видите, принц Микаэль? Вот, вот и вот… И так без конца!
Среди кованых латинских строк пестрели крючки русских подписей: Исидора — Марка — Авраамия… Голицын наклонился и с чувством поцеловал раскрытую страницу.
— Не желаете ли и вы, принц Микаэль, следовать истинной вере?..
Пантера не спеша вылизывала серебристый длинный хвост.
— Я давно далек от схизмы, — сознался князь. — И туфлю папы римского уже целовал… Но вступление на русский престол Анны Иоанновны вряд ли поможет делам унии. Ибо царица эта предана ханжеству, и Сорбонне можно опасаться за аббата Жюббе-Лакура, что ныне на Москве пребывает…
Книга в руках Гижиолли закрылась громко, словно ударила пушка; дож вдруг очнулся и сказал внятно:
— Копию с протоколов собора Флорентийского мы вам доставим. И пусть она пробудит в русских чувство истины. А сейчас, мессер, вручите гостю нашему подарки…
Гижиолли перенял от дожа шкатулку, протянул ее Голицыну:
— Вам в память о Флоренции: здесь вы найдете запас лекарств на все случаи жизни. Толченый бивень носорога необходим воину, чтобы укрепить сломанную кость. А печень зайца вернет вам в старости печальной сладость общения с женщиной… Примите же в знак того уважения, какое Европа испытывает к вашему гуманному, великому и достойному деду, пострадавшему от зависти тирана!
Голицын поклонился. Пантера пружинисто вскочила и проводила его через весь двор до самых ворот… В лицо опять брызнуло солнце!
***Вместе с дворовым человеком своим князь Голицын, путешествуя, наблюдал многие забавы республиканские. Видел, как девицы венецианские в масках карнавальных без стыда грешили. Бывал в операх, кои в первом часу ночи начинались, а кончали петь на рассвете. Наблюдал, как собаками меделянскими травили быков себе на забаву. А еще глазел из окошка, как господа сенаторы весело играли в кожаный мяч, воздухом надутый. Для того у них были в руках сетки, вроде решета. И теми сетками они по мячу били. Казалось, что жизнь людей этих — сплошь красочный, безмятежный праздник.
После чего слуге Флегонту говорил князь Михаила:
— Ты смотри, Флегонт, как люди живут! Ни в чем один другого не зазирают, и ни от кого страху никто не терпит. Всяк делает по своей воле, и живут оттого в покое, без обид горьких. И тягостей податных не имеют, как в России у нас! Мнится мне: кабы церковь нашу варварскую сочетать с римскою — то и у нас на Руси таково же ласково бы стало…
На что отвечал ему Флегонт — сумрачно:
— Охти, барин! Хотя бы годок так пожить… Последний визит перед отъездом на родину. Томазо Реди, секретарь Академии искусств изящных, встретил Голицына приветливо.
— Ах, Россия! — сказал он. — Зачем я устрашился тогда бурных морей и снегов русских? Ваш царь Петр не однажды звал меня, чтобы я кистью своей украсил Академию художеств на берегах Невы!
— Такой Академии у нас нету, — отвечал Голицын.
— Разве? — удивился Реди. — Но я сам читал проект этой Академии, сочиненный русским ученым Авраамовым… Навестите, князь, — трогательно попросил старый художник, — учеников моих в Москве: Ивана и Романа Никитиных-братьев! Я изнемог от жизни, и плохо помню их юные лица… Увы, как мало мы наслышаны о России, и только беглецы с галер турецких иногда являются у нас — дики, торопливы, спешащи на родину, которой они не забыли, к веслам прикованны…
В локанде, куда вернулся Голицын, его ждал ужин на столе, уже простывший. Две тонкие свечи оплывали воском — на серебро посуды, на лист бумаги, исписанный коряво (“Добросердечный господине!” — так начиналось это письмо).
— Флегонт, — позвал Михаила Алексеевич. — Где ты? Никто не отозвался, и Голицын прочитал письмо:
"Добросердечный господине, изведал я от вас грамоты понимание и деликатность души вашей. За то остаюсь, раб ваш нижайший Флегонт, что урожден был родителями в селе Сыромятни провинции Суздальской. А ныне, как вы на Москву отбыть изволите, то капросы и картуши разные уложил я в порядке. Прошу сердца не иметь на меня, что оставляю вас навеки. Аминь! И господине вы добрый, а город здесь свободный, и мастерство какое получу, и девку флоренскую для брачного согласия уже на дворе амбасадора высмотрел. И тако, господине мой, простите раба Флегонта, а родителев моих престарелых, что на вашем дворе московском живут, прошу не обижать за мое оставление вашей высокородной особы”.
Не верилось, — и Голицын снова воззвал во тьму локанды:
— Флегонт! Чудило гороховое, да явись же ты… Но вместо раба, бежавшего лукаво, явились на пороге комнат, словно духи, две тени в черном. Голицын поднял свечу, вглядываясь в потемки, и талый воск струился по руке, капал на черные кружева его камзола.
— Кто вы.., сударыни? — спросил Голицын. Перед ним — две женщины: старуха гречанка, и еще одна тень, тоненькая, вся до бровей закутанная. Не угадать — какова, лишь дыхание колыхало над губами тонкую косынку. Старуха вдруг выступила вперед из мрака — с улыбкой жуткой.
— Русский форестир знатен и богат… О нет, — сказала она, — к чему спорить? Все русские щедры и не знают счет золоту… Я привела вам для радости девственницу, какой цены нет. Всего за десять цехинов…
— Нет! — отказался Голицын. — Я дважды вдов, у меня на Москве внуки, и то недостойно мне тайным блудом грешить. И цехинов лишних у меня не имеется!
Старуха оглядела стол и серебро на нем:
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Ваше Сиятельство (СИ) - Моури Эрли - Эротика
- Срубить крест[журнальный вариант] - Владимир Фирсов - Социально-психологическая
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История
- Государева охота - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы