Воспитание под Верденом - Арнольд Цвейг
- Дата:16.08.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Воспитание под Верденом
- Автор: Арнольд Цвейг
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем лейтенант Метнер прощается с Кройзингом. В полдень он захватит поезд в Седане или в Мон-меди — как будет удобнее. Он не хочет дольше задерживаться здесь. Прощанье с сестрой Клер произойдет в солдатской палате номер три, оно будет сердечным и коротким, ни к чему не обязывающим. Флаксбауэр и Кройзинг останутся вдвоем в комнате. Эбергард Кройзинг с философским спокойствием смотрит на пустую кровать Метнера, на которой он теперь будет раскладывать свои карты. Сегодня удачный день: одним соперником стало меньше. Кроме того, идет весна. Окно будет все время открыто. Как поется в песне: «Теплый воздух течет голубою струей…» До обеда можно, значит, курить вволю трубку и от избытка чувств напевать то, что сочинил Мендельсон. Кроме того, сегодня он поставит одну особу перед окончательным решением: да или нет? И в знак того, что она рвет со своим прошлым и целиком входит в жизнь Кройзинга, она сегодня же вечером окончательно и безоговорочно найдет время для разговора по телефону с неким высокопоставленным лицом. Это будет сделано в интересах наивного и робкого землекопа, который придет после обеда и опять усядется здесь с несчастным видом. Но когда-нибудь надо же этому положить конец!
Нестроевые отряда Баркопа не слишком рады наступлению весны. К их ногам прилипла половина Франции, — так утверждает Карл Лебейдэ. Это верно: когда солдаты идут полями, большие комья земли пристают к подошвам. Благодаря оттепели оказалось возможным добраться до лощины, где находились гранаты и корзины с боевыми припасами; они, должно быть, служили артиллеристам в качестве мостков и платформ. Предстоит чертовская работа — выудить снаряды из этой грязи и доставить к ближайшей полевой железной дороге. Но зато сержант Баркоп обещал, что завтра все будут свободны, — сегодня к концу дня погрузится последний вагон с найденными снарядами. Вместе с тремя французскими товарными вагонами, набитыми огромными бумажными мешками неизвестного содержания, сегодня ночью уйдет и состав в шестнадцать осей — неплохой придаток для ближайшего товарного поезда, идущего порожняком. Землекопы, их пятеро, оправдывая свое название, очищают платформы от глины, укладывают гранаты так, чтобы они не соприкасались друг с другом, осторожно соскребают кирками известковую землю между снарядами. Да, на снарядных трубках целы еще предохранительные кольца; эти стальные бутыли так же безвредны, как стеклянные бутылочки для младенцев, они только холодны, как лед, скользки и тяжелы. Рук щадить не приходится. Но тот, кто в жестокие дни великих холодов отогревал себе пальцы собственной мочой, тот не станет раздумывать — коснуться ли ему холодной грязи.
— Ты знаешь, что мы с тобой сегодня ночью в карауле? — спрашивает Лебейдэ соседа Бертина.
— Ну, что ж… А кто третий?
— Тот долговязый, из Штутгарта. И творят же дела эти французские самолеты! Он уже заявил мне, что желает итти в первую очередь, чтобы смениться еще до полуночи.
Бертин смеется, уловив нотку презрения в голосе Лебейдэ.
— Мне все равно, пусть так, тогда я пойду номером вторым.
— А мне, значит, ничего не остается, как ухватиться за номер третий и первым встретить наступление весны, — посмеивается Лебейдэ. — Я прямо чувствую себя польщенным. Я — Лебейдэ! С кем имею удовольствие? А я — весна! Очень приятно, госпожа весна. Я уже встретил штук сорок весен. Надеюсь, полажу и с вами. Но тогда я сегодня не стану подыматься к Вильгельму, а обшарю лучше новую полевую кухню ольденбуржцев, которая завтра сменит кухню на позициях. А ты?
— Я обязательно забегу мимоходом, — говорит Бертин, пытаясь приподнять дольную часть снаряда.
— Ладно, — говорит Лебейдэ, — и у меня сердце не камень, я пойду вместе с тобой. Кто знает, когда еще придется увидеть нашего Вильгельма. Этого балагура скоро переведут в Берлин. Вот уж буду рад, если мы счастливо сплавим его отсюда.
— Хотел бы ты поменяться с ним? — с любопытством спрашивает Бертин.
Карл Лебейдэ тоже берется за снаряд и, легко приподняв его, говорит:
— Трудно сразу ответить на это. И да и нет, смотря по настроению. Разозлит меня Баркоп — пропадает охота иметь дело с этим гамбургским дурнем, и я говорю себе: не валяй дурака, парень, сорви бандаж с грыжи и последуй за Вильгельмом. Но вот удалось отвоевать где-нибудь хорошую порцию супа, и я снова на попятную: ведь можно более дешевой ценой, чем это сделал Паль, купить прелести госпитальной жизни. И я не тороплюсь. Порой ведь страшновато становится, как подумаешь о нашем Пале. Скажем, в его идиотском бараке вспыхнет пожар, — что станется с этим младенцем?
Он сердито качает рыжей головой.
— Ты, значит, пойдешь номером вторым и вместе со мной поплетешься вниз?
По правилам караульной службы в прусской армии, полагается два часа стоять в карауле, после чего представляется четыре часа для сна. Номер первый заступает в караул к восьми вечера, значит номер второй стоит на посту от десяти до двенадцати и от четырёх до шести. А французские летчики появятся около одиннадцати — на четверть часа раньше или позже.
Глава двенадцатая ПОЧТА
К Палю и в самом деле возвращаются вера в выздоровление и бодрость. Конечно, госпиталь, как и следовало ожидать, носит все черты классового деления общества: на одной стороне — врачи, офицеры, сестры; на другой — нижние чины, а между теми и другими стоят санитары, — эти постепенно, хотя и очень медленно, догадываются, что они тоже принадлежат к тем, кто стоит навытяжку — к пациентам низшего класса, питомцам страховых касс, наряженным в солдатские мундиры. Но что хорошо в госпитале — тебя не мучают больше, чем этого требуют обстоятельства; еду дают питательную, тон обращения хоть и властный, но сердечный, даже на вкус Паля чересчур христианский. Но пусть уж христианский, только бы не старопрусский! Он все лучше владеет собой, когда поутру у него снимают бинт и, продезинфицировав рану, снова покрывают ее пластырем. Германия поставляет теперь бумажные бинты и целлюлозу вместо ваты, то есть ту же бумагу, поэтому никто, вероятно, так не сетует на плохие условия лечения, как соседи из офицерской палаты: все они в одинаковой мере жертвы блокады. Кормят здесь пять раз в день, и больным дают в отличие от здоровых такие вещи, которые для наших храбрых фронтовиков давно стали легендарными: молоко, не консервированное, а от настоящей коровы, белый хлеб из настоящей пшеничной муки, натуральный сахар и даже настоящее свиное мясо; третьего дня банщик Пехлер собственноручным выстрелом прикончил одну из свиней при госпитале. Ее звали красивым именем «Поземукель». До самого своего конца она была полна достоинства и теперь упокоилась, давно уже погребенная в многочисленных людских желудках.
Но у нее найдутся преемники — свиньи и кролики; которых также откармливает госпиталь в заботе о том, чтобы и отбросы еды тоже шли на пользу его обитателям. Паль любит свиное мясо, охотно ест и кроличье.
Сестры и санитары с удовольствием замечают, что наборщик Паль уже начинает пошучивать, и детская улыбка удивительно преображает его некрасивое лицо с выразительными глазами. И с офицерами, знакомыми его друга Бертина, Паль стал беседовать впервые со времени его пребывания на фронте. Они навестили его: одна из сестер, Клер, очень заинтересовалась приятелем Бертина и сумела заинтересовать им и других. Паль был бы последним человеком, если бы не оценил такого своеобразного и неожиданного проявления участия. Его «трюк» состоит в том, что он высказывает то, что думает, по без гнева, — с какой-то попой улыбкой, настоящей улыбкой возрожденного человека, вызывающей расположение к нему. Этот инженер Кройзинг — смешной парень. Палю известно, что произошло с младшим Кройзингом: его, так сказать, невзначай застрелили, — он слишком энергично вступился за солдат своей роты. Какие выводы сделал из этого случая инженер Кройзинг, его брат, умный, знающий жизнь человек? Сумел ли он подняться над жалкой ограниченностью своей личности? Сумел ли он на этом одном случае раскрыть структуру общества, которому он служит? Ничего подобного. Он обрушил спою лютую ненависть, достойную лучшего применения, на какого-то жалкого казначеи и его подчиненных. Ему даже и во сне не снится спросить себя: не выполнял ли этот капитан Нигль просто-напросто социальный заказ, когда безжалостно пригвоздил юного Кройзинга к Шамбретской ферме?
Но, несмотря на то, что Паль сосредоточил все внимание на своей, хоть медленно, заживающей ране (опытный хирург искусно наложил длинные полосы кожи на оперированное место, он с любопытством ждет посещения долговязого лейтенанта и торжествует по поводу того, что Кройзинг ежедневно приходит к нему поболтать.
Вообще в госпитале слава о Пале, как о развитом человеке, получила большее распространение, чем в роте. В больницах у людей много свободного времени и мало внешних поводов для развлечения. Поэтому писателям легко удается заполнить целые романы разговорами, которые ведут между собой обитатели закрытых заведений, тогда как разговоры деловых людей скорее предназначены для того, чтобы скрывать подлинные мысли и способствовать осуществлению поставленных целей. Да, но инженер Кройзинг — теперь не инженер, а только больной. Он взволнованно дает ответы на вопросы, весьма коварные, которые больной наборщик ставит в вежливом и шутливом тоне. Какого, например, инженер Кройзинг мнения о том, что изобретение, сделанное им на службе у какого-нибудь концерна, является не его собственностью и не собственностью всего общества, а только лишь концерна? Считает ли он это разумным?
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Маленький Мук. Карлик Нос (сборник) - Вильгельм Гауф - Сказка
- Советские авиационные ракеты "Воздух-воздух" - Виктор Марковский - Справочники
- Кровавое наследие - Лоэнн Гринн - Фэнтези
- Мария Антуанетта - Стефан Цвейг - Историческая проза