Именем Ея Величества - Владимир Дружинин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Именем Ея Величества
- Автор: Владимир Дружинин
- Просмотров:3
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сей князь Рюриковой фамилии — знакомец духовника царицы Евдокии, в монашестве Елены. На золото он падок, через него и действовать, чтобы она уняла свой гнев на Меншикова, чтобы и внука Петрушку к нему расположила. Меншиков-де перед ней невиновен яко агнец, жалел её, первый требовал перевести её с Ладоги. Не быть бы ей в Москве, если бы не Меншиков. Теперь Остерман его ни за что ни про что изгнал. Царица сердита на немцев, Шаховской тоже не жалует их, — вот им и настроить бояр. Меншиков-де сплавил голштинца, а с Остерманом, разделаться не успел, — хитёр оборотень вестфальский.
— И на Голицыных надобно повлиять. Преданных-то Остерману сочти-ка! Одни Долгоруковы.
До сумерек судили-рядили, как учинить раскол в Верховном совете, кого на это употребить.
— Скинут бояре Остермана, — заключил князь. — Помяни моё слово. Зелен ты, Горох. В котёл норовил.
Повеселел воин.
Прибыл офицер в семеновской униформе, лупоглазый, медвежеватый. Представился:
— Гвардии капитан Пырский.
Назначен сопровождать. Ворочает белками изумлённо — небось внове подобное великолепие. Данилыч нарочно принял его в зале, под знамёнами.
— Бессмертная наша слава.
— Под Полтавой драться не довелось, ваша светлость. В Померании с вами…
— То-то знакомое обличье. Камрат, стало быть… Ну, служба службой. Исполняйте!
Последнее произнёс повелительно и дёрнул себя за ус, довольный собой. Под сенью воинской славы выпили, капитан краснел, явно польщённый, рюмку умял в кулак — видать, деревенщина. И точно — из мелких дворян, сельцо у него от Ораниенбурга невдалеке. Сосед к тому же…
Князь повёл его осматривать дом, занятый спешными сборами. Оробел деревенщина, ни во что не вмешивается, безгласен. Монстранц приковал его, уставился на серебряный храм благоговейно, потом топтался, сопел перед картиной итальянского письма.
— Стыда нет…
— Вакханка же, — сказал князь.
Ушёл капитан, заверив, что его светлость волен нагрузить экипажей, сколько захочет. Приготовления вечером закончились, в «Повседневной записке» о них ни слова. «В 10 часов его светлость лёг почивать». Краткая справка о погоде — «Дождь с переменкой».
Следующие листы тетради пустые, писать некому. 11 сентября рано утром дом умолк, окна, затянутые тёмной тканью, пригорюнились. Сдан под охрану княжеский бург, двор наполнился гомоном челяди, конским ржанием. Дарья, сходя с крыльца, зарыдала в голос, Данилыч и Мария подхватили её, усадили в карету. С ней Варвара, постаревшая, злая, зятя и взглядом не удостоила. Карета светлейшего — головная, облитая золотым сиянием, шедевр берлинского придворного мастера. Не пожалел Данилыч лучший свой экипаж.
Всего карет под господами четыре, за ними потянулись повозки разного рода — числом сто тридцать — с кладью, слугами, вооружёнными людьми. Княжеский поезд прогрохотал по наплавному мосту, затем по Невской першпективе, привлекая множество народа. В толпу втиснулись иностранные дипломаты, прислушивались.
— Выше царя норовил влезть.
— Речено же — кесарю кесарево.
— А добра-то, добра-то… Сказывают, на золоте спит, на золоте ест. Бают, ворованное.
— Тебя обокрал, что ли? Нас Александр Данилыч не обижал, хаять неча.
— В Сибирь, что ли?
— Поближе… В Сибирь нешто везут этак? В телеге везут, закованного.
— А княгиня, вон, глаза трёт. Печалится. Дай Бог ей! Добрая женщина, жалостливая.
Один из видевших князя вспоминал потом: «Проезжая по улицам петербургским, он кланялся направо и налево из своей кареты и, видя в сбежавшихся толпах народа своих знакомых, прощался с ними так весело, что никто не заметил в нём ни малейшего смущения».
Треволнения всё же дали себя знать: миновав городскую заставу, Данилыч почувствовал себя худо. Несколько часов спустя в Тосно хлынула кровь из горла, о чём Пырский в первом своём донесении не забыл упомянуть. Прибавилось огорченье — опальных догнал курьер из Петербурга с наказом — свиту Меншикова обезоружить. Отныне фузеи, клинки, пистолеты — только у гвардейцев Пырского.
До сей станции их за почётный эскорт можно было почесть, а теперь как понимать? Конвой по сути…
Капитан руками разводит — не ведал, мол. Так ли? Бес его разберёт. Кажет участье, разрешил полежать на постоялом в гостевой горнице, даже лекарство поднёс к губам. Дарья слезами изошла, припала к постели, бормочет, словно забывшись:
— Змеи… Святой Автоном…
Разум мутился у несчастной. Данилыч успокаивал как мог, а про себя негодовал — исхитрился же немец. Боясь бунта, парад-алле устроил, небывалый для ссыльного. Змеиный укус… Этим вице-канцлер не удовольствуется, следует ждать дальнейших пакостей. Сим подготовив себя, светлейший не испытал шока в Твери, когда настиг второй курьер и потребовал у Марии обручальное кольцо.
Утрата больнее, чем оружие свитских. Нарушил Петрушка помолвку, напрочь отрезал от себя. Данилыч разгневался на дочь — сняла перстень равнодушно, вяло, ни протеста, ни слезинки. А каково отцу!
Из Твери поезд выехал укороченный — отнята, почитай, половина имущества и челяди. Лишнее, мол… Пырский подсел в карету к поднадзорному, поил декохтом — грудная болезнь вцепилась жестоко. Обещал ходатайствовать, чтобы прикомандировали врача. Данилыч счёл уместным поблагодарить вещественно. Порывшись в саквояже, достал французскую лорнетку.
— Не угодно ли?
Опешил деревенщина.
— Безделица, однако обостряет зрение, — молвил больной и пошутил: — За мной глаз нужен.
Поколебался, вытер пальцы о кафтан, взял хрупкое парижское изделье.
Третий гонец от Верховного совета приспел к Клину, ворвался в час обеда, сесть за стол отказался — где-то успел хлебнуть и закусить. Пошатываясь, прочёл приказ — Варвару Арсеньеву немедля поместить в Александровский монастырь, и жить ей там без пострига, цивильно, но безвыездно. Тут и Марию прорвало — вместе с матерью оросила трапезу. Пока собиралась свояченица, гонец на диване клевал носом, а Данилыч, возясь с багажом, втихомолку снабжал Варвару инструкциями. Пырский держался в сторонке. Отбыла Арсеньева, оглашая окрестность бранью, в простом возке, с двумя коробами платьев, с ларчиком драгоценностей, деньгами, да ещё князь добавил — для специальных целей…
Александрова слобода от Москвы в сотне вёрст, позиция преотличная. Перст Божий… Царевна Елизавета, поди, сейчас там. Помнится, зачала строить некие хоромы, летний дворец, что ли, самого Трезини нанимала. Варвара и постучится к ней. Пускай ластится дочь Петрова к боярам, возмущает против немца.
— Обдёрнет своё декольте, выпятит соблазн, — говорил Данилыч жене. — Сомлеют старики.
— На что ей старики. Молодые на уме.
И снова в плач.
— Да что с тобой, мать моя! Утонешь в солёной воде.
Широкой дугой пролегла колея поезда в обход Москвы — боится Остерман, не допустил в Белокаменную. Но из домовой конторы тамошней деньги с нарочным получены — двадцать две тысячи, согласно запроса. Не доезжая Рязани обрадовал своим появлением лекарь — усатый венгр, разбитной, проворный, ломаной русской речью своей насмешил до упаду. Принялся лечить князя от грудной болезни, княгиню от гипохондрии.
Пырскому за услугу подарен перстень средней цены. Взял на сей раз без увёрток.
Шумели дожди, выше ступицы проваливались колёса берлинской кареты в хлюпающий чернозём, — шестёрка коней едва вытягивала. Но скоро воссиял небесный свод, пали заморозки, дорога твердела к утру, движенье ускорилось. Леса поредели, степным повеяло духом — вернее декохтов усмиряет он кашель, боли в груди. Полегчало и Дарье.
Башни Ораниенбурга проклюнули горизонт второго ноября, при солнечном восходе. Лучи пронзили карету, зажгли на лице Неразлучного улыбку.
— Благослови на житьё, фатер! — прошептал Данилыч. Снял парсуну задрожавшими руками, затем икону святой Троицы, дабы внести сих хранителей в дом.
Фортеция, основанная Петром, верфь при ней для судов Донской флотилии давно перешли во владенье светлейшего. Обветшавшие стапели снесены, пущены на дрова, на строительство. На месте царской бревенчатой пятистенки красуются княжеские хоромы. Комендант, извещённый загодя, обновил краской деревянные колонны, наличники, привёл в порядок окна, смазал флюгера — крутятся, поют свою песню. Вокруг особняка сотни различных зданий, крытых тёсом и невиданной в здешних краях черепицей, чёрной и красной. Защищают городок глинобитные стены, ров, восемьдесят орудий, смотрящих с бастионов на озеро, на пашни и выгоны. Диковина вящая — колокола над крепостными воротами: «…один 20 пудов весом да два по 12, четвёртый 8 пудов 5 фунтов и пятий против того ж, шестой пуда в 4, седьмой пуда в 3», — записано в реестре. То карильон [182], по образцу тех, что восхитили царя и камрата за границей. Молчит лет пятнадцать уже: не стало обученного звонаря. Молодой, наспех приставленный исторг победный марш нестройно, но громко.
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Императрица и ветер - Мария Чурсина - Фэнтези
- Записки - Александр Бенкендорф - Биографии и Мемуары
- Подводные лодки Его Величества - Пол Кемп - Прочая документальная литература
- Один год дочери Сталина - Светлана Аллилуева - Биографии и Мемуары