Казнь. Генрих VIII - Валерий Есенков
- Дата:04.09.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Казнь. Генрих VIII
- Автор: Валерий Есенков
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Казнь. Генрих VIII" от Валерия Есенкова
📚 "Казнь. Генрих VIII" - захватывающая историческая аудиокнига, рассказывающая о жизни и правлении одного из самых известных монархов Англии - Генриха VIII. В центре сюжета - его сложные отношения с женами, политические интриги и кровавые события, которые происходили во времена его правления.
Главный герой книги, Генрих VIII, предстает перед слушателями во всей своей сложности - жестокий тиран, влюбленный мужчина, хитрый политик. Его решения и поступки оказывают огромное влияние на ход истории, и до сих пор вызывают интерес и споры среди историков и поклонников истории.
🎧 Автор аудиокниги, Валерий Есенков, с легкостью переносит слушателей в далекое прошлое, погружая в атмосферу cредневековой Англии и рассказывая о событиях, которые изменили ход истории. Его яркий и запоминающийся стиль позволяет окунуться в мир прошлого и прочувствовать все перипетии жизни Генриха VIII.
📖 На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать лучшие аудиокниги на русском языке. Здесь собраны бестселлеры различных жанров, которые подарят вам удивительные моменты в мире литературы.
Не упустите возможность окунуться в захватывающий мир "Казни. Генриха VIII" вместе с Валерием Есенковым и узнать больше о жизни и правлении этого загадочного монарха!
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В Англии у меня нет под рукой необходимых пособий. Если спешить, пришлось бы уехать от вас.
Мор настойчиво торопил:
— Надо ехать! Вели скорее седлать. Я провожу тебя до заставы, если пожелаешь, провожу до самого Дувра и там посажу на корабль.
Встряхивая платок, метавшийся в воздухе белым крылом, Эразм беззаботно отнекивался:
— С вашего острова жаль уезжать. Климат приятный, для здоровья полезный. Экая благодать!
Вдруг осознав, что ловкий Эразм лишь с тончайшим искусством морочит его, мрачным голосом возразил:
— Скоро туманы, дожди. Ноги простудишь. С больными почками прямо беда.
Изящным движением складывая платок, склонив голову на бок, голландец, притворно вздыхая, спросил:
— Что туманы, дожди, даже почки, когда среди новых друзей я встретил тебя, с твоим счастливым, нежным характером, благородней которого едва ли когда прежде создавала природа, а ведь природа щедра не только на злое, но и на доброе.
Сдерживал смех, прищуривая глаза, приблизился совсем близко к нему и ответил:
— Тогда я запру тебя и не выпущу никуда, пока подвиг твой во имя Христа не свершится!
Тут приятели заржали, как кони.
Вверху с треском поднялось окно, скрипнули ставни в давно не мазанных петлях, сердитая голова в ночном колпаке громко взвизгнула, перегнувшись во тьму:
— Стража!
Почтительно ожидавшие слуги, приняв этот крик за сигнал, вздёрнули вверх тускло горевшие фонари.
Они зашагали вперёд.
Это была благословенная встреча. Они сблизились тотчас, тесно сдружились. Томас пригласил Эразма в свой дом, и тот с охотой у него поселился.
Вокруг Эразма точно сами собой собирались друзья.
Оставив преподавание в Оксфорде, Уильям Гроцин стал каноником в церкви Святого Лаврентия.
К ним присоединился школьный учитель Уильям Лили, получивший в Оксфорде учёную степень, совершивший паломничество в Иерусалим, на Родосе изучивший язык Перикла и Демосфена, работавший над составлением школьной грамматики.
С ними был Томас Линакр, лейб-врач короля, изучивший греческий язык под руководством Полициано, читавший Гелена и Гиппократа в оригинале, прослушавший курс медицины в Ферраре, получивший степень доктора в Падуе, издавший в Венеции у мессера Альдо Мануцци в греческом подлиннике труды Аристотеля, взявшийся переводить «Метеорологию» на латинский язык, но увлёкшийся вскоре переводом Гелена.
К компании примкнул Колет, сын мэра, изучавший теологию в университетах Франции и Италии, приходивший в негодование от крови и грязи, которыми
Александр Борджиа позорил папский престол, слышавший грозные проклятия Джироламо Савонаролы, вскоре сожжённого на костре, увлёкшийся трудами мессера Джованни Пико делла Мирандолы, заслуживший дружбу Марсилио Фичино, восхищавшийся божественным Плавтом, читавший лекции в Оксфорде, позднее ставший деканом собора Святого Павла.
Это было спасительное содружество, спаянное общими чувствами и общими помышлениями. Едва возникало новое впечатление, едва зарождалась новая мысль, их влекло неудержимо друг к другу. Они спешили рассказать, поделиться, поведать другим, чтобы доставить им ту же радость, развеять печаль, проверить себя, всесторонне и обстоятельно обсудить и развить любую догадку или отбросить её, вместе ступить на любую тропинку познания.
Друзья торжественно обставляли каждую встречу, служили благодарственную обедню, чинно рассаживались по деревянным скамьям, угощались плодами земли и пили лёгкие вина, избирали тему беседы, и кто-то один рассудительно обосновывал тезис, сопровождая всякую мысль многими ссылками на латинских и греческих авторов, а кто-то другой неторопливо и обстоятельно, с такими же ссылками на тех же латинских и греческих авторов выдвигал антитезу. И жарко вскипала беседа, то превращаясь в яростный спор, то затихая в глубокомысленном синтезе. И роились новые мысли, со звоном сшибались новые доводы, выступала во всём блеске необъятная эрудиция. Всё ближе и ближе казалась неуловимая истина, которая указала бы им, как должна быть устроена жизнь, чтобы восторжествовали справедливость, образованность и добро.
Наконец их утомляла словесная битва. Тогда кто-нибудь брал тихострунную лютню, где изображён был непременный Орфей, и молодые люди танцевали и пели для отдыха. Потом с обновлёнными силами спешили на новые поиски истины.
А если задушевного друга не было рядом, если не с кем было поделиться и обсудить, жадно хватали перо и бумагу и писали тридцать, писали сорок страниц в соседний дом, на соседнюю улицу, в соседний город, в деревню, в другую страну, хоть за тридевять земель в тридесятое царство. Эпистола была для них то же, что для говорящего бывают глаза. Тех, кто отсутствовал, она делала зримым, и становились ещё более близкими те, кто был далеко.
Благодаря этим белым или чуть желтоватым листам, исписанным торопливой рукой, единомышленники соединялись в нерушимое, хоть и не видимое постороннему глазу содружество, которое охватывало тонкой сетью весь континент. И вот ещё замечательно что: в их содружество втеснялась даже история, потому что эпистолы обращались не только к живым, но и к тем, с кем их навеки разделили века. Многие из собратьев ни разу не видели друг друга воочию, но каждый знал почти всё обо всех остальных, не покидая своего захолустья. Каждая эпистола списывалась и переправлялась к другому, точно она была адресована всем, да она и была адресована всем, так что каждая мысль доходила до каждого члена содружества и существовала для всех.
Тогда, забросив латинские книги, с упорством и страстно схватился за греческие. Уроки языка давал ему Гроцин. Линакр читал ему вслух Аристотеля, сопровождая каждый параграф своим толкованием. Колет знакомил с любимым Платоном.
Но самым главным, самым важным, самым интересным для всех явилось раннее христианство. Воруя время у сна и обеда, отыскивали в пёстрых писаниях первых подвижников, сменявших вереницей друг друга в служении Господу, не догматических тонкостей, а истинных норм послушания, испытанных принципов жития, приводивших людей стойкой, неколебимой, неукоснительной веры к честной и праведной жизни. Заражались неукротимой энергией, которой так не доставало простым смертным во все времена, чтобы неутомимо трудиться над воплощением светлого идеала справедливости, равенства и добра.
Томас полюбил Откровение Иоанна. С благоговением открывал эту трудную книгу, откладывал в сторону костяную закладку с тиснёными строками благодарной молитвы и придирчиво схватывал разгоравшимся взором каллиграфическую вязь спокойно струившихся строк. Тончайший аромат плесени, пыли и грызущих мышей свидетельствовал о том, что столетия пронеслись с того дня, когда впервые стило коснулось пергамента. Ему начинало казаться, что утомлённая рука переписчика, безымянно корпевшего над изготовлением манускрипта, дружески пожимала его благодарную руку, охватывало счастливое нетерпение. С азартом страстного искателя истины вникал в каждое слово. Мысли бились всё об одно, об одно. Время летело как неслышная птица. Перечитывал и хмуро твердил:
«Блажен читающий и слушающий слова пророчества сего, ибо время близко...»
Неотвратимая вера звучала в сих спокойных словах. Она передавалась ему, сокрушая сомнения, рассеивая тьму, возвращая надежду на возможность и в этом мире справедливости, равенства и добра. Разгибался, откидывался назад на деревянной скамье, прикрывал глаза припухшими веками и мучительно размышлял.
Да, ошибаются даже святые, ибо время оказалось не близко. Пятнадцать веков проползло своей чередой в жестокости войн, в преступлениях, в алчности, в предательствах, в казнях, бесчеловечность которых могла бы испугать и зверей, а жизнь человека не делалась чище, и всё ещё не было видно, когда этой грязи настанет невозвратимый, законный конец.
С горечью вопрошал, сколько веков оставалось ещё впереди, но не решался ответить, предполагая, что может приключиться даже на днях, явись мудрый и просвещённый правитель, а может растянуться и на век, и на два, и на три, ибо правители просвещённые, мудрые до крайности редки в обозримой истории, подобно великим творцам.
Доходил до отчаяния, когда не обнаруживал в старом Генрихе такого правителя, однако властные, неумолимые речения Иоанна неизменно, даже не сбывшись пока, возрождали самые светлые его упованья.
Узнавал по отрывкам, дошедшим до наших времён, каким тяжким было то далёкое, но словно бы близкое время, когда, казалось, рушился миропорядок, рушилась жизнь, грозя неминуемой катастрофой, когда римские принцепсы травили львами и тиграми христиан, жгли огнём, как позднее христиане сжигали еретиков, распинали на придорожных столбах, как на старом мосту через Темзу ежедневно выставляли смердящие трупы повешенных, когда толпы нищих ожидали выдачи хлеба, подобно бродягам, которых сам часто встречал на путях и перепутьях страны, когда землепашцы бежали от долговой кабалы, не ведая, где преклонить нагое голодное тело, тоже превращаясь в бродяг, когда рабы терпеливо клонили спины под сыромятной плетью надсмотрщика, когда в беспутстве, в безделье римские богачи, подобно английским аристократам, утрачивали совесть и честь, опьяняясь прожитым днём, что мог оказаться последним для них, ибо все без исключения подлежали власти безумного кесаря, когда тяжелоголовый Гальба с презрительным ртом поднимал испанские легионы и двигал на Рим и в ужасе бежал от него мнивший себя непобедимым и всемогущим Нерон, и никто не встал на защиту самодурного императора, и тот, заметавшись, как мышь, повелел отпущеннику зарезать себя, когда кровавая смута охватила империю, казалось, всесильную, против победившего Гальбы плели заговоры преторианские офицеры, восставали провинции, тучный Виттелий с тройным подбородком бунтовал легионы на Рейне, и близким представлялось падение великого Рима, когда у многих иссякало желание жить, и тогда избирали добровольную смерть, отворяя вены или бросаясь на меч.
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Жены Генриха VIII - Джули Уилер - Биографии и Мемуары
- To Hold the Crown: The Story of King Henry VII and Elizabeth of York - Jean Plaidy - Прочее
- Кровавое наследие - Лоэнн Гринн - Фэнтези
- Пролог в поучениях - Протоиерей (Гурьев) Виктор - Православие