Боги и влюбленные - Пол Джефферс
- Дата:19.06.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Боги и влюбленные
- Автор: Пол Джефферс
- Просмотров:3
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но ты все же царь…
— Да, это так, — сказал Иисус.
По площади прокатился гул голосов, предвкушая победу.
— В самом деле? — спросил Пилат, когда тишина воцарилась вновь.
— Я царь, — четко и ясно сказал Иисус, — и потому я был рожден. Потому я пришел в этот мир — чтобы свидетельствовать об истине. Мой голос услышит лишь тот, кто открыт истине.
Казалось, он снова был в Храме, говоря твердо, гордо, и его слова достигали моих ушей, хотя я стоял высоко над запруженной площадью.
Шум улегся, и Пилат сделал небольшой шаг вперед.
— Истина, — вздохнул он. Потом усмехнулся. — Что такое истина?
Иисус не ответил.
Пилат развернулся и сел в свое синее с золотым кресло. Он называл его судебным, используя только при вынесении приговоров. Некоторое время он сидел, обхватив ладонью подбородок и разглядывая Иисуса. Мне показалось, он смотрит вверх, на меня, но я не был в этом уверен. Толпа молчала, не двигаясь и ожидая решения.
— Я не вижу за этим человеком никакой вины, — объявил Пилат.
Слова вызвали потрясенную тишину, а затем толпа взорвалась в гневе, рванулась вперед, но остановилась, увидев, как солдаты положили руки на мечи. Каиафа подошел к Пилату и встал рядом с Иисусом.
— Он возмущает нацию, — сказал он, словно наставляя прокуратора. — Он начал в Галилее, а теперь продолжает здесь.
Пилат встал.
— Галилея! Да, он из Галилеи. В таком случае, это дело вообще не должно меня касаться. Иисус — галилеянин, вот и ведите его к тетрарху Галилеи. Ирод, должно быть, уже проснулся в своем большом дворце. Ведите назарянина туда.
«Хитрый ублюдок», подумал я, в отвращении отходя от окна. Мой трибун спал; солнце окрашивало его белую кожу. Я смотрел на него до тех пор, пока по моим щекам не потекли слезы.
— Я пытался, Марк, — тихо сказал я, — но никому нет дела.
Толпа уходила от Пилата, по жесту которого из крепости вышли четверо солдат, возглавляемые центурионом Гаем Абенадаром. Пилат что-то сказал ему, после чего центурион занял позицию во главе толпы, медленно спускавшейся по ступеням на улицу и собиравшейся идти через весь город во дворец Ирода. Я видел его крыши, омытые солнечным светом. Я знал Пилата. Он послал солдат не для того, чтобы защитить евреев и даже не для того, чтобы с Иисусом не расправились по дороге, а чтобы узнать, как там все пройдет.
Наконец, толпа сошла с широких ступенек, и я увидел несчастного, подавленного Иоанна, который, вероятно, все это время был там: его сердце, конечно, разбито; его мир рушился, как и мой.
Сперва я хотел догнать его, рассказать, как мне жаль, что все так получилось, но потом сел на кровать и взял холодную руку трибуна. Никто больше не имел значения, кроме него.
XXXVIII
Ирод перехитрил Пилата.
Ближе к полудню Иисус и его стража вновь появились на площади, отосланные в крепость Антония Иродом, который лишь посмеялся на Иисусом, обрядив его в мантию и объявив царем.
Разозлившись, что Ирод повернул оружие Пилата против него самого, прокуратор ходил по кабинету и стучал кулаком по ладони, виня Ирода и угрожая ему перед молчащим Абенадаром. Увидев, как толпа с Иисусом в центре заполняет Литостротон, я сбежал вниз, в комнаты Пилата, загоревшись надеждой, что теперь прокуратор его отпустит.
Пилат смятенно обернулся ко мне.
— Знаю, Ликиск, ты пришел просить о том, чтобы я освободил этого человека. Можешь не стараться. У меня нет намерений его убивать. — Он поднял руки и ударил кулаками о стол. — Проклятье! Лучше бы этот день никогда не наступал. — Затем он улыбнулся. — Моя дорогая жена снова видела сон. «Не позволяй ничего делать с Иисусом!», предупредила она меня. По ее словам, этот сон был пророчеством. Теперь с той же просьбой приходит Ликиск. А что ты, Абенадар? Может, и ты попросишь меня за этого человека?
— Мое дело — исполнять законы, — заявил центурион. — Ваше — править согласно ним.
— Ликиск считает, что Иисус может спасти жизнь Марку Либеру.
— Ведь он помог другим! — воскликнул я.
Абенадар пожал плечами.
— Есть не только смертельные наказания.
Пилат кивнул и погладил подбородок.
— Евреи хотят его убить.
— Завтра мы в любом случае повесим троих, — сказал центурион.
— На Голгофе будет многолюдно, — сказал Пилат, намереваясь пошутить.
— Как вы решите, господин, — ответил Абенадар, всегда готовый исполнить приказ. — Но у нас мало времени. В шесть начинается суббота. Мы их оскорбим, если повесим преступников позже.
— Хорошо, центурион. Проследи, чтобы Варавву и двух его приятелей-головорезов повесили вовремя, а я попытаюсь разделаться с этой безумной ситуацией.
Толпа на площади увеличилась; собравшиеся начали требовать казни еще до того, как Пилат приблизился к своему судебному креслу.
— Итак, — сказал он, остановившись и глядя на Каиафу — высокомерный, прямой, с покрасневшим лицом, злясь на то, что Ирод вернул его посылку. — Ирод прислал вас обратно! Вы привели его ко мне, обвиняя в подстрекательстве, но ваш собственный царь не сделал ничего — только подшутил над этим несчастным! Но вы снова здесь и жаждете крови, ждете, что Рим вынесет приговор, который не счел нужным вынести ваш собственный правитель! В вас слишком много желчи, Каиафа.
Священник отшатнулся, словно Пилат его ударил.
Прокуратор посмотрел на Иисуса, печального, едва стоящего от усталости, и сел в сине-золотое кресло.
— Хотите приговор? Вот вам приговор. — Он помолчал, осматриваясь и проверяя, здесь ли охрана на случай неприятностей. — Я прикажу высечь Иисуса, а потом отпущу.
И прокуратор посмотрел на меня. Если б это было уместно, он бы улыбнулся. У меня не было препятствий политического характера, и поэтому улыбнулся я. Взглянув на Иисуса, я ожидал, что он тоже улыбнется, но он оставался мрачным и слишком подавленным, чтобы как-то реагировать. (Конечно, перспектива римской порки вряд ли может кого-то обрадовать!)
Первосвященник Каиафа улыбнулся хитрой улыбкой политика. Шагнув вперед, он прошептал:
— Это будет непопулярным решением, Пилат. Я знаю толпу. Я знаю настроения в городе. Этот человек совершил серьезное преступление, а вы собираетесь отпустить его, всего лишь выпоров, хотя в вашей темнице сидит тот, кто является для них героем и кого вы собираетесь распять. Со всем моим уважением я должен сказать, что если вы отпустите Иисуса и повесите Варавву, вам не хватит войск, чтобы успокоить город.
— Это угроза, Каиафа?
— Господин, мы с вами умные люди. Мы знаем политику. Что для вас сейчас самое главное? Осмелюсь ответить — мир. Таково и мое желание. Раскрою вам карты. Если вы освободите Иисуса и повесите Варавву, может разразиться невероятное кровопролитие. Я бы предположил, что Тиберий будет этим раздражен и найдет того, кто лучше справится со своими обязанностями. Кто бы это ни был — например, Вителлий? — ему тоже может придти в голову избавиться от еврейского руководства. Господин, вы хотите рисковать своим — и моим — положением из-за обманщика, выдающего себя за того, кем он не является?
— Каиафа, вы хитрец! Народ не любит Варавву. Вы же это знаете.
— Возможно, я ошибаюсь. Если так, я подчинюсь вашему решению. Но давайте спросим у народа.
Пилат отошел, идя медленно, разглядывая свои войска и толпу, бросив взгляд и на меня, но отвернувшись прежде, чем я успел раскрыть рот, прежде, чем я смог бы сказать то, что он знал и без меня: Иисус невиновен. Посмотрев на толпу, Пилат поднял руку, приказывая всем замолчать.
— Для вас это священное время, и я предлагаю вам выбор, обещая его принять. Скажите, кого из двух пленников мне следует отпустить в качестве дружеского жеста? Убийцу, Варавву? Или пророка Иисуса из Назарета, которого называют Мессией?
Толпа ответила разом, словно хор в пьесе:
— Варавву!
Потрясенный, Пилат упал в кресло, прижав руку к груди.
— А что Иисус? — спросил он едва слышно.
Один из стоявших в переднем ряду (крепкий парень Каиафы) закричал:
— Распни его!
Другие по соседству (также люди Каиафы) подхватили:
— Распни его!
Приговор сорвался с губ толпы, словно накатившаяся на песок волна.
Пилат осел в кресле, опустив руки и изумленно качая головой.
— Да что он такого сделал? — спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Что насчет Вараввы? — спросил первосвященник, и его голос прокатился над Литостротоном. Махнув рукой, Пилат ответил:
— Его освободят.
— А Иисус?
— Я же сказал, что его высекут.
— И это все? — спросил первосвященник.
Пилат в гневе вскочил и повернулся к одному из охранников.
— Высеките его здесь и сейчас, чтобы все это видели.
С колотящимся сердцем я воскликнул:
— Только это, господин, только это!
- Цветы на подоконнике - Клавдия Пестрово - Поэзия
- Книжный магазин Блэка (Black Books). Жгут! - Роман Масленников - Цитаты из афоризмов
- Срубить крест[журнальный вариант] - Владимир Фирсов - Социально-психологическая
- Монахи истории. Маленькие боги (Мелкие боги) - Терри Пратчетт - Юмористическая фантастика
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Джек Лондон - Классическая проза