Вятские парни - Алексей Мильчаков
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Вятские парни
- Автор: Алексей Мильчаков
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хитрая это была работа, медленная, но кое-что извлекалось из тайников, освобождалось от плотной одежды из просмоленной мешковины и переходило в руки дружинников.
Николай чувствовал себя причастным к огромной работе партии, к этой небывалой и великой борьбе.
Он восторгался Виталием Андреевичем Соколовым, его умом, его знаниями, его умением властно схватить слушателей за сердце и вести их за собой. Николай хотел походить и на Соколова и на Щепина одновременно. И впервые в жизни он всерьез потянулся к книге.
Соколов и маленький кудрявый Цейтлин после освобождения из тюрьмы поселились на Кикиморке, у Минеевны. Она отвела им комнатушку за печкой, отделенную от кухни невысокой заборкой. В этой клетушке скоро стало тесно от книг.
Книги были и на самодельных полках вдоль стен, на подоконнике, на сундуке, даже под кроватями — всюду были книги и брошюры.
Обычно в сумерках Николай появлялся на Кикиморке, доставал из кармана книгу, два дня назад взятую у Соколова или Цейтлина, пристраивался на пороге и, прихлебывая чай, — самовар у них не сходил со стола весь день, — заводил разговор о прочитанном.
Смешливый Цейтлин и Соколов терпеливо объясняли ему сложнейшие законы диалектики и революционной теории. Потом Цейтлин и Соколов вместе составляли список книг, которые Николай должен прочесть в первую очередь. Азартный Цейтлин, взмахивая короткими ручками, подпрыгивая на носочках, по всякому поводу сначала вступал в спор с Соколовым, но в конце концов соглашался. Николай, уходя от них уже затемно, уносил за пазухой новые книги.
Читал он теперь и во время ужина, и в постели, после целого дня беготни, читал до тех пор, пока строчки книги не начинали в его глазах двоиться, прыгать, колебаться волнами.
Первая попытка Николая передать свои новые знания и свою веру кому-нибудь из близких друзей оказалась неудачной.
Однажды Игнат, который по-прежнему работал на Коробовской мельнице, с очередного митинга пришел возбужденный и, не успев переступить порог, закричал:
— Колька! Ты где, черт черный, пропадаешь? Какого я, брат, оратора сегодня выслушал! Вот правда! Вот это по-нашему, наши все мысли этот оратор выкладывает. Будто у тебя в душе, в башке побывал!
Умываясь, брызгая водой, он все время повторял:
— Всех зимогоров, всех таких же, как я, жизнью до смерти обиженных, обворованных, всех нищебродов это мысли!
— Да какие же такие мысли он высказывал, этот оратор?
Игнат сел за стол, вытащил из кармана воблу, кусок хлеба, луковицу, но есть не стал. Он потер ладонью лоб, взлохматил пятерней волосы, навалился грудью на столешницу, и кухонный стол всхлипнул жалобно.
— А человек он какой! Я его до дому проводил. Ах, какой человек! Кровью умывался от властей. По самые ноздри хватил соленого! В губернатора в Сибири где-то он бомбу бросал. К петле его присудили. А потом на долгие годы на цепь его приковали в мешке каменном. Другой бы не человеком — слизняком вышел. А он нет. Не сломался! Ах, какой человек!
— Да чем он тебя так пронял?
— Складно так говорил. Я этак не сумею высказать. А все, понимаешь, как у меня в сердце вычитал. Вот, говорит, грабили, угнетали народ. Награбили купцы, заводчики, власти всякие богатства без меры от народа. И надо теперь уничтожить всех грабителей под корень, огнем по земле пройтись. А все богатства, что по дворам, по лабазам у них запрятаны, чтобы каждый зимогор, нищий, голодный и оскорбленный, от властей обиженный, чтобы сам мог для себя взять, что кому поглянется. И никаких властей чтобы не было! Вот я вспомнил, какое он слово-то сказал: одна, говорит, власть, один, говорит, закон должен быть — свободное волеявление, нет, вроде так сказал: волеизъявление всего угнетенного и ограбленного народа. Волю, значит, каждый зимогор может свою заявить.
— Да ведь это же анархизм! — воскликнул Николай и начал доказывать Игнату, что такое волеизъявление обязательно приведет к тому, что снова появятся богатые и угнетатели, которые сумеют побольше из лабазов в свой карман натаскать, что ловкие хищники обойдут таких, как Игнат. Чтобы все, что награбили буржуи, в самом деле вернуть народу, надо, чтобы заводы и фабрики, земля, леса, воды перешли к своему настоящему хозяину. А для этого нужен порядок, нужна подлинная власть народа, рабочего люда, организованного партией большевиков.
Игнат долго слушал, не перебивая, потом потянулся, принялся за еду, отломил Кольке половину воблы и сказал:
— Нет, Черный, далеко тебе до этого оратора. Разметать, выжечь под корень, по ветру надо пустить все старое строение жизни спервоначала, а потом уж и выстроить справедливое устройство на чистом-то месте.
Колька говорил долго, вскакивал, ходил по кухне, старался найти самые простые, понятные слова и с горечью убеждался, что он не может найти дорогу к сердцу Игната. И горько ему стало от того, что он такой слабый пропагандист, что даже своего старого друга ни в чем не может убедить.
Засыпая, он вспомнил слова Щепина: «Если ты упустишь Игната врагам… Не смогу я тебе этого простить, Черный… Нет, не прощу».
И решил Николай обратиться за помощью к Соколову. Свести в ближайшее время Игната с Виталием Андреевичем.
Саламатовский гостинец
О победе пролетарской революции в Вятке узнали только на второй день. Городской комитет большевиков известил о радостном событии население. Комитет призвал трудящихся поддержать Советское правительство и передать всю власть на местах переизбранным, очищенным от меньшевиков и эсеров Советам.
А на другой день на всех афишных тумбах и заборах было расклеено обращение к населению «Верховного Совета по управлению губернией». Совет объявил губернию до созыва учредилки «независимой Вятской республикой». Губернский комиссар Саламатов сразу же начал действовать. Он организовал особый воинский отряд. Ночью в Фалалеевский дом нагрянули вооруженные люди, по-полицейски вломились в комнату городского комитета большевиков. Загремели стулья. Из комода вытащили ящики. Обшарили все в квартире. Сбросили вывеску. Забрав переписку, партийную литературу, они увели Фалалеева и дежурного по комитету.
Саламатовцы кинулись на поиски других членов комитета и председателя Лалетина.
Ночное нападение на большевистский комитет и аресты возмутили рабочих города и солдат гарнизона. Под их нажимом заключенных большевиков выпустили на свободу.
Деятели в «Верховном совете» ломали голову — что предпринять, чтобы перевыборы не состоялись? Изобретательный Саламатов предложил споить солдат, рабочих и обывателей казенным спиртом. Он был уверен, что общегородская пьянка и неизбежная драка сорвут перевыборы Совета.
В ближайшую ночь металлические баки винного склада были открыты, и одиннадцать тысяч ведер сырца вылито на улицу.
В предрассветных ноябрьских сумерках по дну канавы вдоль Луковицкой забурлил ручей. На светящемся снегу он казался совсем черным. Пересекавший улицу овраг направил движение потока к реке. Спирт, низвергаясь с кручи, пробил снежный заслон и выбрался у Зоновского кожевенного завода на молодой едва припорошенный лед.
К восьми утра у самого берега на снежной простыне темнела необычная полынья. В воздухе стоял угарный запах. Сюда спешили, обгоняя друг друга, мужчины, женщины, подростки. Звякали ведра, бурачки, чайники, котелки. Кто-то, подкатившись, разбил бутыль. С особым рвением хлопотали любители выпивки, уже отведавшие саламатовского гостинца.
Слушок о комиссарской щедрости добежал до пригородных деревень. Крестьяне прикатили, как на пожар, с бочками и кадками. Поставили гуськом к озерку своих лошадок.
О чрезвычайном положении Николай узнал от Доньки и тотчас полетел к Щепину, возглавлявшему временно полковой комитет.
Быстро, по тревоге, был организован патрульный отряд и направлен на место происшествия.
На солдат никто из веселой толпы не обратил внимания. Кто пожаднее, тот семенил с ведерком от бочки или кадки до озерка и обратно, норовя побольше урвать. Добряки были навеселе. Они, размазывая на лице улыбку, лезли к солдатам с угощением.
На снегу, в сторонке, лежало несколько пьяных. На просьбу Щепина — вылить спирт и немедленно разойтись — ответили галдежом. Кто-то из бойких мужичков, стукая по дну гремящего ведерка, уверенно ответил:
— Вот, военный человек, вычерпаем все и все непременно разойдемся. Можешь не сомневаться.
Щепин понял, что слишком велико искушение и просьбы его вызывают лишь кривую усмешку.
— Вы понимаете, — повысил голос Щепин, — спирт государственный! Я запрещаю брать! Приказываю опорожнить ваши сосуды!
Из толпы высунулся мужичонка в смешной заячьей шапке с торчащими ушами:
— Лико удивил — спирт государственный? А мы чьи? Не государственные? Он, спирт-от, из нашего хлебушка и первое средство от ревматизма и прочих хворей. Ты, милок, не становись поперек горлышка. На-ко, лучше выкушай на здоровье. Не едная душа тебе, солдатику, окромя нашего брата, мужика, чарки не подаст. Ххы, государственный! А мы — чьи?
- Флобер как образец писательского удела - Хорхе Борхес - Современная проза
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944 - Наталья Громова - Прочая документальная литература
- Вечер - Ги Мопассан - Классическая проза