Девичьи сны - Евгений Войскунский
- Дата:13.11.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Девичьи сны
- Автор: Евгений Войскунский
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Девичьи сны" - волшебное путешествие в мир мечты
📚 "Девичьи сны" - это захватывающая аудиокнига, которая погружает слушателя в удивительный мир фантазии и мечты. Главная героиня книги, Мария, молодая девушка с ярким воображением, каждую ночь видит загадочные сны, полные тайн и загадок. Ее приключения в мире снов становятся все более захватывающими и опасными, когда она начинает осознавать, что ее сновидения имеют реальное влияние на ее жизнь.
Автор аудиокниги, *Евгений Войскунский*, с легкостью переносит слушателя в мир фантазии и магии, создавая увлекательный сюжет и запоминающихся персонажей. Его талант в описании деталей и создании атмосферы позволяет каждому слушателю окунуться в увлекательное путешествие на протяжении всей аудиокниги.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокнигу "Девичьи сны" онлайн на русском языке. Сайт предлагает широкий выбор бестселлеров и лучших произведений различных жанров, чтобы каждый мог найти что-то по душе.
Не упустите возможность окунуться в мир фантазии и мечты с аудиокнигой "Девичьи сны" и погрузиться в захватывающее приключение вместе с главной героиней Марией. Слушайте и наслаждайтесь каждым звуком и словом, созданным для вашего удовольствия!
Погрузитесь в мир мечты и фантазии с аудиокнигой "Девичьи сны" прямо сейчас!
Историческая проза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вольно было ей, старухе, счастливо прожившей жизнь с мужем-венерологом, необходимым при любых режимах, рассуждать о таких потерявших смысл понятиях, как традиции рода. Однако тетя Лера все же согласилась меня принять.
Летом сорок шестого, когда я приехала в Ленинград, она с мужем, инженер-капитаном Хаютиным, жила в том же Демидовом переулке, в коммуналке, в которой, кроме них, в блокаду вымерли все жильцы. Умерла в январе сорок второго и мать Хаютина, безмерно хлопотливая, рано овдовевшая женщина, самозабвенно любившая сына и внука Никиту. Уж как она старалась в блокадную зиму подкормить Никиту — а как подкормишь, только от своего голодного пайка урвать корку хлеба.
Сам Хаютин чудом спасся при таллинском переходе в конце августа: транспорт, на котором он шел, подорвался на мине и затонул, Хаютин целую ночь продержался на воде, вцепившись в какую-то деревяшку, а утром его подобрали катерники полуживого. С двусторонним воспалением легких он провалялся в кронштадтском госпитале, спортивная закалка помогла ему выжить. Зимой Хаютину не удалось вырваться в Ленинград, а с оказиями он присылал семье из Кронштадта то кубик масла, то банку рыбных консервов. Тоже, само собой, от своего пайка урывал.
Однако самоотверженность трех взрослых не смогла спасти болезненного мальчика. Через месяц после смерти бабушки тихо угас Никита, имея неполных три года от роду.
Летом сорок шестого, когда я приехала в Питер, тете Лере было всего под тридцать, но выглядела она старше. Трудная жизнь врезала жесткие складки в ее миловидное от природы лицо, глаза смотрели невесело, с прищуром затравленного зверя. Резковатой была и ее манера говорить, она и матюгнуться могла полным титулом. Не стесняясь моего присутствия, крича мужу: «Сколько можно жить в холодной комнате, тра-та-та-та? Чего ты церемонишься с этими мудаками из КЭЧ?» — «Валечка, у них не я один. Там полно нуждающихся, — урезонивал Хаютин. — Не могу же я скандалить. Надо ждать». — «Надо ждать! — передразнивала тетя Лера. — Всю жизнь трясешься перед начальством. Так и до коммунизма не доживем, сдохнем при социализме!» — «Перестань! — сдавленным шепотом требовал Хаютин. — Придержи язык…» Как член партии, он, конечно, не мог допустить крамольных высказываний.
Юрий Моисеевич Хаютин вообще-то был человеком веселого нрава. Он сохранил спортивную фигуру, но рано облысел и тоже выглядел старше своих лет. Любитель выпить, он оживлялся, хохмил, подшучивал над собой. С немалым трудом он добился перевода по службе из гиблого места, из какого-то Пиллау (я еще не знала, что это такое), в Ленинград — преподавателем метеорологии в училище — и считал это таким достижением своей жизни, что даже не обижался на начальство, не торопившееся представлять его к очередному званию, хотя все сроки вышли. Но иногда Хаютин становился невыносимо раздражителен. Его горбатый нос как бы обвисал, на висках появлялись красные пятна, и дядюшка грозился послать всех в жопу и уехать на Памир — синоптиком на тамошнюю метеостанцию, или, еще лучше, наняться тренером по прыжкам (не обязательно тройным) в спортобщество «Урожай». О научной работе он уже не мечтал.
Так вот. Когда я приехала, Хаютин заявил, что содержать меня не сможет, но сделал все, что было в его силах, чтобы как-то устроить мою жизнь в Ленинграде. По его протекции я поступила лаборанткой на кафедру метеорологии в училище, где он работал, — и надо было видеть, как сурово он со мной обращался, всячески подчеркивая, что я никакая ему не родственница. Кроме того, я подала заявление на вечернее отделение политехнического института, и мне зачли два законченных в Баку курса, так что я оказалась сразу на третьем.
В Ленинград я влюбилась, что называется, с первого взгляда. Я тихо брела по набережным, восторженно глядя на дворцы и мосты, на ростральные колонны, на подожженный закатным солнцем купол Исаакия, на каменную сказку Петропавловской крепости. Шла и бормотала себе под нос: «Невы державное теченье, береговой ее гранит…» Я замирала в Русском музее перед огромным полотном «Последний день Помпеи». На каждое воскресенье я намечала себе: Эрмитаж… или Казанский собор… или Черная речка…
Я была счастлива в Ленинграде.
— Ну что ты, — сказал мне Ваня Мачихин. — Страшно смотреть на Питер. Весь п-побитый войной. Вот до войны он действительно был хорош.
Да… Мачихин… Больно, больно вспоминать о нем. Но раз уж я затеяла этот рассказ…
По субботам я раньше обычного освобождалась на работе и ездила в Публичку, то есть в Публичную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина. Я увлеклась тогда историей застройки Петербурга, заказывала соответствующие книги, альбомы, записывала в тетрадке, что построил Росси, что — Захаров, Растрелли, Воронихин, Трезини…
Было это ранней весной сорок восьмого, стояли холодные, ледяные дни. Я сидела в Публичке, листала толстый том Грабаря.
— Здесь с-свободно? — спросил тихий басовитый голос.
Я кивнула и продолжала писать свой прилежный конспект. Авторучка была плохонькая, то и дело я ее встряхивала. И совершенно не обратила внимания на человека, севшего рядом со мной за столик. Только мельком увидела в свете настольной лампы, как легла по соседству с моим Грабарем старинная книга в потертом переплете и как принялась ее перелистывать небольшая рука с длинными и как бы нервными пальцами.
Спустя какое-то время опять раздался этот тихий голос:
— Хотите карандаш?
Я посмотрела на соседа. У него было худое лицо, заостряющееся книзу, черные волосы, косо упавшие на высокий белый лоб, и серые глаза, устремленные на меня. На меня ли? Было мгновенное впечатление, будто они ничего не видят, кроме даже не знаю, как выразить… будто эти глаза погружены, как в глубокий колодец, в собственную душу…
— В-возьмите, — он протянул мне карандаш, — у вас же кончились чернила.
Со мной не раз заговаривали незнакомые мужчины — я, как правило, отбривала. Но тут… Я поблагодарила и взяла карандаш. Мы разговорились вполголоса (в Публичке всегда царила строгая тишина), я спросила, что он читает.
— Шопенгауэра, — ответил он.
Мне ничего это имя не говорило. Я принялась выписывать из Грабаря историю привоза в Петербург двух сфинксов из Египта, и тут сосед поинтересовался, не учусь ли я на искусствоведческом факультете Академии художеств. Я сказала, что даже не знаю о таком факультете, и, в свою очередь, спросила, где он учится.
— На матмехе. Это не важно.
— Что не важно? — не поняла я.
— То, что вы не учитесь там, где ваши интересы.
Уже тогда я обратила внимание на его манеру говорить. Пока он выговаривал какие-то слова, мысль убегала вперед, и он часто обрывал фразу, что-то оставалось недоговоренным и даже непонятным. Может, ему мешало то, что он слегка заикался? Не знаю.
— Мои интересы? — переспросила я. — Вы ничего о них не можете знать.
— Моя фамилия Мачихин, — сказал он, сообщая этот факт как бы не мне, а своему Шопенгауэру. — А зовут В-ваня.
— Юля Калмыкова, — сказала я, хотя, повторяю, такое знакомство совсем не было в моих правилах.
Мы вышли вместе из Публички. На Невском было малолюдно и холодно, озябшие фонари отбрасывали круги желтого света. Я увидела огни приближающейся четверки и сказала:
— Мой трамвай. Всего хорошего.
— Не уходите, — сказал Мачихин. — Давайте немного п-пройдемся.
— Нет. Уже поздно.
И побежала к остановке с неясным ощущением совершаемой глупости.
В следующую субботу я, простуженная, просидела дома.
Тетя Лера пришла из магазина раздраженная, ругалась, что вторую неделю нет масла, ни сливочного, ни маргарина, — о чем только думает начальство, себе-то обеспечили жирные пайки, а людям — хер.
— Перестань, — поморщился дядя Юра.
Он только что кончил чинить раскапризничавшийся керогаз и сейчас стоял перед этажеркой с книгами. Я знала, о чем он думает: что делать со сборником рассказов Зощенко? Дядя Юра Зощенко любил и даже, когда учился в институте, читал наизусть один или два его рассказа на вечерах самодеятельности, — но теперь, после постановления ЦК о Зощенко и Ахматовой, дядя Юра жил в беспокойстве. А ну как припомнят ему привязанность к писателю, который оказался клеветником и пошляком? Не лучше ли выбросить заветный томик на помойку? Но рука не поднималась на опального кумира.
А я, лежа на своей кушетке с выпирающими пружинами, держала у распухшего носа грелку с горячей водой и тихо страдала от неустроенности своей жизни. Как глупо растрачиваю молодые годы. Что занесло меня в чужой дом, в холодный (хоть и прекрасный) город, где так мало солнца и много дождей и туманов? Мне остро хотелось домой, в Баку, на горячее солнце, на Приморский бульвар… И вдруг я не то чтобы услышала, а ощутила, будто меня окликнули. Да, представьте, отчетливо осознала чей-то зов. И тут же возникла мысль о Мачихине, я словно увидела его высокий белый лоб, склоненный над томом неведомого мне философа. Вот еще! — подумала я. И переключила мысли на несданную курсовую работу об электрических машинах. Но сквозь силовые линии электромагнитного поля каким-то образом опять пролез мой сосед по столу в Публичке. Он худ и невысок, одного роста со мной. Ничего особенного. Только глаза — да, глаза какие-то… странные… Нездешние, пришло мне в голову верное определение…
- Полное собрание сочинений. Том 20. Ноябрь 1910 — ноябрь 1911 - Владимир Ленин (Ульянов) - Биографии и Мемуары
- Очерки Русско-японской войны, 1904 г. Записки: Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. - Петр Николаевич Врангель - Биографии и Мемуары
- Гончаров идет по следу - Михаил Петров - Иронический детектив
- Капитан идет по следу - Марк Гроссман - Детектив
- Туман идет по следу - Василий Сорокин - Домашние животные