Гражданская война. Миссия России - Дмитрий Абрамов
- Дата:24.08.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Гражданская война. Миссия России
- Автор: Дмитрий Абрамов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Думаю и вижу, Кирилл, неспроста вас перебросили сюда, хотя этим ослабили Добрармию. Здесь, под Воронежем, решается сейчас судьба Москвы. Слышал, у красных сформирован конный корпус Буденного? Не-ет?! Набран из отъявленных рубак и головорезов. На Покров 1-го (13-го по новому стилю) октября Буденный завязал сражение с Донским корпусом Мамонтова в районе Московского – это восточнее Воронежа. Отсюда совсем недалеко – за Доном. Одновременно в контрнаступление перешли части их 8-й армии. До вчерашнего дня – 4-го (17-го) шли и продолжаются жестокие встречные бои. Отдельные населенные пункты по несколько раз переходят из рук в руки. Я был там – в разведке – и знаком с боевой обстановкой, – с жаром, но негромко говорил хмелеющий Пазухин, обнимая Космина за плечо.
– Чего же ожидать далее? – с тревогой спрашивал Космин.
– Далее? Завтра-послезавтра наш конный Кубанский корпус и Донской Мамонтова, усиленные пехотой и вашей артиллерией, – до 10 тысяч сабель и 2 тысячи штыков – нанесет удар по корпусу Буденного на стыке их 4-й и 6-й дивизий в направлении на Хреновое. У нас 5 бронепоездов, почти 250 пулеметов. Представляешь, что будет?..
– Господа! Возьмем первопрестольную, перевешаем большевиков, восстановим законную власть! – поднимая стакан с водкой, громко выпалил тост молодой, интеллигентный, с легким пушком над верхней губой хорунжий в светлой черкеске с газырями.
– Во, тогда погуляемо! – проскрежетал, хитро улыбаясь и покручивая ус большими, как из чугуна литыми пальцами, сотник. Видно было, что это офицер, выбившийся в люди из простых казаков. На нем был тесноватый красный чекмень, поверх которого была накинута на плечи большая бурка. На поясе красовался широкий и длинный кавказский кинжал.
Все подняли стаканы, кружки, чокнулись и выпили залпом.
– Слушай, Кирилл, кого видал из наших дроздовцев в последний раз? – спросил Пазухин.
– С тех пор как перебросили под Орел, а потом сюда, – никого. Но я слышал, что Гаджибеклинский переведен, как и ты, в Кубанский корпус.
– Помяни, Господи, раба твоего Руслана. Убит Гаджибеклинский под Полтавой. Пал от махновской пули. Под сердце ударила, – суровея лицом, промолвил Пазухин.
– Слышал? Или сам видел?
– Был на похоронах. Видел.
– Царство ему небесное, – произнес Кирилл и перекрестился.
– Да, слышал я, Кирилл, в Харькове, кажется, судили и расстреляли полковника Рябцева, что сдал Москву большевикам в ноябре семнадцатого.
– Если это так, то есть справедливость и на земле! – произнес с удивлением Космин.
– Да, я тут дня два назад встретил Петра, э-э… Усачева, помнишь поручика из Ростова, к нам тогда прибился?
– Как, где?
– Да здесь он, в Касторной! Про тебя все спрашивал.
– Слушай, Алексей, как бы увидать его? Точно ль он здесь?
– Да сейчас пошлю за ним вестового. Их часть здесь недалеко квартирует.
За Усачевым послали. Через полчаса трезвый, выбритый и свежий поручик возник перед хмельной компанией.
– Петр Петрович! Друг сердешный! Ходи к нашему столу. Здесь тот, кого ты жаждал лицезреть! – воскликнул есаул, махая и зазывая Усачева рукой.
– Всех приветствую, господа! Здравствуй, дорогой Кирилл! – произнес, засияв лицом, Петр Петрович, кланяясь всем сразу, а затем крепко обнимая и целуя Кирилла.
У Космина что-то дрогнуло в груди, ибо он почувствовал какую-то особую ноту величия и тихого торжества в словах Петра.
– Это тебе, прочти, дорогой, родной друг, – уже почти шепотом произнес Петр, протягивая Кириллу конверт.
– Налейте поручику, господа! Уж больно он серьезен и шепчет что-то, словно заговорщик. Говори громко при всех, Усачев! Какие могут быть тайны? – настаивал хмельной Пазухин.
– Что? Что там? – испуганно спросил Космин.
– Прошу простить, господа. Письмо адресовано подпоручику и носит сугубо личный характер.
– Иди же, выпей с нами, каналья! Пусть Космин читает. Ему уже хватит. А то будет опять искать и звать под столом гномов и троллей, как было не раз по завершении добрых попоек. Помнишь, Кирилл, под Тернополем или в Питере, как ты надрался в «Приюте комедиантов», когда мы пили с этим известным поэтом, как его бишь, э-э, Глумлев? – почти орал есаул.
Но Космин уже не слышал призывов друга. Он читал, сердце его колотилось, руки тряслись, душа холодела, умом он повторял молитву «Да воскреснет Бог…». Усачев тем временем подошел к столу, опрокинул в рот штрафной стакан с самогоном и, внимательно посматривая на Космина, негромко сказал:
– Господа, вы можете поздравить подпоручика.
– С чем поздравить? – с интересом спросил молодой хорунжий.
– Будь здраве, добродию! – громко произнес сотник и выпил.
– Сейчас сам скажет, – отвечал Петр Петрович.
«Милый, родной мой Кирюша. Поздравляю нас обоих, – читает Космин, и сердце его воспаряет к небесам, – октября 5 дня (по новому стилю) сего 1919 года я родила. Мучилась почти сутки. Но теперь у нас с тобой хорошая, румяная доченька. Назвала ее Наталией. Кормлю сама, грудью. Молока хоть отбавляй. Как ты там, милый? Пришли хоть весточку. Не знаю, где и когда застанет тебя это письмо, но я через надежных знакомых отослала его Петру с просьбой передать тебе. Брат уж точно найдет тебя, хоть время нынче смутное и страшное. Береги себя, дорогой, и о нас с доченькой не беспокойся. Мы в Кадоме, дома у моих отца и матери. Пиши. Жду. 7 октября 1919 года. Твоя Евгения», – читает и перечитывает Кирилл, не веря глазам своим.
А в ресторации шум, пьяные разговоры о войне и политике, папиросный дым столбом, мутноватый, подслеповатый свет расстрелянных электрических люстр и десятков свечей. Где-то вдали гремит канонада. Досками забиты проемы арочных окон ресторации и вокзала, а сквозь щели поддувает холодный октябрьский ветерок, ибо выбиты стекла, а закрыть более нечем. У путей перевернутые остовы сгоревших вагонов и паровозов. Но вокзал живет, работает. Россия!.. Кирилл пытается прийти в себя, прислушаться, понять, что происходит. С трудом различает слова Пазухина. Поправляет и протирает запотевшее пенсне, осматривает зал, слышит и видит, как в соседней кампании какой-то молодой подъесаул читает стихи. Он тянется к столу, берет стакан, пьет и плачет. Слезы сами текут из его глаз, а он не может и не хочет остановить их. И это приводит его в чувство…
– Меня с тобой связали узыМоих прадедов и дедов, —Не мне ль теперь просить у музыИ нужных рифм, и нужных слов?Воспоминаний кубок пенныйСреди скитаний и невзгодНе мне ль душою неизменнойИспить указан был черед?Но мыслить не могу иначе:Ты город прошлых тихих дней,И новый вихрь судьбы казачьейТебе был смерти холодней.
Был атаман главою края,Слугой России и Царей.И, облачением сияя,Служил в соборе архиерей.О Думе спорили дворянеИ об охоте невзначай,Купцы – о дегте и тарани,В прохладных лавках сев за чай.Блюли закон, моляся Богу,Хулили злобу, блуд и месть.Все казаки ходили в ногуИ отдавали лихо честь.
Февраль принес с собой начало.Ты знал и ждал теперь конца.Хмельная Русь себя венчалаБез Мономахова венца.Тебе ль стоять на Диком поле,Когда средь вздыбленных огнейВоскресший Разин вновь на волеСзовет испытанных друзей?Ты знал – с тобой одним расплатаЗа тишь романовского дня.Теперь не вскочит пылкий Платов,Тебя спасая, на коня, —
читал с листа молодой белокурый подъесаул с чубом и твердым подбородком.
– Какие хорошие стихи! Кто этот, что читает? – спросил юный хорунжий в черкеске.
– Толком не знаю. Какой-то казачий поэт из Донского корпуса. Фамилия то ли Староверов, то ли Труроверов, – отвечал захмелевший Пазухин.
– Извините, сотник, о чем и о ком читает этот господин? – тихо и пьяно, вытирая слезы, спросил Космин у донского офицера из соседней компании.
– Это наброски его поэмы о Новочеркасске, – также тихо и пьяно отвечал сотник.
Давно оплеванным призывомСерели мокрые листки,С тоской кричали и надрывомВнизу вокзальные свисткиВ тумане сумрачно темнелиБульваров мокрых тополя,А партизаны шли и пели:«Увидим стены мы Кремля».Гудели пушки недалёко,И за грехи своих отцовШли молодые одиноко,И впереди них – Чернецов.
Кружились вихри снеговыеНад свежей глиною могил.Каледин знал, кого впервыеОн на кладбище проводил.Мела метель. Покорно ждалиНеотвратимого конца,Но эти дни зачаровалиСнегами юные сердца.И стало тесно и немилоВ глухих родительских домах,Когда свой знак нашил КорниловДобрармии на рукавах.
Зарю казачьего рассветаВещал речами мудро Круг,Цвело надеждой это лето,и тополей кружился пух.Несли к собору из музеяЗнамена, стяги, бунчукиИ, дикой местью пламенея,Восстав, дралися казаки.А там, где раньше были дачи,Полков младых ковалась крепь.Блестел собор с горы иначе —Иной теперь вставала степь!
– Боже! Алексей, этот подъесаул написал о нас всех, о всем нашем несчастном поколении, о том, что творилось полтора-два года назад под Мелитополем, Ростовом, Новочеркасском, – с трепетом и слезами на глазах шептал Космин, тряся Пазухина за рукав.
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Гражданская война в России 1917-1922. Красная Армия - Александр Дерябин - Публицистика
- Махно и его время: О Великой революции и Гражданской войне 1917-1922 гг. в России и на Украине - Александр Шубин - История
- Библия, пересказанная детям старшего возраста. Новый завет (Иллюстрации — Юлиус Шнорр фон Карольсфельд) - Библия - Религия
- Очерки Русско-японской войны, 1904 г. Записки: Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. - Петр Николаевич Врангель - Биографии и Мемуары