Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Неприкаянные
- Автор: Тулепберген Каипбергенов
- Просмотров:6
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не прошло и семи дней, напали на Доспана сироты Жандулы Осленка. Пришли, не поленились, из аула Бегиса и Мыржыка, чтобы расквитаться с пастухом за прежние обиды: не дал он им когда-то подоить аульских коров. Расквитались, как одичавшие жеребцы со сторожевым псом. Били его, поваленного, ногами, и он хоть и был сильнее каждого из них в отдельности, но с табуном справиться не смог. Сироты, наверное, и убили бы Доспана, не появись у джангилевой рощи сам Айдос-бий и его стремянный Али. Они возвращались из Хивы в родной аул. Увидев старшего бия, сироты оставили пастуха и скрылись в чащобе.
Айдос послал помощника узнать, что за люди в роще и что они там делают.
— Это пастух Доспан! — крикнул бию Али. — Он весь в крови.
— Жив?
— Да.
Бий подъехал, осадил коня прямо перед поднявшимся с земли Доспаном. Вид у пастуха был такой, что Айдос не удержался от жалостливого восклицания:
— Ойбой! Кто тебя так искалечил, сынок? Голова Доспана гудела, глаза опухли от ударов, видели плохо, однако он разобрал, что перед ним главный бий и что настроен он невесело. Надо было повалиться к ногам Айдосова коня и просить у бия защиты. Но До- спан не пал на колени, не попросил защиты. Слабость свою он еще ни перед кем не выказывал.
— Никто, мой бий.
— Значит, ты сам себя искалечил?
— Это игра! — понурив голову, солгал Доспан.
— Игра? — удивился бий. — Есть ли такая потеха, при которой кровь льется рекой.
— Есть. «Наваливается верблюд» называется. Я оказался внизу, — снова солгал Доспан.
— Забавляешь себя игрой, когда надо скорбеть по утрате. Могильный холм над твоим отцом еще не осел
Винил бий пастуха в нарушении закона шариата, корил за легкомыслие и черствость души. Винил, хотя догадывался, что не играли парни в «верблюда», не забавлялись. Избит Доспан, и избит жестоко. Скрытность пастуха сердила Айдоса и в то же время радовала. Мужественный джигит! Как, однако, он объяснит свое непочтение к родителю?
— Мой отец говорил, — ответил бию Доспан, — в мире мало радости, много горя. Я хотел от меньшего взять большее.
— Заметно, — усмехнулся бий. — За это тебя и поколотили!
— Нет, об этом никто не ведает.
— Значит, из- за земли или травы дрались?
— Дедушка-бий, какой каракалпак зарится на землю, — ее у нас глазом не окинешь! Драться из- за земли — уподобляться воронам, делящим небо.
— Однако ловок ты на слово, умеешь скрывать свои неудачи.
— Скрывать неудачи — беречь свое богатство, — тоже с усмешкой, как до этого бий, сказал Доспан. — Что еще есть у слабого, кроме хурджуна неудач!
— Э-э, да ты мудрец!
Придирчиво и не без изумления стал разглядывать бий Доспана. За лохмотьями — чекпен пастуха в драке был разорван в клочья, да и до драки небось плохо прикрывал тело — угадывался сильный и смелый джигит Редко теперь видел Айдос рядом с собой смелых людей, а преданных — тем паче. Перевелись преданные. Зато трусов и изменников — тьма. Кровные братья — и те предали.
— Не я мудрец, дедушка-бий, а мой отец, — возразил Доспан. — Он открыл мне глаза на этот мир, хотя сам был слеп.
Любопытство взыграло в Айдосе. Что еще открыл тебе отец?
— А вот что: «Не жалуйся на тяжесть своей беды. Твоя беда легка, один снесешь ее. Тяжела беда народа, ее всем не снести».
Черный дым огорчения окутал Айдоса. Пастух напомнил ему о доле народа, который нищает от ханских поборов. И, напомнив, вроде бы обвинил бия в причастности к этому злу. Ведь собственными руками и собственной плетью принуждает Айдос степняков отдавать хану последнее. Плеть все чаще и чаще пускается в ход. Не щадит степняков бий, пытаясь наполнить казну правителя Хивы. А казна все не наполняется, как тот колодец — зиндан, дна которого не видно. Бездонностью этого зиндана и пугает Айдоса хан. Последний раз собранные с таким трудом деньги казначей правителя принял с гримасой пренебрежения. «Мало, — сказал он. — Ты, видно, заодно с кунградским хакимом» А когда высыпал монеты в железный сундук, добавил: «Голова каждого хакима только тогда крепко держится на плечах, когда крышка сундука упирается в серебро и золото. А до этого еще далеко». И вернул бию пустой хурджун. Никогда не возвращал, а теперь вернул. Значит, требовал, чтобы его снова наполнили.
Возвращался домой Айдос полный мрачных мыслей и печальных предчувствий. Пустой хурджун, перекинутый через седло, напоминал ему об угрозе казначея — не щадить головы бия, несущего хану мало серебра и золота! А где взять это серебро и золото? Разве >за такими лохмотьями, как у Доспана, прячется золото?
Надо было что-то сделать для избавления подопечных от ханских поборов, а себя — от опасности потерять голову. И сделать, поторапливаясь. Не станет долго ждать хан, казна-то его пуста.
То. что замыслил прежде Айдос, могло принести избавление, но с кем замысел этот осуществить? Дело такое в одиночку не творится. Потому и подумал о верности людской, разговаривая с пастухом. Посчитал ее высшим благом сейчас. Верность соединит силы, поможет привести в исполнение тайный замысел.
Чьи, однако, силы? Было время, выбрал Айдос из сирот самого честного и самого верного — Жаксылыка, отца Доспана. Лучшего помощника и бог бы не отыскал. Но заупрямились бии: черная кость, безроден, не место ему рядом с нами. Если отец — черная кость, то и сын — черная кость, никто, кроме бога, не выбелит ее А бог не собирается этого делать.
Избитый, окровавленный стоял перед Айдосом пастух и смотрел чистыми, преданными глазами на старшего бия. Надо было бы ответить на этот взгляд той же чистотой и той же верностью. Не сумел Айдос. В ту минуту не сумел.
Отвел глаза, сказал:
— Здоровья тебе, сынок. Пусть отец твой войдет в рай.
Потом тронул коня и погнал его к аулу. Погнал, чтобы поскорее отделиться от Доспана, проложить между ним и собой длинную версту. Летел конь, вытягивались версты, и мысль о верности пастуха должна была покинуть Айдоса. А не покинула.
И когда долгая верста вытянулась и пастух оказался далеко от бия, так далеко, что и видно его уже не стало, и думать о нем было ни к чему, Айдос вдруг придержал коня. Придержал и стал ждать своего помощника, ехавшего сзади.
— Али, — сказал бий, едва кони поравнялись, — приведи вечером этого пастуха ко мне.
7
Степь уходила из-под власти Айдоса.
Ночью, под завесой темноты, а то и днем, открыто, без утайки, люди оставляли аулы, подчиненные главному бию, и шли на вольные места, туда, где нет ни хана, ни его слуг. Одного-двух степняков мог бы остановить бий, вернуть в свой аул. Но один степняк, привязанный арканом, — все равно что ни одного. Прок-то какой в подневольном степняке! Он уже чужой, душа отвернулась от Айдоса, в голове хмель вольной жизни. Грози ему, увещевай его, обещай блага всякие, а он глядит вдаль, тоскует по тому холму или по той низине, где один лишь день или одну ночь жил без хана.
Что эти беглецы! Бог с ними. Худо другое. Степняки, оставшиеся в его аулах, вышли из повиновения. Посланцы Айдоса возвращаются с пустыми хурджунами: не платит народ налог.
Али жаловался:
— Люди, подобно разгулявшимся жеребцам, рвут повода, сбрасывают седла. А без узды и без седла как поскачешь?
Горячий и безжалостный до этого, Айдос вдруг остыл и подобрел. Сборщикам налога запретил трогать — руками ли, плетью ли — упрямых и непокорных. Сам кулаки в ход не пускал, да и по селеньям перестал ездить. Иноходца своего — чудо степное — поставил в загон рядом с рогатым — «началом счастья и богатства»- и только глядел на него печально.
Пустой хурджун, возвращенный Айдосу ханским казначеем, лежал у порога юрты, и старший бий перешагивал через него, не тревожась и не досадуя. Лежит — и пусть себе лежит. О расплате с ханом думал, конечно. Угрозу свою — посадить нерадивого хакима в зиндан — Елтузер-инах выполнит. Да уж лучше быть наказанным ханом, чем своими степняками. Степняки снимут голову — Айдос и весь род его будет проклят и забыт. Хан снимет голову — люди хана проклянут, а Айдоса вознесут как страдальца за дело степняков.
Конец, однако, один — смерть. Почуяли конец Айдоса враги и соперники его и стали виться над главным бием, как коршуны над покойником. Туремурат-суфи не побоялся, прислал своих людей прямо в аул Айдоса. На быстрых конях влетели они в селение и стали звать аульчан под защиту кунградского хакима.
— Степняки! — кричали они. — Бегис и Мыржык облагодетельствованы великим Туремуратом-суфи. Один — его левая рука, другой — правая. Кто примет покровительство Кунграда, тот будет так же облагодетельствован. Вы освободитесь от налога хану.
Кричали, летали как коршуны по аулу, бросали степнякам черные камни слов. Этих коршунов можно было перехватить, повыдергать им перья, а то и свернуть головы. Закон степи суров — не поднимай пыль в чужом ауле! Но не сорвалось с губ Айдоса повеление. А без повеления бия кто вскочит в седло, кто пустит коня вдогонку, кто занесет нож над головой коршунов!
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Непонятные - Тулепберген Каипбергенов - Историческая проза
- Последний - Стефан Жеромский - Классическая проза
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История
- Диковины - Григорий Диков - Сказка