Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль - Владимир Сорокин
- Дата:30.08.2024
- Категория: Проза / Контркультура
- Название: Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
- Автор: Владимир Сорокин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Егорр подъехал к платяному шкафу, открыл, вынул зеленый трехверхий колпак Петрушки.
– Быстро! Давай!
С колпаком в руке робот поехал к Петруше.
– Быстрей, жопа-антилопа! Живо!
Шатающийся Петруша выхватил у него колпак, нахлобучил на голову, скинул халат, оставшись голым.
– Самого давай! – закричал он.
Сразу же исчезла голограмма Риты и возникла другая: государь, сидящий в царской ложе Большого театра.
– Здравы будьте, государь Василий Николаич! – выкрикнул Петруша и попытался пройтись «самоваром», но упал.
– Здравы, здравы будьте…
Он заворочался, поднялся, шатаясь. Поклонился государю, отдал честь и забормотал:
– Есть подарочек для Вашей царской милости от болотной гнилости, от медной ступы, от конской залупы, от кошачьей сраки, от хромой собаки, от голодной бляди, от больного дяди, от мясной колоды, от сырой погоды, от битой рожи, от рваной одёжи, от ползучего гада, от ядерного распада, от гнилого крыльца, от клейменого молодца, от худого лукошка да от меня немножко.
Он наклонился, выставив свой сухонький зад прямо перед спокойным лицом государя:
– Егорр! Запал!!
Робот поднес к заду свой средний палец-зажигалку, вспыхнул огонек. Петруша громко выпустил газы. Они вспыхнули зеленовато-желтым. Быстрое пламя съело голову государя и погасло. В голограмме образовалась дыра. Государь по-прежнему сидел в ложе, но без головы и части левого плеча.
Петруша выпрямился, пошатываясь, отошел от голограммы, глянул:
– Ну вот.
Совсем заплывшие глазки-щелочки весело оценили ущерб, нанесенный государю:
– Ништяк! А, Егорр?
– Так точно.
– Ну-к, это… дай прошлый.
Рядом с голограммой возникла точно такая же, но поменьше. На ней у государя не было только шеи и подбородка.
– Во, видал?! – Петруша подошел к роботу, обнял его за граненое бедро. – Тогда бздёх низом пошел. И это. Слабо я тогда, а? Слабо пернул, а?
– Так точно.
– А сегодня? Как я? Круто! А? Егорр!
– Так точно.
Петруша и робот стояли, разглядывая голограммы. Покачивающийся и перезванивающий бубенчиками колпак на голове Петруши то и дело прислонялся к узкой талии робота.
– Освежить! – скомандовал Петруша.
И протянув руку, вынул из робота рюмку, расплескивая, понес ко рту, хотел было выпить, но остановился, перехватил рюмку в левую руку, а правой показал голограммам кукиш:
– Вот тебе! Толкнул локтем робота:
– Егорр!
Робот сложил кукиш из серебристых пальцев, показал голограммам:
– Вот Вам, государь Василий Николаевич.
Два кукиша, один серебристо-строгий наверху, другой розовато-белый, покачивающийся, внизу, надолго повисли в воздухе.
Петруша устал первым, опустил руку.
– Молодец! – он шлепнул робота по заду, выпил, швырнул рюмку за спину. Робот тут же развернулся, поднял ее, убрал в себя.
– Это… – Петруша почесал голую безволосую грудь. – Надо это…
Его заплывшие глазки-щелочки оглядывали гостиную.
– Егорр!
– Чего изволите?
– Это… – короткопалые ручки Петруши беспокойно зашарили по груди. – Я это…
– Чего изволите? – смотрел на него робот.
– Как это… – мучительно вспоминал лилипут и вдруг размашисто сел на ковер, завалился на спину, но поднялся, встряхнул головой.
Бубенчики зазвенели. Робот смотрел на хозяина. Тот молча смотрел на робота, шевеля пальцами рук и ног.
– Ты… кто? – спросил Петруша, еле ворочая языком.
– Я робот Егорр, – ответил робот.
– И как… дела?
– Как сажа бела.
– А ты… это… ну…
– Чего изволите?
– Ты… кто?
– Я робот Егорр.
Петруша поднял руку, потянулся к роботу, шевеля губами, но вдруг рухнул навзничь и затих. Робот подъехал к нему поближе, опустился на колени, медленно наклонился, взял Петрушу на руки, выпрямился, встал. Поехал в спальню. Петруша спал у него на руках, открыв маленький рот. Робот положил его в разобранную кровать, накрыл одеялом. Снял с головы спящего колпак, поехал в гостиную. Убрал колпак в платяной шкаф. Убрал со стола. Выключил голограммы. Выключил свет. Подъехал к стене. Переключился на спящий режим. Синие глаза его погасли.
Кабак
Питейный дом «Счастливая Московия» на углу Неглинной и Малого Кисельного, принадлежащий крещеному еврею Абраму Ивановичу Мамоне, к восьми часам вечера уж полон разнообразнейшей публики.
Кого только не встретишь здесь! Земские копченые с опальной Трубной улицы и прилежащих переулков, мокрые наемники с трудовой биржи, целовальники из закладных контор Самотеки, учащиеся старших ступеней ремесленного училища № 78, студенты архитектурного института, китайцы с Троицкого рынка, отставные клоуны и акробаты с цирка на Цветном бульваре, спивающиеся актеры из театра Теней, торговки из соседних лавок, бульварные проститутки, наутилусы, палачи, глупенькие, сбитеньщики, калашники и просто пьяницы.
Необъятный, задымленный, всегда пропахший водочным перегаром, пивом, вяленой рыбой и человеческими испарениями подвальный зал кабака строго поделен на сословные и деловые зоны: здесь, например, у исписанной занозистыми стихами и облепленной живыми картинками бетонной колонны шумят студенты с ремесленниками, чуть поодаль «сосут пивко с прицепом» цирковые, под навесом из светящегося живородящего волокна гужуются говорливые китайцы, в углу возле обшарпанного кондиционера «опрокидывают» рябиновую хохотливые торговки, отстоявшие в лавках свою смену, рядом с ними выпивают сбитеньщики, калашники, разносчики дешевой еды, в узком «тамбуре» пропускают по рюмочке клюковки перед выходом на бульвар ярко накрашенные проститутки, а в самом дальнем углу, за четырьмя столами, навсегда сдвинутыми и скрепленными (с разрешения самого Мамоны) стальными скобами, степенно восседают за стаканом «кровавой Маши» местные палачи.
Палаческий стол особенный в мамоновском кабаке: за него никто, кроме палача или подпалачника, сесть права не имеет. Посетители это знают, и даже по пятницам, когда кабак набивается битком, стол палачей может стоять пустым, и даже самый пьяный сбитеньщик со своей торговкой из «Страны Муравии» не рискнет за ним пристроиться.
Сейчас за палаческим столом сидят шестеро: палачи Матвей Самопал-Трубников, Юзя Лубянский, Шка Иванов и ихние подпалачники – Ванька, Соболь и Мишаня. Самопал-Трубников сечет на Трубной площади, Юзя – на Лубянской, Шка Иванов – далековато отсюда, на Пятницкой. Самый старший и опытный среди них – Матвей. Сечет он уже девятый год и пересек, по его словам, без малого восемьдесят тысяч жоп. Осанист Матвей, широкоплеч, окладист бородою. Как выпьет пару стаканов «Машеньки», так сразу хвалиться горазд.
– Кого я токмо не сек, – степенно басит он, прихлебывая из стакана. – Опальных князей Солодилиных, четверых генералов из генштаба, председателя Умной Палаты, сестер-графинь Ворониных за растление малолетнего князя Долгорукова, государева скотника Миронова за преступное равнодушие к животным. Почитай, сто столбовых жоп в год через кнут пропускаю.
Матвей из всех трех палачей самый убоистый, он кнутом сечет. К своему кнуту относится уважительно, часто повторяя пословицу любимую: «кнут не архангел, души не вынет, а правду скажет». Юзя Лубянский и Шка Иванов палачи легкие, они розгой соленой государево Слово и Дело на задницах подданных запечатлевают. Их присказка любимая: «розга ум вострит да дух бодрит». Помоложе они Матвея, любят авторитетного палача подкольнуть-высмеять.
– А что, Матюша, не слепят тебе глаза жопы сиятельные? – спрашивает Шка Иванов, а сам сквозь очки круглые Юзе подмигивает.
– Не боись, не ослепну. Зато руку, как вы, не вывихну. Редко машу, да метко. Мой замах десяти ваших стоит.
– Так с тебя и спросу больше, и задняя обида на тебя крепче! – улыбается Юзя. – А мы что – помахали да и разошлись. И народ простой на нас не серчает. Не столбовые жопы сечены, чай!
– И нам, и жопам одно главное – побыстрей! – вставляет Соболь.
– Жопа жопе – рознь, – не соглашается Матвей. – Иную жопу отсечешь – словно причастишься.
– А на иную – и плюнуть жаль, – кивает Шка Иванов. – Мало жоп достойных осталось, братцы.
– Достойные жопочки в женских гимназиумах обитают, – хитро улыбается подпалачник Мишаня. – Опанки, опаньки по девичьей попоньке! Отсечешь пяток – душой помолодеешь.
– Дело свое честно вершить надобно, без корысти, понял? – поучает его Матвей.
– Как не понять! – лукаво усмехается Мишаня, пальцами «кавычки» делая.
– Без интереса токмо в лагерях секут, – возражает Юзя. – Я не робот, чтоб без любви дело государево вершить. Надобно и розги любить, и жопы. Тогда противоречия в душе не будет.
– Я свой кнут люблю, кто спорит? – оглаживает бороду Матвей. – Но люблю непорочно.
– Мы, Матюша, розги тоже непорочно любим, – рассуждает Юзя. – Среди нас садистов нет.
– Кнут и розга – яко альфа и омега, – вставляет Ванька.
- Обыск - Кир Булычев - Научная Фантастика
- Ордер на убийство - Роберт Шекли - Научная Фантастика
- День опричника - Владимир Сорокин - Современная проза
- Кремль 2222. Тобольск - Константин Кривчиков - Боевая фантастика
- Юбилей - Владимир Сорокин - Русская классическая проза