Ада, или Эротиада - Владимир Набоков
- Дата:20.06.2024
- Категория: Проза / Классическая проза
- Название: Ада, или Эротиада
- Автор: Владимир Набоков
- Просмотров:4
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С угасанием мимолетного жара сменилось и настроение у Вана. Надо бы что-то сказать, что-то предпринять, дело серьезное, или может оказаться серьезным. Уже подъезжали к Гамлету, маленькой русской деревушке, откуда дорога двумя рядами берез вела прямехонько в Ардис. Небольшая стайка сельских нимф в платочках, без сомнения немытых, однако восхитительно прелестных, с гладкими обнаженными плечами и высокой пышной грудью, двумя тюльпанами выпирающей из-под корсета, проследовала мимо в рощу, распевая на трогательном английском старинную частушку:
Thornes and nettlesFor silly girls:Ah, torn the petals,Ah, spilled the pearls![296]
— У тебя в боковом кармашке карандаш, — сказал Ван Люсетт. — Можно взять? Хочу записать слова этой песенки.
— Только чтоб не щекотно! — сказала девочка.
Протянув руку, Ван взял у Ады книгу и под прицелом ее странно насторожившегося взгляда написал на форзаце:
«Больше видеть его не желаю.
Я не шучу.
Скажи М., чтоб не принимала, иначе уеду.
Ответа не надо».
Ада прочла и медленно, не говоря ни слова, стерла написанное ластиком с верхушки карандаша, который передала Вану, а тот сунул карандаш туда, откуда взял.
— Ты такой вертлявый! — заметила, не оборачиваясь, Люсетт. — В следующий раз, — добавила она, — никому не позволю садиться на мое место.
Они уж подкатывали к крыльцу, и Трофиму пришлось тряхнуть за шиворот юного читателя в голубой ливрее, чтоб отложил книгу, спрыгнул и помог Аде выйти из экипажа.
40
Лежа под лиродендронами в своем плетеном гнездышке, Ван читал Антитеррениуса о Раттнере. Всю ночь ему покоя не давало колено; теперь, после обеда, кажется, немного успокоилось. Ада верхом отправилась в Ладору, и он надеялся, что она позабудет про гадкую скипидарную мазь, которую Марина велела ей для него купить.
Через лужайку к нему спешил камердинер, а с ним посыльный, стройный юнец, с ног до головы в черной коже, из-под фуражки выбивались каштановые кудри. Странноватое дитя со свойственным трагику-любителю пережимом огляделось по сторонам и вручило Вану письмо с надписью «лично».
«Любезный Ван!
Через пару дней я отбываю по делам армейской службы за границу. Если пожелаете повидать меня перед отъездом, буду рад встретить Вас (а также и других джентльменов, каких пожелаете пригласить с собой) завтра на рассвете, в месте пересечения шоссе на Мейденхэр с дорогой на Торфяную. Если же нет, прошу удостоверить кратким посланием, что никакого недоброжелательства ко мне не испытываете, равно как и к Вам, сэр, не таит ни малейшего недоброжелательства Ваш покорный слуга
Перси де Прэ».О нет, у Вана не было ни малейшего желания видеться с этим графом. Что и передал он смазливому посланнику, застывшему подбоченясь с выставленным вбок коленом, как статист, ожидающий знака, чтоб по окончании арии Калабро удариться с сотоварищи в лихую кадриль.
— Un moment, — добавил к сказанному Ван. — Крайне интересуюсь, — можно выяснить в миг хоть за тем деревом — ты кто, мальчик с конюшни или девочка с псарни?
Посланник отмолчался и был уведен прочь похохатывающим Бутом. Из-за лавровых зарослей, скрывших обоих из вида, донесся слабый писк, вероятно, в ответ на непристойный щипок.
Было ли то неуклюже-претенциозное послание продиктовано опасением, что отбытие за море на защиту родины можно рассматривать как бегство от сугубо личных обязательств, или же этот примирительный тон был навязан Перси кем-нибудь — не исключено, женщиной (скажем, его матерью, урожденной Прасковьей Ланской), сказать трудно; как бы то ни было, а честь Вана оказалась незапятнанной. Он похромал к ближайшему мусорному контейнеру, там письмо и голубой конверт с откинутым гребнем сжег, решив все начисто забыть, лишь отметив про себя, что отныне этот малый не будет приставать к Аде со своими ухаживаниями.
Она вернулась уже к вечеру — слава Богу, без всякого лекарства. Ван все еще валялся в своем провисшем гамаке, такой несчастный, такой опустошенный, и, оглянувшись вокруг (гораздо естественней, чем тот каштановокудрый посыльный), Ада приподняла вуаль, опустилась на колени и утешила его.
Когда спустя два дня полыхнула молния (образ не новый, предназначенный озарить в памяти возврат к старому амбару), перед Ваном четко слились воедино в своем холодном противоречии две тайные очевидности; обе вертелись в мозгу с самого первого дня его рокового возвращения в Ардис: одна нашептывала, отводя взгляд, что Перси де Прэ был и останется всегда не более чем партнером по танцам, второстепенным поклонником; другая же с настойчивостью призрака продолжала подспудно твердить, что какая-то неназванная беда грозит приключиться с рассудком бледной, неверной возлюбленной Вана.
Утром, накануне самого злосчастного в жизни Вана дня, он обнаружил, что может уже не морщась сгибать колено, однако напрасно увязался за Адой и Люсетт на непредусмотренный ленч средь давно позабытой крокетной лужайки, оттуда домой возвращался с трудом. Все же плавание в бассейне и прогревание на солнце сделали свое дело, боль практически исчезла к тому моменту, как Ада средь самой густоты нескончаемого дневного зноя возвратилась после своего длительного «бота́нья», как она именовала свои ботанические гулянья — кратко и несколько уныло, так как местная микрофлора, помимо знакомых любимых особей, теперь мало чем радовала ее. Марина в роскошном пеньюаре сидела перед огромным овальным шарнирным зеркалом, установленным на белом туалетном столике, который был вынесен на середину лужайки, где и причесывал ее дряхленький, но все еще искусный мастер месье Фиолетт Лионский и Ладорский; это необычное для пленэра занятие Марина объясняла и подтверждала тем, что бабка ее также любила qu'on la coiffe au grand air[297], бросая вызов зефирам (так дуэлянт укрепляет руку кочергой, совершая с нею променады).
— Вот он, наш замечательный артист! — сказала Марина про Вана Фиолетту, который, приняв его за Педро, поклонился с un air entandu[298].
Ван давно мечтал о легкой оздоровительной прогулке с Адой перед переодеванием к ужину, но та, повалившись в плетеное кресло, заявила, что ужасно устала, что такая грязная, что должна умыться и помыть ноги, а также подготовиться к тяжкой обязанности помогать матери в развлечении ее киношников, приглашенных нынче на вечер.
— Я видал его в «Секс-и-К°», — буркнул месье Фиолетт Марине, вращая ее туда-сюда в зеркале головой при том, что сжимал ладонями ей уши.
— Нет, нет, уже поздно, — шептала Ада, — и кроме того, я обещала Люсетт…
Жарким шепотом он настаивал — при этом полностью отдавая себе отчет, сколь тщетны попытки заставить ее передумать, особенно в делах любовных; как вдруг необъяснимым и чудесным образом ее остекленевший взгляд, на глазах оттаивая, слегка оживился, будто новая мысль внезапно вызвала это преображение. Так остановившийся взгляд ребенка вдруг рождает проблеск улыбки, едва тот начинает понимать, что кошмарный сон позади или что дверь осталась не заперта и можно безнаказанно шлепать по отраженному в лужах небу. Ада сняла с плеча сумку с трофеями, и под благосклонным взглядом Фиолетта над зеркальным отражением Марининой головы они с Ваном пошли себе и отыскали в аллее парка относительно уединенный уголок, где когда-то Ада демонстрировала ему свои игры «свет-и-тень». Он обнял ее и поцеловал, и поцеловал снова, как будто она возвратилась из далекого и опасного путешествия. В ее улыбке появилась какая-то особая, какая-то неожиданная прелесть. То уж не была улыбка лукавого демона, вспоминавшего прежнюю, предвкушавшего новую страсть, — то было истинно человечье сияние счастья, беспомощности. Ничто из их страстных, нагнетавших восторг порывов от Горящего амбара до Искрящегося Ручья и сравниться не могло с этим зайчиком, этим «лучиком» всепоглощающей улыбки. Ее черный джемпер и черная, с большими карманами, юбка уже не отвечали образу «скорби по увядшему цветку», как живо окрестила ее наряд Марина («немедленно переодеться», change immediately! — гаркнула она в отсвечивающее зеленым зеркало); теперь обличье Ады обрело прелесть старомодной лясканской девчоночьей школьной формы. Они стояли — чело к челу, загар и бледность, черное с черным, он поддерживал ее за локти, она легко и нежно водила пальчиками по его ключицам, а он шептал, что «обожадно» вдыхает тягучий аромат ее волос и что они пахнут смятыми стеблями лилий, турецким табаком и девичьей томностью. «Нет-нет, не надо», — прервала она, мне надо помыться, быстро-быстро, Аде надо помыться; но они еще целый бесконечный миг стояли обнявшись средь притихшей аллеи, упиваясь, как никогда, ощущением «вечного счастья», светящегося в конце нескончаемой сказки.
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза
- Полное собрание рассказов - Владимир Набоков - Русская классическая проза
- Машенька. Подвиг - Набоков Владимир - Прочее
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Джон Фаулз. Дневники (1965-1972) - Джон Фаулз - Биографии и Мемуары