Помпадуры и помпадурши - Михаил Салтыков-Щедрин
- Дата:18.10.2024
- Категория: Проза / Классическая проза
- Название: Помпадуры и помпадурши
- Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Помпадуры и помпадурши" от Михаил Салтыков-Щедрин
📚 "Помпадуры и помпадурши" - замечательное произведение, которое погружает слушателя в атмосферу российской действительности XIX века. В книге рассказывается о жизни дворянской семьи, о ее проблемах, радостях и скрытых тайнах. Главный герой, помещик, пытается разобраться в сложных отношениях с окружающими и найти свое место в обществе.
🎭 Михаил Салтыков-Щедрин, автор этого произведения, является выдающимся русским писателем и сатириком. Его произведения отличаются остротой социальной критики и глубоким психологическим анализом персонажей.
На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения классической прозы, которые погрузят вас в увлекательный мир литературы.
Не упустите возможность окунуться в историю и насладиться произведениями великих писателей. Слушайте аудиокниги, погружайтесь в мир книги и наслаждайтесь литературным наследием!
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я бы на твоем месте, – продолжал между тем Глумов, – обратился к Быстрицыну с следующею речью: Быстрицын! ты бесспорно хороший и одушевленный добрыми намерениями человек! но ты берешься за такое дело, которое ни в каком случае тебе не принадлежит. Хороша ли сельская община или дурна, препятствует ли она развитию производительности или не препятствует – это вопрос спорный, решение которого (и в особенности решение практическое) вовсе до тебя не относится. Предоставь это решение тем, кто прямо заинтересован в этом деле, сам же не мудрствуй, не смущай умов и на закон не наступай! Помни, что ты помпадур и что твое дело не созидать, а следить за целостью созданного. Созданы, например, гласные суды – ты, как лев, стремись на защиту их! Созданы земства – смотри, чтобы даже ветер не смел венуть на них! Тогда ты будешь почтён и даже при жизни удостоишься монумента. Творчество же оставь и затем – гряди с миром.
– Но что же, наконец, делать? – воскликнул я с тоскою, – что делать, ежели, с одной стороны, для административного творчества нет арены, ежели, с другой стороны, суды препятствуют, земства препятствуют, начальники отдельных частей препятствуют, и ежели, за всем тем, помпадур обладает энергией, которую надобно же как-нибудь поместить!.. Где же исход?
– А ежели человек уж через край изобилует энергией, то существует прелестное слово «фюить», которое даже самого жестоковыйного человека по горло удовлетворить может!
– Фюить! помилуй! да это, наконец, постыдно!
– Постыдно, даже глупо, но до известной степени отвечает потребностям минуты. Во-первых, нечего больше говорить. Во-вторых, это звук, который, как я уже сказал, представляет очень удобное помещение для энергии. В-третьих, это звук краткий, и потому затрогивающий только единичные явления. Тогда как пресловутое зиждительство разом коверкает целый жизненный строй…
Единственный
УтопияЭто был несомненно самый простодушный помпадур в целом мире.
Природа создала его в одну из тех минут благодатной тишины, когда из материнского ее лона на всех льется мир и благоволение. В эти краткие мгновения во множестве рождаются на свете люди не весьма прозорливые, но скромные и добрые; рождаются и, к сожалению, во множестве же и умирают… Но умные муниципии подстерегают уцелевших и, по достижении ими законного возраста, ходатайствуют об них перед начальством. И со временем пользуются плодами своей прозорливости, то есть бывают счастливы.
Увы! с каждым днем подобные минуты становятся все более и более редкими. Нынче и природа делается словно озлобленною и все творит помпадуров не умных, но злых. Злые и неумные, они мечутся из угла в угол и в безумной резвости скачут по долам и по горам, воздымая прах земли и наполняя им вселенную. С чего резвятся? над кем и над чем празднуют победу?
Но этот помпадур, даже среди необыкновенных, был самый необыкновенный. Начальственного любомудрия не было в нем нисколько. Во время прогулок, когда прохожие снимали перед ним шапки, он краснел; когда же усматривал, что часовой на тюремной гауптвахте, завидев его, готовится дернуть за звонок, то мысленно желал провалиться сквозь землю и немедленно сворачивал куда-нибудь в сторону.
– Не люблю я этих выбеганий! – говорил он, – прибегут как шальные, выпучат глаза, ружьями кидать начнут – что хорошего!
Даже с квартальными он дозволял себе быть простодушным. Не допускал, чтобы квартальный ожесточал обывателя, но скорбел, когда и обыватель забывал о квартальном.
– Квартальный, – говорил он, – всенепременно должен быть сыт, одет и обут, обыватель же все сие волен исполнить по мере возможности. Ежели он и не очень сыт, то с него не взыщется!
Ни наук, ни искусств он не знал; но если попадалась под руку книжка с картинками, то рассматривал ее с удовольствием. В особенности нравилась ему повесть о похождениях Робинзона Крузое на необитаемом острове (к счастью, изданная с картинками).
– Эту книгу, – выражался он, – всякий русский человек в настоящее время у себя на столе бессменно держать должен. Потому, кто может зараньше определить, на какой он остров попасть может? И сколько, теперича, есть в нашем отечестве городов, где ни хлеба испечь не умеют, ни супу сварить не из чего? А ежели кто эту книгу основательно знает, тот сам все сие и испечет, и сварит, а по времени, быть может, даже и других к употреблению подлинной пищи приспособит!
В администрации он был философ и был убежден, что самая лучшая администрация заключается в отсутствии таковой.
– Ежели я живу смирно и лишнего не выдумываю, – внушал он своему письмоводителю, – то и все прочие будут смирно жить. Ежели же я буду выдумывать, а тем паче писать, то непременно что-нибудь выдумаю: либо утеснение, либо просто глупость. А тогда и прочие начнут выдумывать, и выйдет у нас смятение, то есть кавардак.
Этого мало: он даже полагал (и, быть может, не без основания), что в каждой занумерованной и писанной на бланке бумаге непременно заключается чья-нибудь погибель, а потому принял себе за правило из десяти подаваемых ему к подпису бумаг подписывать только одну.
– Вы ко мне с бумагами как можно реже ходите, – говорил он письмоводителю, – потому что я не разорять приехал, а созидать-с. Погубить человека не трудно-с. Черкнул: Помпадур 4-й, и нет его. Только я совсем не того хочу. Я и сам хочу быть жив и другим того же желаю. Чтоб все были живы: и я, и вы, и прочие-с! А ежели вам невтерпеж бумаги писать, то можете для своего удовольствия строчить сколько угодно, я же подписывать не согласен.
Иногда он развивал свои административные теории очень подробно.
– Всякий, – говорил он, – кого ни спросите, что он больше любит, будни или праздник? – наверное ответит: праздник. Почему-с? а потому, государь мой, что в праздник начальники бездействуют, а следовательно, нет ни бунтов, ни соответствующих им экзекуций. Я же хочу, чтоб у меня всякий день праздник был, а чтобы будни, в которые бунты бывают, даже из памяти у всех истребились!
Или:
– До сих пор так было, что обыватель тогда только считал себя благополучным, когда начальник находился в отсутствии. Сии дни праздновали и, в ознаменование общей радости, ели пироги. Почему, спрашиваю я вас, все сие именно так происходило? А потому, государь мой, что, с отъездом начальника, наставала тишина. Никто не скакал, не кричал, не спешил, а следовательно, и не сквернословил-с. Я же хочу, чтобы на будущее время у меня так было: если я даже присутствую, пускай всякий полагает, что я нахожусь в отсутствии!
Но что более всего привлекало к нему сердца – это административная стыдливость, доходившая до того, что он не мог произнести слово «сечь», чтоб не сгореть при этом со стыда.
Когда он прибыл в город, то прежде всего, разумеется, пожелал ознакомиться с делами. Письмоводитель сразу вынес ему целый ворох. Но когда он развернул одно из них, то первая попавшаяся ему на глаза фраза была следующая:
«…когда же начали их сечь…»
Он покраснел и поспешно обратился к другому делу. Но там тоже было написано:
«…а потому начали их сечь вновь…»
Тогда он покраснел еще больше и с этой минуты решился раз навсегда никаких дел не читать.
– Все дела в таком роде? – застенчиво обратился он к письмоводителю.
– Послаблений не допускается-с.
– Какая, однако ж, печальная необходимость! – задумчиво воскликнул он и затем, почти шепотом, продолжал: – И часто бывают у вас революции?
– Одна в год – это как калач испечь, а то так и две.
– Грустно! И зачем это люди делают революции – не постигаю! не лучше ли жить смирно, аккуратно и быть счастливыми… без революций!
– Осмелюсь доложить, это всё умники-с. А глядя на них, и дураки заимствуются-с.
Помпадур задумался.
– А знаете ли, – сказал он после минутного молчания, – какая мне вдруг мысль в голову пришла?
– Не могу знать-с.
– Что революций, собственно, никаких нет и не бывало-с!
Письмоводитель даже глаза выпучил: до того неуместною показалась ему подобная выходка со стороны ченовека, называющего себя помпадуром.
– Как это возможно-с? – бормотал он, – все квартальные в один голос доносят-с!
Но помпадур уже не слушал возражений и, ходя в волнении по комнате, убежденным голосом говорил:
– Да-с; нет революций, и не бывало! Вы думаете, что было во Франции в 1789 году, революция-с? Отнюдь-с! Просто-напросто умные люди об умных предметах промежду себя разговор хотели иметь, а господам французским квартальным показалось, что какие-то революции затеваются-с!
Эта мысль была для него как бы откровением. Заручившись ею, он вдруг совершенно ясно сознал все, что дотоле лишь смутно мелькало на дне его доброй души.
– Да-с, – продолжал он развивать свой взгляд, – если б господа квартальные поостереглись, многих бы неприятностей можно было избежать! Да и что за радость отыскивать революции – не постигаю! Если б даже доподлинно таковые в зародыше существовали, зачем оные преждевременно пробуждать и накликать-с? Не лучше ли тихим манером это дело обделать, чтобы оно, так сказать, измором изныло, чем во всеуслышание объявлять: вот, мол, мы каковы! каждый год по революции делаем! А ежели уж нельзя это паскудство скрыть, то все же предварительно увещевать, а не сечь господ революционеров надлежит!
- Записки экспедитора Тайной канцелярии - Олег Рясков - Историческая проза
- Коняга - Михаил Сальтыков-Щедрин - Классическая проза
- 100 рецептов при холецистите. Вкусно, полезно, душевно, целебно - Ирина Вечерская - Здоровье
- Орёл-меценат - Михаил Салтыков-Щедрин - Классическая проза
- Верный Трезор - Михаил Салтыков-Щедрин - Классическая проза