Чевенгур - Андрей Платонов
- Дата:18.11.2024
- Категория: Проза / Классическая проза
- Название: Чевенгур
- Автор: Андрей Платонов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– По-моему, годов через пять выше куры скота ни у кого не будет. Кому ж охота маток телить для соседа? Да и нынешний-то скот, не доживя веку, подохнет. У того же Петьки мой рысак первым ляжет – человек сроду лошадь не видал, а кроме кольев, у него кормов нету! Ты вот утешь меня, Федор Михалыч, – только обиды в себе на меня не томи!
Достоевский его сразу утешил:
– Верно, Недоделанный, ни к чему дележ!
Копенкин вырвался на чистоту посреди круга людей.
– Как так ни к чему? Ты что, бандитскую сторону берешь? Так я тебя враз доделаю! Граждане, – с устрашением и дрожью сказал всем Копенкин. – Того, что недоделанный кулак сейчас говорил, – ничего не будет. Социализм придет моментально и все покроет. Еще ничего не успеет родиться, как хорошо настанет! Вследствие же отвода рысака от Рыжова предлагаю его передать уполномоченному губисполкома – товарищу Дванову. А теперь – расходитесь, товарищи бедняки, для борьбы с разрухой!
Бедняки неуверенно тронулись с коровами и лошадьми, разучившись их водить.
Недоделанный, обомлевши, глядел на Копенкина – емо мучила уже не утрата рысака, а любопытство.
– А дозвольте мне слово спросить, товарищ из губернии? – насмелился наконец Недоделанный детским голосом.
– Власти тебе не дано, так спрашивай тогда! – сжалился Копенкин.
Недоделанный вежливо и внимательно спросил:
– А что такое социализм, что там будет и откуда туда добро прибавится?
Копенкин объяснил без усилия:
– Если бы ты бедняк был, то сам бы знал, а раз ты кулак, то ничего не поймешь.
Вечером Дванов и Копенкин хотели уезжать, но Достоевский просил остаться до утра, чтобы окончательно узнать – с чего начинать и чем кончать социализм в степи.
Копенкин скучал от долгой остановки и решил ехать в ночь.
– Уж все тебе сказали, – инструктировал он Достоевского. – Скот есть. Классовые массы на ногах. Теперь объявляй трудгужповинность – рой в степи колодцы и пруды, а с весны вези постройки. Гляди, чтоб к лету социализм из травы виднелся! Я к тебе наведаюсь!
– Тогда выходит, что одни бедняки и будут работать – у них ведь лошади, а зажиточные будут жить без толку! – опять сомневался Достоевский.
– Ну и что ж? – не удивился Копенкин. – Социализм и должен произойти из чистых бедняцких рук, а кулаки в борьбе погибнут.
– Это верно, – удовлетворился Достоевский.
Ночью Дванов и Копенкин уехали, еще раз пристрожив Достоевского насчет срока устройства социализма.
Рысак Недоделанного шагал рядом с Пролетарской Силой. Обоим всадникам стало легче, когда они почувствовали дорогу, влекущую их вдаль из тесноты населения. У каждого, даже от суточной оседлости, в сердце скоплялась сила тоски; поэтому Дванов и Копенкин боялись потолков хат и стремились на дороги, которые отсасывали у них лишнюю кровь из сердца.
Уездная широкая дорога пошла навстречу двум всадникам, переведшим коней на степную рысь.
А над ними было высокое стояние ночных облаков, полуосвещенных давно зашедшим солнцем, и опустошенный дневным ветром воздух больше не шевелился. От свежести и безмолвия поникшего пространства Дванов ослаб, он начал засыпать на рысаке.
– Встретится жилье – давай там подремлем до рассвета, – сказал Дванов.
Копенкин показал на недалекую полосу леса, лежавшего на просторной земле черной тишиной и уютом.
– Там будет кордон.
Еще только въехав в чащу сосредоточенных грустных деревьев, путники услышали скучающие голоса кордонных собак, стерегущих во тьме уединенный кров человека.
Лесной надзиратель, хранивший леса из любви к науке, в этот час сидел над старинными книгами. Он искал советскому времени подобия в прошлом, чтобы узнать дальнейшую мучительную судьбу революции и найти исход для спасения своей семьи.
Его отец-лесничий оставил ему библиотеку из дешевых книг самых последних, нечитаемых и забытых сочинителей. Он говорил сыну, что решающие жизнь истины существуют тайно в заброшенных книгах.
Отец лесного надзирателя сравнивал плохие книги с нерожденными детьми, погибающими в утробе матери от несоответствия своего слишком нежного тела грубости мира, проникающего даже в материнское лоно.
– Если бы десять таких детей уцелело, они сделали бы человека торжественным и высоким существом, – завещал отец сыну. – Но рождается самое смутное в уме и нечувствительное в сердце, что переносит резкий воздух природы и борьбу за сырую пищу.
Лесной надзиратель читал сегодня произведение Николая Арсакова, изданное в 1868 году. Сочинение называлось «Второстепенные люди», и надзиратель сквозь скуку сухого слова отыскивал то, что ему нужно было. Надзиратель считал, что скучных и бессмысленных книг нет, если читатель бдительно ищет в них смысл жизни. Скучные книги происходят от скучного читателя, ибо в книгах действует ищущая тоска читателя, а не умелость сочинителя.
«Откуда вы? – думал надзиратель про большевиков. – Вы, наверное, когда-то уже были, ничего не происходит без подобия чему-нибудь, без воровства существовавшего».
Двое маленьких детей и располневшая жена спали мирно и безотчетно. Поглядывая на них, надзиратель возбуждал свою мысль, призывая ее на стражу для этих трех драгоценных существ. Он хотел открыть будущее, чтобы заблаговременно разобраться в нем и не дать погибнуть своим ближайшим родственникам.
Арсаков писал, что только второстепенные люди делают медленную пользу. Слишком большой ум совершенно ни к чему – он как трава на жирных почвах, которая валится до созревания и не поддается покосу. Ускорение жизни высшими людьми утомляет ее, и она теряет то, что имела раньше.
«Люди, – учил Арсаков, – очень рано почали действовать, мало поняв. Следует, елико возможно, держать свои действия в ущербе, дабы давать волю созерцательной половине души. Созерцание – это самообучение из чуждых происшествий. Пускай же как можно длительнее учатся люди обстоятельствам природы, чтобы начать свои действия поздно, но безошибочно, прочно и с оружием зрелого опыта в деснице. Надобно памятовать, что все грехи общежития растут от вмешательства в него юных разумом мужей. Достаточно оставить историю на пятьдесят лет в покое, чтобы все без усилий достигли упоительного благополучия».
Собаки взвыли голосами тревоги, и надзиратель, взяв винтовку, вышел встречать поздних гостей.
Сквозь строй преданных собак и мужающих щенков надзиратель провел лошадей с Двановым и Копенкиным.
Через полчаса трое людей стояли вокруг лампы в бревенчатом, надышенном жизнью доме. Надзиратель поставил гостям хлеб и молоко.
Он насторожился и заранее приготовился ко всему плохому от ночных людей. Но общее лицо Дванова и его часто останавливающиеся глаза успокаивали надзирателя.
Поев, Копенкин взял раскрытую книгу и с усилием прочитал, что писал Арсаков.
– Как ты думаешь? – подал Копенкин книгу Дванову.
Дванов прочел.
– Капиталистическая теория: живи и не шевелись.
– Я тоже так думаю! – сказал Копенкин, отстраняя порочную книгу прочь. – Ты скажи, куда нам лес девать в социализме? – с огорченной задумчивостью вздохнул Копенкин.
– Скажите, товарищ, сколько лес дает дохода на десятину? – спросил Дванов надзирателя.
– Разно бывает, – затруднился надзиратель. – Какой смотря лес, какого возраста и состояния – здесь много обстоятельств...
– Ну, а в среднем?
– В среднем... Рублей десять-пятнадцать надо считать.
– Только? А рожь, наверно, больше?
Надзиратель начал пугаться и старался не ошибиться.
– Рожь несколько больше... Двадцать-тридцать рублей выйдет у мужика чистого дохода на десятину. Я думаю, не меньше.
У Копенкина на лице появилась ярость обманутого человека.
– Тогда лес надо сразу сносить и отдать землю под пахоту! Эти дерева только у озимого хлеба место отнимают...
Надзиратель затих и следил чуткими глазами за волнующимся Копенкиным. Дванов высчитывал карандашом на книжке Арсакова убыток от лесоводства. Он еще спросил у надзирателя, сколько десятин в лесничестве, – и подвел итог.
– Тысяч десять мужики в год теряют от этого леса, – спокойно сообщил Дванов. – Рожь, пожалуй, будет выгоднее.
– Конечно, выгодней! – воскликнул Копенкин. – Сам лесник тебе сказал. Вырубить надо наголо всю эту гущу и засеять рожью. Пиши приказ, товарищ Дванов!
Дванов вспомнил, что он давно не сносился с Шумилиным. Хотя Шумилин не осудит его за прямые действия, согласные с очевидной революционной пользой. Надзиратель осмелился немного возразить:
– Я хотел вам сказать, что самовольные порубки и так сильно развились в последнее время, и не надо больше рубить такие твердые растения.
– Ну тем лучше, – враждебно отозвался Копенкин. – Мы идем по следу народа, а не впереди его. Народ, значит, сам чует, что рожь полезней деревьев. Пиши, Саша, ордер на рубку леса.
- Эстетика и теория искусства XX века. Хрестоматия - Коллектив авторов - Культурология
- Мастера и шедевры. Том 2 - Игорь Долгополов - Прочая справочная литература
- Восхождение звезды - Джерри Уандер - Короткие любовные романы
- Магистр Тайной Печати - Кристиана Берестова - Любовно-фантастические романы
- Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонов - Русская классическая проза