Чевенгур - Андрей Платонов
- Дата:18.11.2024
- Категория: Проза / Классическая проза
- Название: Чевенгур
- Автор: Андрей Платонов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Завтра либо бандиты опять поскачут! – жуя, сказал Поганкин и хлопнул ложкой по лбу одного мальчика: тот вытащил сразу кусок картошки.
– Отчего бандиты? – хотел узнать Дванов.
– На дворе вызвездило – дорога поусадистей пойдет! У нас тут как грязь – так мир, как дорога провянет – так война начинается!
Поганкин положил ложку и хотел рыгнуть, но у него не вышло.
– Теперча хватай! – разрешил он детям. Те полезли на захват остатков в чашке.
– От такого довольствия цельный год не икаю! – серьезно сообщил Дванову Поганкин. – А бывало, пообедаешь, так до самой вечерни от икоты родителей поминаешь! Вкус был!
Дванов укладывался, чтобы уснуть и поскорее достигнуть завтрашнего дня. Завтра он пойдет к железной дороге, чтобы возвратиться домой.
– Наверно, скучно вам живется? – спросил Дванов, уже успокаиваясь для сна.
Поганкин согласился:
– Да то, ништ, весело! В деревне везде скучно. Оттого и народ-то лишний плодится, что скучно. Ништ, стал бы кажный женщину мучить, ежели б другое занятье было?
– А вы бы переселялись на верхние жирные земли! – догадался Дванов. – Там можно жить с достатком, от этого веселей будет.
Поганкин задумался.
– Куды там – разве стронешься с таким карогодом?.. Ребята, идите отпузырьтесь на ночь...
– А чего же? – испытывал Дванов. – А то у вас отнимут ту землю обратно.
– Это как же? Аль распоряженье вышло?
– Вышло, – сказал Дванов. – Что ж зря пропадает лучшая земля? Целая революция шла из-за земли, вам ее дали, а она почти не рожает. Теперь ее пришлым поселенцам будут отдавать – те верхом на нее сядут... Нароют колодцев, заведут на суходолах хутора – земля и разродится. А вы только в гости ездите в степь...
Поганкин весь озаботился, Дванов нашел его страх.
– Земля-то там уж дюже хороша! – позавидовал Поганкин своей собственности. – Что хошь родит. Нюжли Советская власть по усердию судит?
– Конечно, – улыбался Дванов в темноте. – Ведь поселенцы придут, такие же крестьяне. Но раз они лучше владеют землей, то им ее и отдадут. Советская власть урожай любит.
– Это-то хоть верно, – загорюнился Поганкин. – Ей тогда удобней разверсткой крыть!
– Разверстку скоро запретят, – выдумывал Дванов. – Как война догорит, так ее и не будет.
– Да мужики тоже так говорят, – соглашался Поганкин. – Ай кто стерпит муку такую нестерпимую! Ни в одной державе так не полагается... Либо правда в степь-то уйти полезней?
– Уходи, конечно, – налегал Дванов. – Набери хозяев десять и трогайся... После Поганкин долго разговаривал с Варей и с болящей женой о переселении – Дванов им дал целую душевную мечту.
Утром Дванов ел в сельсовете пшенную кашу и снова видел бога. Бог отказался от каши: что мне делать с нею, сказал он, если съем, то навсегда все равно не наемся.
В подводе Совет Дванову отказал, и бог указал ему дорогу на слободу Каверино, откуда до железной дороги двадцать верст.
– Попомни меня, – сказал бог и опечалился взором. – Вот мы навсегда расходимся, и как это грустно – никто не поймет. Из двух человек остается по одному! Но упомни, что один человек растет от дружбы другого, а я расту из одной глины своей души.
– Поэтому ты есть бог? – спросил Дванов.
Бог печально смотрел на него, как на не верующего в факт.
Дванов заключил, что этот бог умен, только живет наоборот; но русский – это человек двухстороннего действия: он может жить и так и обратно и в обоих случаях остается цел.
* * *Затем настал долгий дождь, и Дванов вышел на нагорную дорогу лишь под вечер. Ниже лежала сумрачная долина тихой степной реки. Но видно, что река умирала: ее пересыпали овражные выносы, и она не столько текла продольно, сколько ширилась болотами. Над болотами стояла уже ночная тоска. Рыбы спустились ко дну, птицы улетели в глушь гнезда, насекомые замерли в щелях омертвелой осоки. Живые твари любили тепло и раздражающий свет солнца, их торжественный звон сжался в низких норах и замедлился в шепот.
Но Дванову слышались в воздухе невнятные строфы дневной песни, и он хотел в них возвратить слова. Он знал волнение повторенной, умноженной на окружающее сочувствие жизни. Но строфы песни рассеивались и рвались слабым ветром в пространстве, смешивались с сумрачными силами природы и становились беззвучными, как глина. Он слышал движение, непохожее на его чувство сознания.
В этом затухающем, наклонившемся мире Дванов разговорился сам с собой. Он любил беседовать один в открытых местах, но, если бы его кто услышал, Дванов застыдился бы как любовник, захваченный в темноте любви со своей любимой. Лишь слова обращают текущее чувство в мысль, поэтому размышляющий человек беседует. Но беседовать самому с собой – это искусство, беседовать с другими людьми – забава.
– Оттого человек идет в общество, в забаву, как вода по склону, – закончил Дванов.
Он сделал головою полукруг и оглядел половину видимого мира. И вновь заговорил, чтобы думать:
– Природа все-таки деловое событие. Эти воспетые пригорки и ручейки не только полевая поэзия. Ими можно поить почву, коров и людей. Они станут доходными, и это лучше. Из земли и воды кормятся люди, а с ними мне придется жить.
Дальше Дванов начал уставать и шел, ощущая скуку внутри всего тела. Скука утомления сушила его внутренности, трение тела совершалось туже – без влаги мысленной фантазии.
В виду дымов села Каверино дорога пошла над оврагом. В овраге воздух сгущался в тьму. Там существовали какие-то мочливые трясины и, быть может, ютились странные люди, отошедшие от разнообразия жизни для однообразия задумчивости.
Бог свободы Петропавловки имел себе живые подобия в этих весях губернии.
Из глубины оврага послышалось сопенье усталых лошадей. Ехали какие-то люди, и кони их вязли в глине.
Молодой отважный голос запел впереди конного отряда, но слова и напев песни были родом издали отсюда.
Есть в далекой стране,На другом берегу,Что нам снится во сне,Но досталось врагу...
Шаг коней выправился. Отряд хором перекрыл переднего певца по-своему и другим напевом:
Кройся, яблочко,Спелым золотом,Тебя срежет СоветСерпом-молотом...
Одинокий певец продолжал в разлад с отрядом:
Вот мой меч и душа,А там счастье мое...
Отряд покрыл припевом конец куплета:
Эх, яблочко,Задушевное,Ты в паек попадешьБудешь прелое...Ты на дереве растешьИ дереву кстати,А в Совет попадешьС номером-печатью...
Люди враз засвистали и кончили песню напропалую:
Их, яблочко,Ты держи свободу:Ни Советам, ни царям,А всему народу...
Песня стихла. Дванов остановился, интересуясь шествием в овраге.
– Эй, верхний человек! – крикнули Дванову из отряда. – Слазь к безначальному народу!
Дванов остался на месте.
– Ходи быстро! – звучно сказал один густым голосом, вероятно, тот, что запевал. – А то считай до половины – и садись на мушку!
Дванов подумал, что Соня едва ли уцелеет в такой жизни, и решил не хранить себя:
– Выезжайте сами сюда – тут суше! Чего лошадей по оврагу морите, кулацкая гвардия!
Отряд внизу остановился.
– Никиток, делай его насквозь! – приказал густой голос.
Никиток приложил винтовку, но сначала за счет Бога разрядил свой угнетенный дух:
– По мошонке Исуса Христа, по ребру богородицы и по всему христианскому поколению – пли!
Дванов увидел вспышку напряженного беззвучного огня и покатился с бровки оврага на дно, как будто сбитый ломом по ноге. Он не потерял ясного сознания и слышал страшный шум в населенном веществе земли, прикладываясь к нему поочередно ушами катящейся головы. Дванов знал, что он ранен в правую ногу – туда впилась железная птица и шевелилась колкими остьями крыльев.
В овраге Дванов схватил теплую ногу лошади, и ему стало не страшно у этой ноги. Нога тихо дрожала от усталости и пахла потом, травою дорог и тишиной жизни.
– Страхуй его, Никиток, от огня жизни! Одежда твоя.
Дванов услышал. Он сжал ногу коня обеими руками, нога превратилась в благоухающее живое тело той, которой он не знал и не узнает, но сейчас она стала ему нечаянно нужна. Дванов понял тайну волос, сердце его поднялось к горлу, он вскрикнул в забвении своего освобождения и сразу почувствовал облегчающий удовлетворенный покой. Природа не упустила взять от Дванова то, зачем он был рожден в беспамятстве матери: семя размножения, чтобы новые люди стали семейством. Шло предсмертное время – и в наваждении Дванов глубоко возобладал Соней. В свою последнюю пору, обнимая почву и коня, Дванов в первый раз узнал гулкую страсть жизни и нечаянно удивился ничтожеству мысли перед этой птицей бессмертия, коснувшейся его обветренным трепещущим крылом.
- Эстетика и теория искусства XX века. Хрестоматия - Коллектив авторов - Культурология
- Мастера и шедевры. Том 2 - Игорь Долгополов - Прочая справочная литература
- Восхождение звезды - Джерри Уандер - Короткие любовные романы
- Магистр Тайной Печати - Кристиана Берестова - Любовно-фантастические романы
- Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонов - Русская классическая проза