Мужики - Владислав Реймонт
- Дата:13.08.2024
- Категория: Проза / Классическая проза
- Название: Мужики
- Автор: Владислав Реймонт
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Правду говорю. Красавица она, молодая, богатая — да ей палкой придется женихов разгонять!
Ягна ничего не ответила, а Ганка вышла во двор отнести поросятам корм и опять стала глядеть на дорогу.
"Что такое случилось? — думала она с тоской. — Его еще в субботу должны были отпустить, а сегодня понедельник — и ни слуху ни духу!"
Но печалиться было некогда — надо было сгребать остаток сена и весь клевер, так как дождь все усиливался и лил уже без передышки.
А вскоре после полудня пришли ксендз и органист, пришли члены костельного братства со свечами, собрались опять соседи и знакомые. Мацея положили в гроб, Матеуш забил крышку, ксендз прочитал молитвы, и под тихое пение повезли Борыну в костел, где уже раздавался погребальный звон.
Когда семья Борыны вернулась из костела, им показалось в комнатах так пусто, жутко и тихо, что Кузька разрыдалась, а Ганка сказала Ягустинке, убиравшей избу:
— Ведь он столько времени лежал, как труп, а все-таки в доме чувствовался хозяин!
— Вот вернется Антек, и опять будет в доме хозяин, — льстиво отозвалась старуха.
— Ох, поскорее бы вернулся! — вздохнула Ганка.
Но, посмотрев в окно на серую завесу дождя, который все лил и лил, она еще раз-другой вздохнула, отерла слезы и принялась подгонять всех:
— Скорее, скорее, люди! Кто бы ни помер, хоть самый большой человек, — канет, как камень в воду, и никто уже его не вернет. А земля не ждет, над ней надо трудиться.
И повела всех окучивать картофель. Только Юзя осталась дома присматривать за детьми. Она к тому же была нездорова и все еще никак не могла успокоиться. Лапа ни на шаг не отходил от нее, а питомец Витека, аист, как часовой стоял на крыльце на одной ноге.
Теплый дождь, мелкий, но частый, не утихал ни на минуту, и птицы перестали петь, все притаилось, затихло и, казалось, заслушалось этого немолчного, звонкого шепота капель. Только изредка кричали гуси, плескаясь в синих лужах.
А перед самым закатом выглянуло яркое солнце и зажгло красные огоньки в лужах и каплях.
— Завтра уж наверняка ведро будет! — говорили мужики, возвращаясь с поля.
— Хоть бы он еще шел! Такой дождь — чистое золото!
— Картошка чуть было не пропала совсем!
— А овес! И его спалило…
— Всему дождик на пользу пойдет!
— Эх, если бы так хоть дня три лил! — вздохнул кто-то.
Дождь шел все так же ровно и тихо до самой ночи, и люди наслаждались, стоя перед хатами на прохладном благоухающем воздухе. Сыновья Гульбаса сзывали девушек и парней за деревню, на жнивье — жечь костры, потому что сегодня был канун Иванова дня. Но из-за дождя и темноты мало нашлось охотников. У леса только кое-где зажглись бледные огни.
Витек с самых сумерек уговаривал Юзьку идти с ним туда, к кострам, но она грустно отвечала:
— Не пойду, не до забав мне, ничего мне не мило…
— Да мы только зажжем, перепрыгнем через огонь и сейчас домой! — умолял Витек.
— Сиди дома, не то Ганке скажу! — пригрозила ему Юзя.
Но он все-таки убежал и вернулся после ужина, голодный, весь в грязи.
Дождь шел всю ночь и прекратился только утром, когда уже совсем рассвело и люди шли в костел на отпевание Борыны.
Солнца, однако, не было, и в серой дымке пасмурного утра еще ярче зеленели поля и сады, а ручьи вились серебряной пряжей. Воздух был свеж и ароматен, с деревьев при малейшем дуновении обильно сыпались капли, птицы заливались, как шальные, весело лаяли собаки, носясь по улицам вместе с ребятишками, все голоса летели высоко и звучали как-то особенно радостно. Даже земля, напившаяся досыта, казалось, кипела в неудержимом порыве роста.
В костеле ксендз отслужил заупокойную обедню, и они со слупским ксендзом и органистом, сидя перед главным алтарем, нараспев молились по-латыни.
Борына лежал высоко на катафалке, окруженный лесом пылающих свечей, а около него стояли на коленях все односельчане, молились и слушали протяжное и заунывное пение. Заупокойная молитва то поднималась до вопля отчаяния, такого страшного, что волосы вставали дыбом и жестокая боль терзала сердце, то переходила в тихие стоны глубокой скорби, от которых замирала душа и невольные слезы текли из глаз, то уносилась в небо дивным ангельским пением, сулившим вечное блаженство, и тогда люди вздыхали глубоко, отирали слезы, а иные — плакали навзрыд.
Длилось это добрый час, а когда кончилось, поднялся шум, движение, все вставали с колен. Амброжий снимал свечи с катафалка и раздавал их прихожанам, а ксендз еще что-то пропел, окадил гроб, так что воздух стал голубой от дыма, и двинулся к дверям вслед за крестом.
Гроб подняли первые люди в Липцах, вынесли его под громкий плач и вопли и поставили на телегу, выстланную соломой. Ягустинка тайком, чтобы не увидали ксендзы, сунула под солому каравай хлеба, обернутый в чистую полотняную тряпку. Петрик натянул вожжи и, щелкая кнутом, в нетерпении оглядывался на ксендзов.
Печально зазвонил колокол, вынесли черные хоругви, запылали огоньки свечей, Стах поднял и понес крест, а ксендзы запели: "Miserere mei Deus".[25]
Мрачная песнь смерти зарыдала над головами толпы безграничной скорбью и ужасом.
Двинулись медленно по тополевой дороге на кладбище.
Черная хоругвь с изображением черепа затрепыхалась на ветру, как страшная птица, и понеслась впереди, а за ней сверкал серебряный крест, шли ксендзы в черных облачениях и тянулась длинная вереница прихожан с горящими свечами.
Телега с гробом, поставленным высоко, чтобы он всем был виден, ехала среди дороги, за ней шли родные покойника, оглашая воздух стонами и плачем, а по сторонам в скорбном молчании двигалась вся деревня. Даже больные и калеки не захотели остаться дома.
Низко нависло серое, мутное небо, словно опираясь на могучие тополя, склоненные над дорогой. Казалось, все кругом заслушалось погребального пения. А когда порыв ветра расшевелил травы и деревья, с них, как тихие горькие слезы, закапала роса, и взволнованная рожь тихо качала тяжелыми колосьями, клонилась все ниже, прощаясь с хозяином последним земным поклоном.
Пение ксендзов расплылось в воздухе, и суровая тишина сошла на души, только колокола все стонали, гудели, о чем-то взывали к хмурому небу, к лесам и туманной дали. Над полями заливались жаворонки, порой скрипела телега, шуршали хоругви, чавкала под ногами грязь и слышался горький сиротливый плач.
Ксендз опять запел, и от этого заунывного пения слезы снова навертывались на глаза, сжималось сердце, и все глаза тревожно и беспомощно поднимались к облачному небу, словно моля его о милосердии. Как едкий дым, тянулись печальные, безнадежные мысли.
О судьба человеческая, неумолимая судьба!
Что все наши тяжкие труды? Что жизнь человека? Исчезнет он без следа, как снег, и родные дети о нем не будут помнить.
Все — одно только горе, слезы и мучения!
Что такое счастье человеческое, все радости наши и надежды? Только дым один, прах, обманчивые призраки, ничто…
И что такое ты сам, человек, ты, надменный, дерзко считающий себя выше всех тварей земных?
Ты только ветер, что неведомо откуда приходит, неведомо зачем мечется и неведомо куда уходит.
И ты, человече, мнишь себя владыкой мира?
Но хотя бы тебе сулили здесь рай — ты должен будешь его покинуть!
Хотя бы ты одарен был великой мощью — смерть ее у тебя вырвет.
Хотя бы тебя признали величайшим мудрецом — ты станешь прахом!
И не одолеешь ты судьбы, несчастный, не победишь смерти, нет!..
Ибо беззащитен ты, слаб, недолговечен, как листок, гонимый ветром.
Ибо ты в когтях смерти, как птенчик, взятый из гнезда: щебечет он радостно поет, трепещет крылышками, а того не знает, что его сейчас придушит коварная рука и отнимет милую жизнь.
О душа, зачем же выбрала ты своей обителью бренное человеческое тело? Зачем?
С такими мыслями и чувствами шли люди за гробом, печально озирая зеленые поля и тяжко вздыхая. От невыразимой тоски каменели лица, трепетали сердца.
— Secundum magnam misericordiam tuam.[26]
Тяжелые латинские слова падали, как комья мерзлой земли, и люди невольно клонили головы, словно под неумолимой косой смерти, но шли вперед неудержимо, Шли, упрямые и безропотные, серые и крепкие, как камни на межах, готовые ко всему и неустрашимые, подобные и пустым перелогам, и буйно цветущим полям, силой и хрупкостью своей равные деревьям: в них каждую минуту может ударить молния и предать их в руки смерти, а они гордо тянутся к солнцу и поют радостную песнь жизни…
Шли всей деревней, теснясь и толкаясь, но каждый был так погружен в печальные мысли, что шел словно один в необозримой пустыне, всеми покинутый, и, глядя вдаль, сквозь слезы видел отцов, дедов и прадедов, которых снесли туда, на кладбище, мелькавшее уже впереди между толстыми стволами тополей…
- Каравай, каравай - Сергей Алексеевич Примаченко - Ужасы и Мистика
- Ну, здравствуй, муж! (СИ) - Абалова Татьяна Геннадьевна "taty ana" - Любовно-фантастические романы
- Здравствуй, это я! - Андрей Саломатов - Научная Фантастика
- Незнайка на Диком Западе - Дмитрий Суслин - Детская фантастика
- Подлость союзников. Как Запад предавал Сталина - Ральф Паркер - Политика