Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник) - Умберто Эко
- Дата:16.11.2024
- Категория: Проза / Эссе
- Название: Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)
- Автор: Умберто Эко
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На протяжении нескольких веков многие полагали, что о присущих сыру злокачественности и особой «гнусности» предупреждает его запах, для большинства тошнотворный и невыносимый, однозначно указывающий на его «трупную» природу, на процесс разложения, увядшую и вредоносную материю, гнилостное, опасное для здоровья вещество, вдобавок пагубное для настроения <…> Res foetida et foeda[111], сепарирование молока и отделение экскрементальной части, вредных отходов, закваска низшей, илистой, земляной части белой жидкости, совокупление <…> худших субстанций, в отличие от масла – лучшей из частей, отборной, чистой, самого настоящего божественного лакомства, Iovis medulla – сущности Юпитера. Сыр, «res foeda, graveolens, immunda, putidaque»[112] – не что иное, как «massa informis, foetida e lactis scoriis partibusque terrestribus ac recrementitiis, alimenti causa, coagulata sive combinata»[113]; пища, пригодная для рабочих с лопатой и бедняков («ad fossores et proletarios»), «res agrestis atque immunda»[114], недостойная хороших людей, уважаемых горожан: одним словом, пища оборванцев и мужланов, привыкших есть «плохую еду» <…> Едоки сыра кажутся Петру Лотихию кем-то вроде дегенератов-любителей и мерзких дегустаторов разложившихся субстанций («putredinem in deliciis habent»[115]). Донаучная медицинская логика не только подтверждала его правоту, но и обеспечивала инструментарием, доказывающим зловредность сыра, поскольку разложение зловонной и гнилой пищи может только обескуражить человека и испортить ему настроение. В процессе еды сам собой запускался механизм размножения червей, которые в обычном состоянии «in viscerium latibulis pullulant»[116]. Такова страшная правда: в темных лабиринтах внутренностей, в тайниках человеческих кишок сыр, ускоряя уже начавшееся ранее гниение, порождал гадких мелких тварей. <…> Если при гниении стихийно, случайно вылуплялись (рождение ex putri) улитки и слизни; из коровьего навоза появлялись на свет тараканы, гусеницы, осы, трутни; из росы возникали бабочки, муравьи, саранча, цикады, как можно отрицать – недоумевает немецкий врач, – что у человека в кишках, скользких от слизи и разложившихся продуктов, сам по себе происходит тот же процесс, и на свет появляются (минуя совокупление и осеменение яйца) мириады отвратительных animalcula[117]? Почему бы не предположить, что в паху – выгребной яме человека – киснут те же нечистоты, копошится сомнительная фауна «маленьких тварей», «зверьков», страшный бич рода человеческого? <…> Почему не могло случиться то же самое, если «pituitosa, crassa, crudaque materia vermes atque lumbrici omnes trahunt originem»[118]? [119]
Исследование редких текстов не ограничивалось «De spiritu ardente ex lacte bubulo»[120], трудом русского естествоиспытателя XVIII века Николая Озерецковского, из которого мы узнали, что татары напивались допьяна скисшим молоком. Из не слишком религиозных людей только Кампорези осилил «Жизнь преподобной Матери Марии Маргариты Алакок» (1784) – житие святой, которой впервые явилось Святое Сердце Иисуса, и смог вычитать в нем любопытнейшие свидетельства: святая, жизнь положившая на усмирение страстей, никак не могла преодолеть собственное отвращение к сыру; дошло до того, что она готова была отказаться от монастырской жизни, лишь бы не пришлось из смирения есть эту мерзкую, пускай и скромную, пищу, но потом ей все же удалось принести высшую жертву. И вот комментарий Кампорези: «…Удивительное столкновение на грани отчаяния и суицида. Безумные битвы, развернутые мятущейся душой над куском сыра».
Конечно, этот эпизод был и есть в житии святой, но одному богу известно, как человеку может прийти в голову искать на преисполненных добродетели страницах сыроваренные мотивы. Вдруг Кампорези (предлагаю гипотезу из одной любви к парадоксам) никогда не ел сыра? Но он точно поглощал с апостольским пылом страницы, бессчетное множество страниц уже канувших в небытие книг – это и был его божественный и во всем виноватый камамбер.
Если мое предположение покажется слишком смелым, посмотрите, с каким наслаждением Кампорези рассказывает нам о такой презренной или, по крайней мере, презираемой пище, как сыр: от его кулинарных разглагольствований у кого угодно разыграется аппетит, а от описаний физических расправ любая ранимая душа почувствует рвотный позыв. Упоминая князя Раймондо де Сангро[121], он, в отличие от всех остальных, не повторяет уже набившие оскомину ужасы о мумифицированных телах и не являет на свет обнаженные нервы, мускулы и вены, вместо этого мы узнаем, с какой фантазией – в духе Арчимбольдо – он выдавал одни блюда за другие:
в любой день он мог велеть приготовить ужин из одних овощей или фруктов и превратить его в верх роскоши: то исключительно сладкие, с добавлением меда блюда, то кушанья из молока. Его кладовщики были настоящими виртуозами и знатоками сладостей и молочных продуктов; все блюда, которые повара готовили из мяса, рыбы и других животных, они стряпали из молока и меда, тысячей разных способов могли подделать даже яблоки[122].
С тем же наслаждением Кампорези читает «Проповеди на Великий пост» Себастьяно Паули, от которых у нас волосы встают дыбом, а он прищелкивает языком, цитируя некоторые наставления, касающиеся смерти:
Едва лишь это тело – столь ладно сложенное и разумно устроенное! – оказывается заключено в склеп, оно изменяет свой цвет, делаясь желтым и бледным, причем его желтизна и бледность производят впечатление отталкивающее и жуткое. Затем оно чернеет с головы до ног и становится тусклого, мрачного оттенка, наподобие истлевших углей. Лицо, грудь и живот начинают странным образом распухать, покрываясь густым слоем зловонной плесени, – верный признак скорого разложения. Проходит немного времени, и живот, пожелтевший и распухший, с треском лопается – из образовавшихся отверстий вытекают гной и всяческая мерзость с плавающими в них кусочками черного, разлагающегося мяса. Здесь из жижи всплывает полусгнивший глаз, там – истлевший, разложившийся кусок губ; дальше нашему взору предстают разорванные, мертвенно-бледные кишки. Спустя некоторое время в этой густой жиже заводятся мириады мошек, червей и прочих гнусных тварей, барахтающихся и копошащихся в отравленной крови; впившись в гниющее мясо, они с жадностью пожирают его. Некоторые из этих червей обретаются в груди, другие, невообразимо грязные и скользкие, выползают из ноздрей; еще одни, погрязшие в этой гнойной жиже, кишат во рту; наконец, самые жирные копошатся в горле[123].
Одно дело – описывать Тримальхионов пир в стране Изобилия, от чего сразу вспоминается Дарио Фо и его «Мистерия-Буфф», когда он с упоением пачкается в вымышленной еде, и совсем другое – наслаждаться жутким зрелищем грешников, читая «Проповеди на Великий пост» Ромоло Маркелли, а в проповедях падре Сеньери обращаться к низменному царству грешников, для которых самая страшная кара – это увидеть Господа, смеющегося над их страданиями.
А когда они поднимают глаза на великого Господа, который зажег его, то видят, что он (мне придется это сказать?), видят, что он, ставший для них <…> Нероном – не по несправедливости, но по жестокости, – не хочет утешить их, помочь, пожалеть, только еще больше plaudit manu ad manum[124] и с необычайной радостью смеется. Представьте, какое волнение должно было подняться среди них, какая ярость! Мы горим, а Господь смеется? Мы горим, а Господь смеется? О, жестокосердный Господь! <…> Как же обманул нас тот, кто сказал, что наивысшим мучением будет для нас смотреть в лицо негодующего Господа. Смеющегося Господа – вот что надо было говорить, смеющегося Господа[125].
Точь-в-точь Кампорези, смакующий страницы книги Джован Баттисты Барпо «Лакомства и плоды сельского хозяйства и поместья», где фигурируют соленое мясо быка и овцы, барана, свиньи и теленка, а следом – ягнят, каплунов, старых куриц и уток, корни ароматических трав и петрушки – если их отварить, обвалять в муке и обжарить в масле, то не отличишь от миног; блинное тесто из муки, розовой воды, шафрана и сахара, сдобренное мальвазией, раскатывают и вырезают круглые, словно окна, блины, начиняют их хлебными крошками, медом, гвоздикой и толчеными орехами; с приближением Пасхи появляются козлята, телята, спаржа, голубки, чуть позже – творог, рикотта, сливки, свежий сыр, горох, кочанная капуста, фасоль, отваренная и обжаренная в панировке («Мастерские чувств»), – эти перечни лакомств предназначены нёбу, другие перечни (казалось бы, связанные с реальными людьми) – ушам, ведь евстахиевы трубы не менее ненасытны, чем глотка, взять хотя бы список мошенников из «Speculum cerretanorum»[126] и других текстов о «жуликах, надувалах, оплеталах, ошукалах, обдурилах, татях нощных, карманниках, зернщиках, тяглецах, протобестиях, промышлялыдиках, стригунчиках, наводчиках, протолекаях, почтеннейших христарадниках, шатущих, голодущих, завидущих, тихо бредущих, хитрованах, святопродавцах, сумоносцах, костыльниках, мазуриках, басурманах, рвани и дряни, голи и боси, живущих божьим духом, поющих Лазаря, изводниках, греховодниках, подорожных, ватажных, артельных и так далее»[127] («Книга бродяг»).
- Нулевой номер - Умберто Эко - Современная проза
- Я – девушка без истории. Интеллектуальный стендап: как менялись литературные истории от Аристотеля до Умберто Эко - Алис Зенитер - Литературоведение
- Улыбка - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика
- Открытое произведение. Форма и неопределенность в современной поэтике - Умберто Эко - Культурология / Языкознание
- Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с описанием трёх эпох Интернета в России - Визель Михаил - Прочая околокомпьтерная литература