Книги Онлайн 📖 » Поэзия, Драматургия » Поэзия » Дон-Жуан - Джордж Байрон

0/0

Дон-Жуан - Джордж Байрон

Дата:20.06.2024
Категория: Поэзия, Драматургия / Поэзия
Название: Дон-Жуан
Автор: Джордж Байрон
Просмотров:2
Комментариев:0

Уважаемые читатели!

Тут можно читать бесплатно Дон-Жуан - Джордж Байрон. Жанр: Поэзия. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн книги без регистрации и SMS на сайте Knigi-online.info (книги онлайн) или прочесть краткое содержание, описание, предисловие (аннотацию) от автора и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.

Описание онлайн-книги Дон-Жуан - Джордж Байрон:

Поэма "Дон-Жуан" приобрела известность в России в двадцатые годы XIX века. Среди переводчиков были Н. Маркевич, И. Козлов, Н. Жандр, Д. Мин, В. Любич-Романович, П. Козлов, Г. Шенгели, М. Кузмин, М. Лозинский, В. Левик. В настоящем издании представлен перевод, выполненный Татьяной Гнедич.Перевод с англ.: Татьяна Гнедич;Вступительная статья А. Елистратовой;Примечания О. Афониной, В. Рогова и Н. Дьяконовой:Иллюстрации Ф. Константинова.

Читем онлайн Дон-Жуан - Джордж Байрон

Шрифт:

Интервал:

Закладка:

Сделать

1 ... 73 74 75 76 77 78 79 80 81 ... 109

«Дон-Жуан»

Оратор этот был ужасно гордИ лавры предвкушал самовлюбленно;Он был неглуп, в цитатах очень твердИ наслаждался славой Цицерона.К Амондевиллу в гости этот лордБыл приглашен к открытию сезона,И «гордостью отчизны» лести гласЕго провозглашал уже не раз.

Тут были два талантливых юриста,Ирландец и шотландец по рожденью, —Весьма учены и весьма речисты.Сын Твида[593] был Катон по обхожденью;Сын Эрина — с душой идеалиста:Как смелый конь, в порыве вдохновеньяВзвивался на дыбы и что-то «нес»,Когда вставал картофельный вопрос[594].

Шотландец рассуждал умно и чинно;Ирландец был мечтателен и дик:Возвышенно, причудливо, картинноЗвучал его восторженный язык.Шотландец был похож на клавесины;Ирландец, как порывистый родник,Звенел, всегда тревожный и прекрасный,Эоловою арфой сладкогласной.

К Амондевиллу съехались они —Эстеты, и политики, и пэры.Конечно, жизнь комедии сродни —Смешны поступки, лица и манеры,Но шутка увядает в наши дни;Ни Конгриву, ни дерзкому МольеруНе оживить насмешкой прошлых летПрилизанный и чинный высший свет.

Смешные чудаки остепенилисьИ как-то отошли на задний план,Профессию теряя, изменилисьИ хитрый шут, и ловкий шарлатан.Ей-богу, все глупцы переродились,Какой-то появился в них изъян.Мы стали стадом, каждый это знает:Толпа скучна, а меньшинство скучает.

Как рожь, я прежде Истину растил,Теперь колосьев жалких мне довольно;Коль ты намек, читатель, уловил,Я буду — Руфь[595], ты — Бооз сердобольный.Но я напрасно Библию открыл, —Мне детство вспоминается невольно;Я верю миссис Адамс[596][597] больше всех:«Упоминать Писанье всуе грех!»

В наш жалкий век мякины, сколь возможно,Мы пожинать стремимся что-нибудь;Так остряки стремятся осторожноСвое словечко вовремя ввернуть.Один хитрец придумал способ сложный,Как вовремя находчиво блеснуть:Цитаты он уж с вечера готовилИ по программе ловко острословил.

Но остроумец должен подводитьК удобной точке тему разговора:Он должен слово хитрое пустить,Как ловкий псарь — обученную свору,Он должен случай вовремя схватить,Он должен смело, выгодно и скороСоперника смутить или убрать,Чтоб выгодных позиций не терять.

Хозяева — лорд Генри и миледи —Гостей своих умели угостить;И призраки для столь роскошной снедиМогли бы воды Стикса переплыть!Мечту о восхитительном обедеГолодным смертным трудно подавить;С тех пор как Ева яблоко вкусила,Владеет всеми нами эта сила.

100

Так злачный край медово-млечных рекСулил господь голодным иудеям;А ныне любит деньги человек;Мы устаем, слабеем и стареем,Но золото мы любим дольше всех:С любовницами, с другом и лакеемПроститься легче нам, чем потерятьТебя, платежной силы благодать!

101

Итак, охотой занялись мужчины.Охота в юном возрасте — экстаз,А позже — средство верное от сплина,Безделье облегчавшее не раз.Французское «ennui»[598] не без причиныТак привилось в Британии у нас;Во Франции нашло себе названьеЗевоты нашей скучное страданье.

102

А те, кому минуло шестьдесят,Газеты в библиотеке читали,Оранжереи, дом, старинный сад,Портреты, статуи критиковали.И, устремив глаза на циферблат,Шести часов устало ожидали.В деревне, как известно, ровно в шестьДают обед тому, кто хочет есть.

103

Никто ни в чем не ощущал стесненья;Вставали каждый кто когда желал,И каждому, по мере пробужденья,Лакей горячий завтрак подавал.Иной предпочитал уединенье,Иной в приятном обществе гулял,И лишь веселый колокол обедаВсех собирал на общую беседу.

104

Иные леди красились чуть-чуть,Иные с бледным ликом появлялись;Способные изяществом блеснутьНа лошадях в окрестностях катались;В ненастный день читали что-нибудь,Иль сплетнями о ближних занимались,Иль сочиняли в пламенных мечтахПосланья на двенадцати листах.

105

И другу сердца и подругам детстваОхотно пишут женщины, — и яЛюблю их писем тонкое кокетство,Люблю их почерк, милые друзья!Как Одиссей, они любое средствоПускают в ход, коварство затая;Они хитрят изысканно и сложно;Им отвечать старайтесь осторожно!

106

Бильярд и карты заполняли дниДождливые. Игры азартной в костиПод кровом лорда Генри искониНе знали ни хозяева, ни гости!А то порой в безветрие ониУдили рыбу, сидя на помосте.(Ах, если б Уолтон[599][600], злобный старичок,Форелью сам был пойман на крючок!)

107

По вечерам с приятным разговоромСоединялись вина. Мисс Баллетт —Четыре старших — томно пели хором,А младшие, еще незрелых лет,С румянцем на щеках и с нежным взоромНа арфах элегический дуэтИграли, обольстительно вздыхаяИ ручками лебяжьими сверкая.

108

Порою танцы затевались там,Когда не уставали свыше мерыОхотники от скачки по лугам…Тогда изящной грации примерыЯвляли туалеты милых дамИ ловкостью блистали кавалеры.Но ровно в десять, должен вам сказать,Все гости чинно уходили спать.

109

Политики, собравшись в уголку,Проблемы обсуждали мировые,И остроумцы были начеку,Чтоб в нужный миг, как стрелы громовые,Свои bons mots вонзить на всем скакуВ чужую речь; но случаи такиеБывают, что теряет ароматBon mot, коль собеседник туповат.

110

Их жизни равномерное теченьеСверкало чистым блеском форм холодных,Как Фидия[601] бессмертные творенья.Мы Уэстернов лишились благородных,И Фильдингова Софья, без сомненья,Была наивней леди наших модных,Том Джонс[602] был груб — зато теперь у насВсе вышколены, словно напоказ.

111

К рассвету день кончается в столицах,А в деревнях привыкли много спать:И дамы, и прелестные девицыЧуть смерилось — забираются в кровать,Зато цветут их свеженькие лицаБутонам роз полуденных под стать.Красавицам ложиться нужно рано,Чтоб меньше денег тратить на румяна.

Песнь четыpнадцатая

[603]

Когда бы мироздания пучинаОткрыла нам великие законы,Путь к истине нашли бы мы единый,Отвергнув метафизики препоны.Друг друга поедают все доктрины,Как сыновей Сатурн[604] во время оно, —Хотя ему супруга иногдаПодсовывала камни без труда.

Доктрины тем отличны от титана,Что старшее съедают поколенье;Сие рождает споры постоянноИ разума вредит пищеваренью.Философы нас учат, как ни странно,Свидетельству простого ощущеньяНе доверять: хотя чего вернейПорука плоти собственной моей!

Что до меня — я ничего не знаюИ ничего не буду утверждатьИ отвергать; мы все живем, считая,Что рождены мы с тем, чтоб умирать.Придет, быть может, эра золотая,Бессмертья и покоя благодать.Нам смерть страшна, но сну без колебаньяМы уступаем треть существованья.

Блаженство услаждающего снаДает нам от трудов отдохновенье,Но вечного покоя тишинаПугает всех живых без исключенья;Самоубийце — и тому страшнаВ последнее жестокое мгновеньеНе жизнь, с которой он кончает счет,А бездна смерти, что его влечет.

Из ужаса рождается дерзанье,Когда несчастного со всех сторонТеснят невыносимые страданья,Когда он до предела доведен.Так возникают дикие желаньяУ путника, когда посмотрит онС откоса в пропасть на тропинке горной,Влеченью безотчетному покорный!

Конечно, хладным ужасом объят,Отступит он от грозного обрыва;Но почему в душе его горятТакие непонятные порывы?Нас тайны неизвестности манят,Ужасного тревожные призывы;Нас тянет глубина — куда? зачем?Доселе не разгадано никем.

Вы скажете — к чему сия тирада,Досужий плод досужих размышлений?Люблю я поболтать, признаться надо,И даже не чуждаюсь отступлений.Мне самая высокая награда —Порассуждать в минуты вдохновенийО том, о сем и даже ни о чем:Ведь мне любая тема нипочем!

«По стебельку, — сказал великий Бэкон, —Мы направленье ветра узнаем!»[605]Поэт, поскольку страстный человек он,Колеблет мысли творческим огнемБылинки слов. Ныряет целый век он,Как змей бумажный в небе голубом.А для чего, вы спросите, — для славы?Нет! Просто для ребяческой забавы.

Огромный мир за мной и предо мной,И пройдено немалое пространство;Я знал и пылкой молодости зной,И ветреных страстей непостоянство.Неразделим со славою земнойГлас отрицанья, зависти и чванства.Когда-то славой тешился и я,Да муза неуживчива моя.

Поссорился я с тем и с этим светомИ, стало быть, попам не угодил:Их обличенья, грозные запретыМой вольный стих навлек и заслужил.В неделю раз бываю я поэтом —Тогда строчу стихи по мере сил;Но прежде я писал от страстной муки —Теперь писать приходится от скуки.

Так для чего же книги издавать,Когда не веришь славе и доходу?А для чего, скажите мне, читать,Играть, гулять, придерживаться моды?Нам это позволяет забыватьТревоги и ничтожные невзгоды:Я что ни напишу, тотчас же радПустить по воле ветра наугад.

Когда б я был уверен в одобренье,Ни строчки новой я б не сочинил;Да, несмотря на битвы и лишенья,Я милым Девяти[606] не изменил!Такое состоянье, без сомненья,Любой игрок отлично б оценил;Успех и неудача, всякий знает,В нас равное волненье вызывают.

Притом не любит выдумок пустыхВзыскательная муза — и не диво,Что говорить о действиях людскихОна всегда старается правдивоИ славу оставляет для других,Давно привычных к лжи красноречивой;Излишнюю правдивость с давних порПоэтам ставить принято в укор.

Отличных тем на свете очень много —Любовь, гроза, война, вершины гор!Ошибки, обсуждаемые строго,И общества критический обзор —Вот истинно широкая дорога,Для чувства и для разума простор.Знай сочиняй! Октавы, может статься,Хотя бы на оклейку пригодятся.

Я говорить хочу на этот разО той весьма приятной части света,Где все на первый взгляд прельщает нас —Брильянты, горностаи и банкеты;Но это «все» — обман ушей и глаз,На деле ж в этом храме этикета,В однообразной, скучной пустоте,Простора нет ни мысли, ни мечте.

Нет живости в их праздном оживленье,Остроты их весьма неглубоки,Ничтожны их проступки, преступленья,Покрыты лаком мелкие грешки,Неискренни их страсти и волненья,И даже их страданья — пустяки;Их внешние и внутренние свойстваВесьма однообразного устройства.

Они уподобляются поройСолдатам после пышного парада,Которые ломают четкий строй,Пресытясь пестрым блеском маскарада.Конечно, можно тешиться игрой,Но зов приличий забывать не надо, —И вновь они проводят дни своиВ раю забав и праздного «ennui».

Когда мы отлюбили, отыграли,Отслушали сенаторские речи,Отнаряжались, отголосовали,Отпраздновали проводы и встречи,Когда для нас на балах отблисталиКрасавиц ослепительные плечи, —Нам — ci-devant jeunes hommes[607]— судьба скучать,Но в скучном свете все-таки торчать.

Я очень часто жалобы слыхал,Что нашего beau monde’a, то есть «света»,Как следует никто не описал:Лишь сплетнями питаются поэты,Которые швейцар пересказал(И то за чаевые, по секрету),Да тем, что слышал выездной лакейОт камеристки барыни своей.

Но ныне все поэты стали вхожиВ beau monde и там приобрели влиянье,А те, кто посмелей и помоложе, —Завоевали прочное признанье.Теперь портреты каждого вельможиИ светских происшествий описаньяВерны, поскольку нам рисуют в нихПисатели почти себя самих!

«Haud ignara loquor»;[608] вот «Nugae, quarumPars parva fui»[609], — право, легче мнеРассказывать в октавах с должным жаромО бурях, о гареме, о войне!Я дорожу моим свободным даромИ принимаю формулу вполне:«Vetabo Cereris sacrum qui vulgarit»[610](Высоких истин низкий ум не варит).

Я не хочу, чтоб и меня увлекТот идеал, излишне отвлеченный,Который от реальности далек,Как наш отважный Парри от Ясона[611].И без того мой замысел глубок;Такую широту диапазонаНепосвященным трудно, может быть,Как следует понять и полюбить.

Увы! Миры к погибели стремятся,А женщина, сгубившая нас всех,До сей поры не в силах отказатьсяОт этих легкомысленных утех!Быть жертвою, страдать и унижатьсяОна обречена за этот грех;Досталось ей в удел деторожденье,Как нам бритье — за наши прегрешенья!

Бритье, увы! Бритье — жестокий бич.Весь род мужской бритьем порабощен.Но как страданья женщины постичь?О ней мужчина, если он влюблен,Твердит эгоистическую дичь!Смотрите-ка, за что мы ценим жен?Зачем нужны их красота и грация?Лишь для того, чтоб умножалась нация.

В призванье няньки счастье, правда, есть,Но есть свои тревоги в каждом деле.Подружек зависть и соперниц лестьПодстерегают женщин с колыбели;А там, глядишь, пришла пора отцвестьИ золотые цепи потускнели, —А впрочем, можно их самих спросить,Приятно ли им женщинами быть.

Мы все под властью юбки с юных лет, —К чему искать иллюзии свободы!Из-под нее приходим мы на светДля радости и для мирской невзгоды.От щуки карасю спасенья нет —Я чту и юбку, и закон природы;Будь из атласа, будь из полотна,Хранит величье символа она.

В невинные восторженные летаЯ уважал и даже обожалСию святую тайну туалета,Скрывающую милый идеал.Так око вдохновенное поэтаПровидит в ножнах блещущий кинжал,В конверте под печатью — мир блаженства,Под линиями платья — совершенство!

Когда сирокко гонит облака,Дождливую сгущая атмосферу,И старчески морщинится река,И море мутно-пенистое серо,И в небе неизбывная тоска,И солнце превращается в химеру, —Все ж и тогда какая благодатьКрасивую пастушку увидать!

Героев с героинями, однако,Оставили мы в климате прескверном,Не подчиненном знакам Зодиака.К нему и рифм не подобрать, наверно;В густом тумане холода и мракаСкрываются под небом сим невернымЦветы, и зелень, и вершины гор —Все, что в других краях ласкает взор.

В закрытом помещенье грусть и скука,А под открытым небом грязь и слякоть;В такие дни поэту просто мука —Как пастораль прикажете состряпать?!Из мокрой лиры не извлечь ни звука,Уж где тут петь, гляди, чтоб не заплакать)Так бедный дух слабеет с каждым днемВ боренье меж водою и огнем.

Жуан мой был беспечен по природеИ был любезен людям всех сортов;В селе и в замке, в море и в походеВсегда доволен, весел и здоров,При неудаче и плохой погодеНе падал духом он и был готовЛюбезным обхожденьем и речамиПриятным быть любой прекрасной даме,

Охота на лису — опасный спорт:Во-первых, можно с лошади сорваться,А во-вторых, тому, кто слишком горд,Мишенью шуток горько оказаться.Но Дон-Жуан в седле был смел и твердИ мог в искусстве этом состязатьсяС арабами; под ним скакун любойИ всадником гордился и собой.

Он гарцевал, отлично брал барьеры —Кусты, ограды, мостики и рвы,Он мужества выказывал примеры,Однако не теряя головы.И только раз, зарвавшись свыше меры,На всем скаку он налетел, увы,Не удержав коня в минуту злую,На сельских джентльменов и борзую.

Ну, словом, удостоился похвалМой Дон-Жуан и даже удивленья.Тому, как он на лошади скакал,Охотников старейших поколеньяДивились. Многим он напоминалИх юности веселой развлеченья,И даже главный ловчий наконецО нем сказал с улыбкой: «Молодец!»

Трофеями сей воинской отвагиИ многолюдно-шумной суетыБывали не знамена и не шпаги,А просто лисьи шкурки и хвосты.Но, обыскав дороги и оврагиИ, наконец, устав от пестроты,Он втайне с Честерфилдом[612] соглашался,Что дважды в это дело б не пускался.

Но как бы мой Жуан ни уставал,Когда скакал он с гончими по следу,И как бы рано утром ни вставал, —Он даже после сытного обедаНе спал, и не дремал, и не зевал;Он мило слушал дамскую беседу,А — будь ты грешен или слишком свят —За это дамы всё тебе простят.

Он слушал их внимательно и живо,Порой умел любезно возражать,Умел и помолчать красноречивоИ вовремя беседу поддержать;Он знал, как надо тонко и учтивоНа нежные их речи отвечать.Какой приятный, вежливый, прекрасный, —Ну, словом, собеседник первоклассный!

Серьезным англосаксам не даноПрелестное искусство Терпсихоры,Но Дон-Жуан вальсировал умно,Изысканно, без лишнего задора(Что на балах нелепо и смешно),С изяществом отменного танцора, —И ясно было каждому, что онНе балетмейстер, а испанский дон.

Он музыку отлично понимал;Порхая, как воздушная Камилла[613],Он элегантной грацией сиял,Умеренно выказывая силу;Такое чувство такта проявлял,Столь утонченно, вежливо и милоУмел вести танцующую с ним,Как будто духом танца был самим.

Так на картине Гвидо[614] незабвеннойЛетит перед Авророй Час Рассвета.(Я посетил бы снова Рим священный,Чтоб только вновь увидеть фреску эту!)Так много было грации отменнойВо всех его движеньях, что поэту(Прозаику тем боле) не суметьЕго достойным образом воспеть.

Не диво, что такого КупидонаПрекрасный пол старался обольстить.То сдержанно, но нежно, то влюбленноС ним начинали женщины шутить;Сама графиня Фиц-Фалк благосклонноС ним понемногу стала заводить«Tracasseries»[615], как говорят в Париже,Поскольку слово «шашни» рангом ниже.

Красивая блондинка в цвете лет,Не первый год она сияла в свете.О ней слегка злословил этот свет,Ее проказам расставляя сети.(По существу, мне дела даже нет,Правдивы или нет рассказы эти!)В то время, я слыхал, ее «предмет»Был юный Август, лорд Плантагенет.

Сие лицо с оттенком нетерпеньяНа новый флирт поглядывало.Но Оспаривать свободу поведеньяУ дамских корпораций мудрено,А затевать конфликты, объясненьяВ подобном положенье неумно;Любая форма ссоры и огласкиПриводит к преждевременной развязке.

Во всех салонах ими занялись —Приглядывались, щурились, шептались,Иные очень строго отнеслись,Иные даже словно сомневались;Шушукались хорошенькие мисс,И хмурые матроны совещались,И дружно сокрушался высший свет:«Ах, бедный Август, лорд Плантагенет!»

Но о супруге, графе, как ни странно,Никто не вспоминал и не вздыхал.Он, впрочем, был в отлучке постоянноИ никогда жену не упрекал.Вот это, други, истинно желанныйСупружеского счастья идеал:Они настолько «изредка» встречались,Что узами любви не пресыщались.

Но что скажу о леди Аделине я?Чем объясню, что именно онаВнезапно стала с милою графинею,Как строгая Диана, холодна?Соперницы «ошибочная линия»(Тем паче настоящая вина)Для женщины разумной и чувствительнойЯвляется всегда предосудительной.

Нам озаряет лица и сердцаВозвышенное чувство состраданья;Оно принаряжает в кружевцаСвятую дружбу; ведь существованьеНемыслимо без милого лицаИ дружеского чувства излиянья:«Я так и знал! Ну что я говорил!Эх, почему меня ты не спросил!»

Хоть даже Иов[616] двух друзей имел,Но я скажу — и одного хватаетВ несчастье; при расстройстве наших делНам состраданье плохо помогает.Таков уж человеческий удел:Друзья, как листья, сами отпадают,Когда придет ненастье. Ну так что ж?В таверне друга нового найдешь!

«Оставьте старых и утешьтесь новым!» —Разумно мне советуете вы.Не черепаха я — пред страшным словомЯ никогда не прятал головы.На опыте достаточно суровомЯ изучил приятелей, увы!Но я страдал и жил — и не жалею,Что сделался печальней и умнее!

Среди различных форм и формул злаВсего досадней поздние советы,Пророчества вчерашнего числаИ фразы: «Мы предчувствовали это!»Друзей «непоправимые дела»Мы обсуждать умеем по секрету,Припоминая тут же каждый разКакой-нибудь известный всем рассказ.

Но Аделина обсуждала шалостьХорошенькой подруги потому,Что нежную испытывала жалостьК невинному герою моему.Такое увлеченье, ей казалось,Весьма опасно сердцу и уму;Она его оберегала — все жеОн был на сорок дней ее моложе.

Она была еще в годах таких,Когда об этом говорят открытоВсем любопытным, отсылая ихК разрядным книгам предков знаменитых.Из побуждений дружески простыхОна под материнскую защитуВзяла Жуана, искренне гордясь,Что хоть на месяц раньше родилась.

Ей было далеко еще до года,Который, как давно известно всем,Плотиною поставила природаДля возраста красавиц: двадцать семь!Достигнув рокового перехода,Потом уже не движется совсемСедое Время — и на все расспросыМолчит и ждет, оттачивая косу.

Она была беспечно далекаОт зрелости и прочих неприятностей,И ежели держалась свысока,То лишь затем, что так велела знатность ей.Я намекну — беда не велика,Не повредит такая аккуратность ей:От двадцати семи отнимем шесть —Вот вам лета миледи все как есть.

В шестнадцать лет она явилась в светеИ вызвала немало восхищений:Как Афродиту, свет ее заметилВ блестящей пене шумных развлечений;А в восемнадцать ей расставил сетиЛюбезный Гименей — лукавый гений, —И, будучи от Евы рождена,Адама осчастливила она.

Потом она сияла и царилаБез перерыва три зимы подряд —И, как за нею сплетня ни следила,Ни слова не сказала невпопад,Ни одного faux pas[617] не совершила.За этот срок, однако, говорят,Уже имела леди АделинаИ выкидыш, и маленького сына,

Ее, как рой веселых мотыльков,Скопленье светских франтов окружало,Но ни на миг ей не смутило кровь —У мотыльков ведь не бывает жала;Быть может, вера в «высшую любовь»,Быть может, гордость, — что-то ей мешало.Не все ль равно, раз женщина честна,Какую цель преследует она?

Противно о «мотивах» говорить;Так созерцать противно нам бутыли,Из коих — по ошибке, может быть, —Хозяева тебя не угостили;Противно мимо стада проходить,Когда оно вздымает тучи пыли;Противно, если пэры трону льстятИ восхваляет трон лауреат.

В корнях причин не стоит разбираться:Кому охота землю разрывать?Позвольте нам листами любоваться,А желудь, жизнь им давший, забывать!Печально сутью дела заниматьсяИ тайные пружины открывать:«Все страны управляются прескверно!» —Сказал однажды мудрый Оксеншерна.[618]

Итак, миледи охраняла честьГрафини и невинного Жуана.(Он мог, пожалуй, сразу не учестьОпасностей подобного романа!)У всех народов свой обычай есть,А нашим щепетильным англичанамПрисуще согрешивших не щадитьИ сразу репутации клеймить.

Сперва миледи меры обсуждала,Как роковой ошибке помешать;Ведь в простоте души она не знала,Что никогда не нужно ограждатьНевинность — ни с костра, ни с пьедесталаЕе нам, бедным смертным, не убрать.Заборчики ж потребны добродетели,Которую страшили бы свидетели.

Миледи беспокоил не скандал;Граф был супруг разумно-терпеливыйИ затевать развод едва ли б сталСебе в ущерб, судейским на поживу;Но сильную опасность представлялПылающий ревнивостью драчливойИ склонный позабыть про этикетЗлосчастный Август, лорд Плантагенет.

Притом графине нравилось самойСчитаться интриганкой, и Цирцеей,И, так сказать, пленительной Чумой,Которая, нисколько не жалеяНесчастных жертв, из прихоти пустойЖестокой забавляется затеей —Чарует, замораживает, жжетИ, главное, свободы не дает!

Она любила юношей несчастных,Как Вертера[619], в отчаянье держать.Понятно, что от чар ее опасныхРешила Аделина защищатьЖуана — ибо глаз ее прекрасныхНаш юный друг не мог не замечатьИ ринуться был рад в пучину страсти,Не отличая счастья от несчастья.

Итак, миледи не щадила силИ мужа попросила откровенно,Чтоб он Жуана как-то защитилОт этой обольстительной сирены.С улыбкой слушал лорд АмондевиллИ, как сановник, с хитростью отменнойЛюбезно отвечал, что он не прочь,Но все-таки — не в силах ей помочь.

Во-первых, он сказал, в дела чужиеОн вмешиваться вовсе не привык,А во-вторых — догадки всё пустые,И мало основательных улик;Притом Жуан флиртует не впервые,Имеет разум, опыт и язык,И, наконец, к добру (известно это!)Приводят редко «добрые» советы.

Он намекнул, что было бы умнейОставить эту странную тревогу:О шалостях порядочных людейВ кругу друзей не судят слишком строго;С годами страсти станут холодней,Жуан остепенится понемногу,И, наконец, ведь он же не монах,Чтоб запереться в четырех стенах!

И тут же, как сановник образцовый,Лорд Генри удалился в кабинет.Потомству пусть расскажет Ливий новый,Как облегчал он нации бюджет,Как почту разбирал; но я ни словаЗдесь не скажу — мне труден сей сюжет;Зато я обещаю вам заранееПолитикой наполнить примечания.

Лорд Генри у порога кабинетаЛюбезные слова пробормотал(Как мелкую разменную монетуСлова такие он употреблял!)И, наскоро пересмотрев пакеты,Миледи на ходу поцеловал —По праздникам мы так целуем чинноСестрицу пожилую иль кузину.

Он был спокоен, холоден и гордСвоим рожденьем, внешностью и саном;Он был по всем статьям отличный лорд,Краса и гордость тайного дивана[620]!Присяге верен, в убежденьях тверд,Широк в плечах, румян и строен станом.(Будь я на троне — был бы он, ей-ей,Одним из первых в челяди моей!)

Однако в нем чего-то не хватало,Как говорил лукавый слабый пол:В нем внутренних достоинств было мало,Хоть внешностью он многих превзошел.Здоровье в нем играло и сияло,Высок он был, как мачта или ствол —В любви и на войне гордился даромВсегда держаться перпендикуляром!

А все-таки в нем не было того«Je ne sais quoi» [621], которому, не скрою,Обязаны мы более всегоБессмертной эпопеей древней Трои,Из-за чего супруга своегоСменила на безусого герояТы, греческая Ева, belle Hélène[622],Богиня всех супружеских измен!

Любовь — довольно сложное явленье;В ней толком разобраться не сумелИ сам Тиресий[623], знавший, без сомненья,Полов обоих горестный удел.Нас чувственность сближает на мгновенье,Но чувство держит нас в плену. ПределНесчастья — в их сращенье: не годитсяСему кентавру на спину садиться.

Но сердце женщин все чего-то ждетИ счастья ищет в чувстве беспричинном.Их пустота сердечная гнетет,И слишком часто грустно без причин им.Так лоцман в бурный час ладью ведетБез компаса по гибельным пучинам,И, может быть, на груды острых скалШвырнет его с размаху злобный вал!

В Шекспировом саду неувядаемом[624]Есть маленький цветочек; повинюсьПеред кумиром, всеми почитаемым, —Я к лепесткам прекрасным прикоснусь!Нам, рифмой и размером притесняемым,Бывает трудновато, признаюсь;Но, как Руссо, цветочек созерцая,«Voilà la pervenche!»[625] — я восклицаю.

Ах! Эврика! Я понял, почемуНазвал Шекспир «любовью от безделья»Цветочек свой: лишь праздному умуДоступно страсти бурное похмелье;Кто делом занимается, томуНе может стать любовь единой целью.Уж ныне аргонавтов кораблиМедею бы с собой не довезли.

«Beatus ille procul»[626] от «negotiis!»[627]—Сказал Гораций; но не прав поэт.В его девизе: «Noscitur à sociis»[628], —Точней и лучше выражен совет.Но если б даже на меня набросилисьВсе те, кем возвеличен высший свет,Всем заявлю я тоном самым смелым:Счастливей вас любой, кто занят делом.

На плуг сменил идиллию Адам,Из листьев фиги платье сшила Ева(Искусству одеваться наших дамБожественное научило древо!),И с той поры понятно стало нам,Что зло, которое познали все вы, —Плод праздности; лишь отдых от работЧасам безделья цену придает.

Но светская рассеянная праздность —Особый метод пытки развлеченьем,Стремленье украшать однообразность,В которой счастье стало пресыщеньем!Отсюда — романтизма несуразностьИ синие чулки с пустым томленьем,Бесед философическая мглаИ, главное, — романы без числа.

Романы в жизни я видал такие,Каких еще ни разу не читал,А перечисли их и расскажи я, —Никто б и верить, кажется, не стал!Но тайны уважаю я чужие;Я знаю, что молчанье — идеал,А потому про тайные романыРассказывать и сплетничать не стану.

«И устрица бывает влюблена»[629], —И тоже, вероятно, от безделья;Вздыхает в одиночестве она,Как сумрачный монах в унылой келье.Уединенье, лень и тишинаОпасней, чем греховное веселье;Нечистыми не зря со всех сторонЛюбой святой католик окружен.

О Уилберфорс, венчанный черной славой,Ты, Африки моральный Вашингтон!Колосс несправедливости кровавойТобою осужден и побежден!Но если человеческого праваТы подлинным защитником рожден, —Освобождая черных, между деломНадень-ка цепи некоторым белым.

Сошли «святую тройку»[630] в СенегалиюИ Александра Лысого[631] запри,Чтоб развлеченья рабства испытали иЗапомнили тираны и цари.Пускай герои страшной вакханалииОгонь глотают сами! Присмотри,Чтоб новых нам не стоила мильоновПостройка королевских павильонов,

Открой Бедлам и к власти допусти —И, право, ты увидишь в изумленье,Что нам вреда не может принестиИх soi-disant[632] безумное правленье.А что теперь «нормальные» в чести,Так это — роковое заблужденье;Но я, как Архимед, без point d’appui[633]Потратил тщетно доводы свои.

Один дефект имела Аделина:В ее холодном сердце, к сожаленью,Все было тихо, строго и пустынно.Претят таким натурам измененьяИ новизна. Но в страшные руиныПодобный гордый храм землетрясеньеСпособно превратить в кратчайший срок, —А это вам, красавицы, урок!

Она любила мужа как умела,Сизифовой любовью[634], так сказать:Ведь собственное чувство то и делоЕй приходилось в гору поднимать.Но перемен миледи не хотела,Предпочитая мирно тосковать;Союз их был примерный, благородный,Счастливый, только несколько холодный.

Их разделяло не различье лет,А разность их натур, и однотонно,Подобная движенью двух планет,Текла их жизнь спокойно, неуклонно,Раздельно. Так свой сохраняет цвет,Стремясь сквозь Леман, голубая Рона,Когда кристальной глади забытьеОбъемлет и баюкает ее.

В ней быстро загорался интересК тому, что занимало или льстило, —Тогда в ней чувство брало перевес,Захлестывало, даже уносило.Известно, как легко играет бесБольшою впечатлительностью; силаВнезапных впечатлений тем страшней,Чем видимая сущность холодней.

Бесовское в ней было дарованье,Которому два имени дано:Когда успешны наши начинанья,Зовется гордой стойкостью оно;Но ежели бесплодны все дерзанья, —Простым упрямством. Только мудреноОпределить границы и приметы,Явленье отличающие это.

Будь Бонапарт героем Ватерлоо,Примером стойкости считался б он;Теперь, когда ему не повезло,Он прозвищем упрямца заклеймен.Но кто нам скажет — что добро? что зло?Я, право, озадачен и смущен!Вернусь-ка лучше к леди Аделине;Она у нас ведь тоже героиня.

«Дон-Жуан»

1 ... 73 74 75 76 77 78 79 80 81 ... 109

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Дон-Жуан - Джордж Байрон бесплатно.

Похожие на Дон-Жуан - Джордж Байрон книги

Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
Корсар - Джордж Байрон - Поэзия
Акафист "Слава Богу за всё" - Трифон Туркестанов - Религия
Предатель. Нелюбимая жена (СИ) - Надежда Марковна Борзакова - Современные любовные романы
Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив

Навигация по сайту

Дон-Жуан - Джордж Байрон

Оставить комментарий