Четыре с половиной киносценария из Петербурга (сборник) - Александр Образцов
- Дата:19.06.2024
- Категория: Поэзия, Драматургия / Кино, театр
- Название: Четыре с половиной киносценария из Петербурга (сборник)
- Автор: Александр Образцов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ничего. Пойдем икру доедать.
Садятся за столик.
– Не надо так пить, – говорит Рита.
– А как надо? – медленно, криво улыбаясь, говорит Паша.
– Надо пить для души. Для удовольствия. Чтобы в тебе пробуждался человек. А не животное.
– А что, я уже на животное стал похож?
– Я кому сказала!
– Все. Все, Рита. Все.
Встает.
– Ты куда?
– Да сейчас, Сейчас буду.
Паша подходит к оркестру. Долго уговаривает, заказывает песню. Возвращается.
– Можно, закурю? – говорит Паша.
– Кури.
Паша закуривает.
– С непривычки… голова кругом…
Оркестр начинает играть, ударник поет: «Во хмелю слегка, лесом правил я…»
– Ну что, капитан? пригорюнился, – говорит Рита.
Паша гасит сигарету, смотрит на нее, жалко улыбаясь. Рита берет его за затылок, целует в губы.
– Все. Пошли. Зови официанта.
24.
Катер. Паша лежит в каюте на койке, курит. Входит Володя.
– Ты чего закурил?
Паша молчит.
Володя садится в ногах.
– А? Капитан?
– Уйди, Вовка.
Володя идет в рубку.
– Шкура, – шепчет он.
– «Ястреб» – Ленинграду-три… – слышится по рации.
Володя берет трубку.
– «Ястреб» отвечает Ленинграду-три… Да… У моста «Лейтенанта Шмидта»… Да… Вас понял… Да… Понял.
Спускается в каюту.
– Пошли, на Голодай, – говорит Володя. – Да хватит тебе! Чего ты из-за какой-то…
– Я тебе сейчас врежу, Вовка!
– Ты пойдешь или нет?
– Пойду. Сейчас приду.
Катер бежит по Неве к Дворцовому мосту. Яркое солнце. Паша бледен, лицо пустое.
– Давай я встану, – говорит Володя.
– Вставай.
Володя становится к штурвалу.
– Где был вчера?
– Молчи, Вовк. Молчи.
Мать и отец.
– Это мы виноваты.
– Почему – мы? Почему всегда, когда дети ведут себя, как эгоисты, виноваты родители?
– Потому что он верил нам, а потом перестал верить.
– Чепуха. У него не было никаких поводов – не верить.
– Были.
– Какие?
– Не знаю. Он нас любил, а потом вдруг… Как будто лампочка погасла и стало темно. Мы его в чем-то предали. Если бы он меньше нас любил, он бы простил. Самая больая любовь – самая хрупкая. Это я не доглядела.
– Ничего. Погуляет и вернется.
– Нет. Ты не понимаешь. Он совсем ушел. Я не сплю… Я же его помню… такого ласкового… и – ничего… В руках ничего не осталось… Только тепло помню… а руки пустые…
– Ну… успокойся. У всех так бывает. Всегда дети уходят.
– Ты не понимаешь… Для тебя это вопрос самолюбия. А меня просто разрезали… Он меня разрезал… он! Зачем ты пошел в эту… грязь?
– В какую грязь? Ты о чем?
– В эту… работу! Когда вокруг – нищие, брошенные дети, отчаяние! А мы – богатеем, богатеем! Зачем? Тебе нужны удовольствия?.. Слава! Ведь мы могли жить скромно, но без всего этого! Нас не любят! Когда я вижу глаза соседей, друзей… Это ведь не стоило того… Твой друг, Сапрыкин, сидит на кафедре – и не звонит! Дворкин был друг, а стал лакей. Одноклассница моя, Зоя… Она ждет подарков, а мне стыдно ей давать!
– И ты тоже… Хорошо. Не будем богатеть. Разбогатеют люди, которые не могут так формулировать. Ты же их видишь. Ты им хочешь всё отдать? Чтобы эти, пальцы веером, владели всеми нами? Или те, которые профукали страну, а теперь доедают сырье?
– Ну, конечно. Ты знаешь. Ты все знаешь, как и почему. А у меня не стало сына. И мне твои рассуждения о стране…о будущем… просто оскорбительны! Если бы каждый думал больше о детях, чем о стране, такого бы не было.
– Ты знаешь, когда Жукова обвиняли в том, что он безжалостно клал солдат, он ведь не мог защищаться. Он это знал, что – безжалостно, но он был уверен, что он прав. И он не спал спокойно. Он, может быть, каждый раз рыдал в подушку. А утром вставал – и снова безжалостно клал, тысячами. Но он знал, ради чего. И знал, что все матери погибших его проклянут. Я не Жуков. Я никого не посылаю на смерть. Но я знаю, что в нашей стране идет война. В мире идет война. Не прекращаясь. Или закон – общий закон, или распад. И Вовка это поймет.
– И ты живешь по закону? Вы там – хоть один человек – живете по закону?! Видя этих старух у метро? Эти… лица по телевизору? Самодовольые, тупые, жадные!
– Ты мне не веришь?
– Не знаю… Если бы верила, я бы знала.
– Тогда я не могу защищаться.
– Поговори с ним!
– Я говорил. Стена.
– Еще говори! Говори! Это твой сын!
– Иногда мне кажется, что это уже не мой сын. Это так… печально. Это… не срастется. Давай чай поставь. Вдвоем посидим.
Сидят, пьют чай. И видно, какие они станут в старости.
Володя в своей комнате ходит из угла в угол. Входит отец.
– Что случилось?
– Ничего.
– Может, поговорим?
– Давай, поговорим.
– Сядь.
Володя садится.
– Ты все злее становишься.
– А с чего мне добрым быть?
– Ну, а на меня почему злишься?
– А ты не догадываешься?
– Почему ты говоришь со мной таким тоном?
– Тоном… Вы же все… изорвались! Почему вы не можете говорить правду везде? Не только на кухне? И на работе, и в метро! Всю жизнь чего-то боитесь, не так сказать, не так ступить! Ну хорошо – те люди. У них свои дела – тридцатые годы. Потом поколение – война! У них есть вот здесь вот – железо, своя правота, корявая, в крови – но правота! А у вас? Физики-лирики… Что я, не знаю, как вы диссертации защищаете? В кулуарах! Да не дай бог банкет зажмет!.. А научная ценность? На полке полежит научная ценность! Зато через триста лет можно закричать на весь мир, что на Урале Черепанов построил паровоз еще при Ермаке! А на вас глядя растут… молодые цап-царапычи. У них уже и энергия отрицательная. Не положительная – а отрицательная, безо всяких украшательств! Они уже не говорят, что черное – это белое! Они гордятся тем, что черное – это черное!..
– А что делать! – говорит отец, помолчав. – Что делать?
– Что?!
– Да.
– Правду говорить!
– А как?
– Ты что, издеваешься надо мной?
– Ну вот ты сказал мне правду. Что ж. Я скушал. От сына… такое услышать, это… не очень приятно. Даже, я тебе скажу… очень больно. Начнем мы говорить правду. Завтра. Все. А у каждого она своя. Тебе моя правда не понравится – ты мне в ухо. А я возьму топор.
– Не надо передергивать, отец.
– А кто будет хлеб выращивать, машины строить? Ты вот, правдоискатель, вместо того, чтобы стать главным инженером или замминистра, ты – в матросы пошел. А что? Удобно. Ушел – и презираешь издалека всех нечистых. Ты ушел, я уйду. Чем хуже, тем лучше. Так, что ли? А так не бывает, Володя. Так можно только разрушить. А этот мир – он и так на ниточке висит. Я ведь еще и внуков хочу иметь. И чтобы меня помнили в моей будущей семье. Лет двести. Был, мол, такой – Новиков, Вячеслав Иванович, что-то там изобретал… Ну вот, поговорили.
Отец встает.
– Ты подумай, Володя, – говорит он. – Я понимаю, что у тебя своя голова на плечах. И я тебя выслушаю. И у меня нет абсолютной правды, и у тебя. Но когда семья ломается – это уже самое последнее дело.
Уходит.
Володя, положив подбородок на кулаки, неподвижно смотрит в стену.
26.
Катер. Осень.
Володя стоит в рубке. Входит Паша.
– С первым заморозком, Вовк! Сейчас концы дубовые будут, наплачешься.
– Ухожу я, Паша.
– Да ты что, мужик? Куда?
– Еще не решил. По специальности пойду.
– Ну что ж… Конечно, эта работа для дураков. Для пацанов, верней. Две недели отрабатывать будешь?
– Месяц.
– Ну, мы с тобой еще покатаемся! Ты только… не пропадай.
– Ты что, уже прощаешься?
– Да рано еще, а?
– Рано. Мы еще… пару лихтеров затопим.
– Со шкиперами вместе!
Катер делает полукруг у лихтера, воет сирена, Паша пронзительно свистит.
27.
Володя в автомате. Набирает номер.
– Это ты? – спрашивает он.
– Не узнал? – отвечает Рита.
– Теперь узнал.
– Ну? Что скажешь?
– А ты?
– Ты когда меня в ЗАГС поведешь, паразит?
– А тебе это очень нужно?
– Мне нужно, чтобы ты сейчас приехал ко мне.
– А ты чем занимаешься?
– Па-я-ю!
- Корпоративная культура современной компании. Генезис и тенденции развития - Анжела Рычкова - Культурология
- Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль - Древневосточная литература
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Пантелеймон Кулиш - История
- Скитания - Юрий Витальевич Мамлеев - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза