Жорж Дюамель. Хроника семьи Паскье - Жорж Дюамель
- Дата:20.06.2024
- Категория: Разная литература / Прочее
- Название: Жорж Дюамель. Хроника семьи Паскье
- Автор: Жорж Дюамель
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы беседовали с новым лаборантом? Это первоклассный работник.
Я ответил:
— Возможно, господин директор. Время покажет.
Господин Лармина смачно добавил мне вдогонку:
— Прямо-таки удивительно, но я получил о нем три или четыре письма. У него влиятельная протекция.
Когда г-н Лармина заводит речь о том, что он именует протекцией, глаза у него увлажняются и сотни доверчивых морщинок тут и там появляются на его лице, еще не изборожденном морщинами естественными. В довершение нелепости г-н Лармина произносит «профек-ция», «у него флияфельная профекция», так что слово «протекция», и без того противное, становится уже совсем несносным.
Любезный друг мой, старина Жюстен! Вот уже — десять дней, как Ипполит Биро работает под моим началом. Я выражаюсь весьма смело, ибо г-н Биро не принимает никаких распоряжений решительно ни от кого. Десять дней! Я начинаю привыкать к аромату его туфель, оставляющих на плиточном полу широкие влажные следы. Привыкнуть к его улыбке мне труднее.
Утром он опаздывает на службу минут на десять — пятнадцать. Я уже давно за работой. Мне слышно, как он ворчит:
— Тащиться в моем возрасте через весь Париж ради ничтожного жалованья просто горе. Если мадам Боб не будет возражать, я в конце концов перееду на другую квартиру.
Он с тяжкими вздохами раздевается, снимает обувь. Закончив эту процедуру, он выражает свою радость, как курица, снесшая яйцо. Обычно он начинает насвистывать «Миссури», «Sole mio» [8]и «На берегах Ривьеры».
Я хотел было запретить ему эти развлечения. Подумав, я ничего не сказал. Утешаюсь мыслью, что чуточку свободы, веселья не повредит дисциплине. Чистейший софизм! Я молчу только от недостатка смелости. К тому же говорить о веселости г-на Биро невозможно: я не знаю ничего мрачнее этого персонажа.
Мне хотелось проверить — что он умеет? Я просил его заготовить мне пипетки — это детское поручение для человека его профессии. Он разбил несколько метров трубок, не изготовив ни одной приличной пипетки. Я у него спросил:
— Вы умеете обращаться со стеклом?
Он ответил:
— Я умел обращаться с ним, дорогой мосье, еще тогда, когда вы были грудным младенцем.
Тем не менее все пипетки пришлось выбросить. Он раз по двадцать в день говорит мне с торжествующей скромностью:
— Надеюсь, вы довольны моей работой? Таких, как Биро, на мостовой не подберешь.
Я тщательно наблюдаю за ним. Я все боюсь, как бы он не наделал бед. Одно меня успокаивает — он вообще мало что делает. Взглянешь на него и видишь — он все отдыхает: то в голове почесывает, то поясницу поглаживает, то папироску свертывает, а то и вовсе газету читает или без конца чинит мои карандаши. Он мало что делает, зато любит переставлять вещи с места на место, и мне приходится наводить за ним порядок. Будь у меня еще один такой сотрудник, так для работы у меня совсем не оставалось бы времени. Он жалуется на ревматизм. Когда приходится ходить с этажа на этаж, у него, по его словам, болят ноги, а когда нужно перенести какую-нибудь тяжесть, оказывается, что болят руки. Он обращается ко мне и стонет:
— Сделайте такую милость, помогите мне чуточку!
Тогда я несу вместо него то, что он должен был бы нести вместо меня. И получается скорее. Вчера он, стеная, попросил меня помочь ему надеть пальто. Я помог, потому что жалею больных. Во время этой операции с лица его не сходила такая занятная улыбочка, что я почувствовал себя дураком. Когда он сидит, он зачастую обращается ко мне: «Подайте мне кристаллизатор, дорогой мосье. Простите, тысяча извинений — это все из-за ног... » Я подаю кристаллизатор. Возможно, что у него и в самом деле болят ноги. Однако стоит только в конце рабочего дня зазвучать звонку, как к нему чудесным образом возвращается подвижность. Время от времени он издает какие-то подозрительные звуки. Тогда он спешит двинуть стулом или принимается громко петь, чтобы отвлечь внимание.
Он то и дело выходит из комнаты. Если спросишь — куда он направляется, он отвечает с непередаваемой напомаженной улыбкой:
— Иду облегчиться.
А иногда добавляет, смеясь:
— Иду на своих на двоих.
Если же он не в духе, то поднимает вверх указательный палец и загробным голосом говорит:
— А простата! Вы забываете о простате, дорогой мосье. Видно, простата вас не беспокоит.
В десять утра и в четыре пополудни г-н Биро закусывает. Он варит себе еду на одной из моих бунзеновых горелок. Однажды он вздумал жарить лук. Я готов был завыть! И все же промолчал! Вероятно, я и бледнел и багровел. Почувствовав, что я недоволен и сердит, он пробормотал, сложив губы сердечком:
— Но надо же поесть, дорогой мосье.
Возразить на это было нечего. Но запах жареного лука и какого-то варева в моей лаборатории! Мне это представляется прямо-таки кощунством!
Иной раз он подходит ко мне, чтобы посмотреть, что я делаю. Он становится у меня за спиной — чего я не выношу — и вдруг любезнейшим тоном спрашивает:
— Что это вы тут варганите?
«Варганите»! Что за выражение! Он чувствует, что я не понимаю и переводит:
— Ну, валякаете, что ли...
Я молчу. Г-н Биро напускает на себя обиженный вид.
Словом, у меня все время такое чувство, что я делаю все не так. Г-н Биро своим видом, своими замечаниями беспрестанно дает мне понять, что я начальник чопорный, суровый, надутый, чуждый человечности и радушия. Согласись, что это довольно тяжко.
На днях я отправился в Сорбонну. Я хотел поговорить с профессором Дуссереном и конфиденциально расспросить его о Биро. Как назло, профессор Дуссерен сейчас в Южной Америке. Я застал только Жильбера Ансома. Он мне сказал: «Ах, так вам достался этот молодец?» Он расхохотался и тут же убежал — его позвали к телефону. Я не решился возобновить разговор. Но схожу туда опять.
Меня часто навещает Вюйом. Вюйом — прелесть. Вчера он посмотрел на Биро и сказал мне:
— У тебя ангельское терпение. Я давно вышвырнул бы такого субъекта вон.
Но не могу же я прибегнуть к такой мере только потому, что он мне не нравится.
Я не стал бы заводить с тобою разговор об этом странном... сотруднике, если бы ты не изводил меня — именно не изводил бы! — своими советами, укорами, социальными соображениями, которыми полным-полно твое послание.
Если ты хочешь хоть немного вникнуть в мелкие дрязги, о которых я зря так подробно тебе пишу, тебе следует узнать, что, по нашему мнению, должен представлять собою лаборант, действительно достойный своей должности. Великие ученые вроде Пастера, Рише, Бертело окружены толпою восторженных учеников, которые только и думают что о пользе делу. Возле этих ученых всегда находятся люди, готовые, если понадобится, провести без сна хоть десять ночей, не уходить обедать, пока не закончится реакция, предложить собственную шкуру для опасной прививки, часами вести наблюдение за подопытными животными, чтобы описать симптомы какой-нибудь инфекции. Такую роль выполняют ученики, которые сами по себе уже крупные ученые. Таков Ру, скрывающийся в тени своего знаменитого учителя. Но чтобы все шло удачно, даже в прославленных лабораториях, нужны добросовестные труженики, честные безвестные люди, которых никогда не коснется слава и которые выполняют то, чего не могут или не умеют выполнять сами ученые; они необходимы, как необходим камень для постройки, вода для водопровода, пламя для газовой плиты. Для нас, скромных искателей, для нас, начинающих, которые еще вчера действовали в лучах славы наших учителей, лаборант нечто гораздо большее, чем просто служитель: он равен секретарю, это друг, это очевидец, иной раз он — частица нашей совести.
Охотно признаю, что труд его оплачивается недостаточно. К тому же труд этот небезопасен — вспомни бедную Катрин Удуар, которой следовало бы поставить памятник — как безымянной мученице. Подобно тем, кто ухаживает за больными, работники лабораторий должны знать, что они делают. Конечно, тут, как и повсюду, встречаются заблуждающиеся люди, оказавшиеся здесь случайно или по недоразумению, такие, которые просто нуждались в заработке и взялись за первое попавшееся ремесло. Таким должно быть не по себе среди нас, и они в конце концов уходят, чтобы искать счастья в другом месте. С нами остаются те, которые отмечены для этого свыше. Эти прекрасно понимают, что их имена никогда не будут высечены на мраморных досках институтов и академий. Но они знают, что без них наука зачахнет, и они преисполняются вполне законной гордостью; эту гордость они не выставляют напоказ, но мы ее уважаем и считаемся с нею.
В больнице Сен-Луи, когда я работал там под руководством старика Аллопо, служил санитар по имени Гастон, с которым врач всегда советовался в трудных вопросах диагностики; Гастон высказывал свое мнение — высказывал решительно, не колеблясь, и притом почти никогда не ошибался. В лаборатории Рено Сансье служил некий овернец — я даже забыл, как его звали, а это с моей стороны уже прямая неблагодарность. Он умел не только выбирать анатомический материал, делать срезы, окрашивать их — это не так уж хитро, — но он рассматривал срезы под микроскопом и говорил, качая головой: «Тут саркома, да еще очень явная». И говорил он не зря.
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- "Фантастика 2023-193". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович - Попаданцы
- ХРОНИКА ОДНОЙ СМЕРТИ, ОБЪЯВЛЕННОЙ ЗАРАНЕЕ - Габриэль Гарсия Маркес - Русская классическая проза
- Когда руки грубеют - Клод Фаррер - Исторические любовные романы
- Муж по случаю - Марина Львова - Современные любовные романы