История и повествование - Геннадий Обатнин
- Дата:01.08.2024
- Категория: Научные и научно-популярные книги / Прочая научная литература
- Название: История и повествование
- Автор: Геннадий Обатнин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Адресованные детям рассказы преимущественно стилизуют устное повествование, в особенности рассказы Зощенко, написанные в форме сказа («История о том, как…»). Самые же открыто пропагандистские рассказы Зои Воскресенской прямо имитируют ситуацию устного рассказа и контакта со слушателями: часто они начинаются с фразы «А знаете, дети…».
Композиция книги четко продумана: книга начинается с рассказа Воскресенской «Дорогое имя», где спрашивается о значении «слова Ленин», то есть имени, отчужденном от его носителя, о значении канонических изображений и святых реликвий (знак октябренка; комсомольский значок; взятый Гагариным с собой в космос портрет Ленина; барельеф Ленина, доставленный советской ракетой на Венеру; вырубленное немецкими коммунистами в камне слово «Ленин»), Встречающиеся в рассказах разные варианты имени Ленина (Володя Ульянов, Владимир Ильич и др.) создают впечатление о неуловимости носителя имени: Ленина невозможно идентифицировать. Стихотворение С. Михалкова «В музее Ленина», завершающее выбор переводов, оперирует уже наряду с именем собственным определением «ленинское», то есть именем нарицательным («ленинский путь», «ленинское знамя»).
Истории о Ленине так и остаются историями «ни о ком»: в дидактических рассказах о маленьком Володе легко можно было бы заменить имя без ущерба для морали текста. В рассказах же о вожде революции Ленине он настолько невзрачен, «прост», что другие герои не могут признать в нем великого вождя, благоговение связано исключительно с его именем (когда он оказывается узнанным, названным). Одни из них предлагают голую мораль, другие же историю, мораль которой остается двусмысленной уже в рамках рассказа, не говоря о том, что могут из него вычитать читатели с разным опытом и знанием истории. Например, в сказовых рассказах Зощенко Ленин почти всегда вводит кого-то в заблуждение, ведет себя неожиданно, выдает за кого-то другого: так он в детстве пугает своего брата, чтобы тот перестал в будущем бояться, будучи больным, притворяется здоровым, вводит в заблуждение рыбака, который хотел ему подарить рыбу, и т. д. Выступая под разными именами и оставаясь неузнанным, он дается в рассматриваемой нами книге прямо-таки в сатанинском ключе (см. и вариант «Ленин — Сталин»). В своей безликости Ленин есть именно «наш», так что название «Наш Ленин» должно с точки зрения советской идеологии звучать тавтологично. Как в свое время писал поэт Безыменский:
Он нам дорог не как личность. В нем слилась для нас свобода.В нем слилось для нас стремленье, в нем — веков борьбы гряда.Он немыслим без рабочих, он немыслим без народа.Он немыслим без движенья, он немыслим без труда.Царство гнета и насилья мы поставим на колени.Мы — строители Вселенной. Мы — любви живой струя…Он нам дорог не как личность, он нам важен не как гений,А как символ: «Я — не Ленин, но вот в Ленине — и я».
(Цит. по: Вайскопф 2002: 203–204)Эта изначальная «пустота», способность имени Ленина соединяться с описаниями, которые, будучи партикулярными по отношению к этому имени, сами по себе очень общи (Кивиряхк перечисляет такие характеристики Ленина в своем послесловии, говоря, что «любой нормальный человек» знает, кто такой Ленин), как и та легкость, с которой это имя собственное, преобразуясь в предикат, может характеризовать что угодно (ленинская партия, ленинский комсомол, ленинские профсоюзы, ленинский субботник, ленинский путь, ленинские принципы, ленинский курс, ленинская национальная политика, ленинское воспитание, ленинское мышление, ленинская стратегия и т. д. и т. д.), позволяет центрировать его с позиции какого угодно субъекта.
Так Кивиряхк представляет в послесловии «Смешной Ленин» вместо советского «мы» — читателя своего поколения как субъекта определенного общего опыта, у которого тоже свой НАШ ЛЕНИН. Это читатель, для которого имя Ленина ассоциируется с детскими годами и советской школой. По возрасту он близок адресату русских текстов, но воспитан уже в атмосфере иронии и скепсиса по отношению к советской идеологии, что, однако, не мешает ему употреблять эту идеологию в качестве Другого при самоидентификации. Это последнее «посвященное в тайну» поколение, как пишет автор послесловия. «Как любой нормальный ребенок», ровесник Кивиряхка относится к Ленину или «с отвращением», или как к «герою комикса». Ленин — обязательный атрибут детского мира, как Teddy-bear в английской детской. В послесловии Кивиряхка Ленин обрисован именно через эмоциональные, образно-конкретные характеристики и сравнения: клоун, смешная мартышка, гномик, лысый старикашка, смешной герой кукольного театра. Ленин как герой русских рассказов отрефлектирован в послесловии подобным же образом. Он не полностью принадлежит к человеческому миру («некое существо», «леший», диковинный как «зеленая рысь», животное). Здесь сказывается и свойственное для творчества самого Кивиряхка отсутствие четкой границы между мирами — мифологическим, анималистическим и человеческим.
Автор послесловия подчеркивает, что рассказы, написанные в свое время для «простого рабочего» как серьезное чтение, являются «для нас», умеющих читать тайнопись книги, абсурдным юмором. Не следует однако забывать, что и та идеология, которая лежит в основе рассматриваемых нами детских рассказов, ждет, чтобы читатель умел их «правильно» читать, чтобы он умел за описанными конкретными эпизодами видеть общую идею, которую без конкретизации невозможно охватить. Таким образом, текст послесловия не так явно противопоставлен остальному содержанию книги, как это может показаться на первый взгляд по ироническому пафосу Кивиряхка. Оказывается, что Ленин все равно «Наш», общий. Перекодированный, десакрализованный, но по-прежнему тотальный, идеологический, конструирующий некий общий опыт. Тем более что послесловие столь же дидактично, как сами тексты, — оно должно предохранять читателя, чтобы тот не поддавался соблазнительному воздействию самих текстов. Послесловие должно служить для определенного коллективного читателя некоей моделью для самоидентификации. Амбициозность советской политической риторики заменяется здесь свойственной для иронии репрессивностью по отношению к тому, над кем иронизируют, шутят. Шутка предполагает вовлеченность, общее понимание и общую реакцию и тем самым, тоже по-своему, формирует неиндивидуальный опыт.
Послесловие Кивиряхка несколько напоминает «предуведомления» Д. Пригова к своим текстам, руководства для читателя. Но если Пригов на самом деле своими предварительными комментариями скорее путает читателя, чтобы тот не слишком доверял написанному, то Кивиряхк вполне претендует на то, чтобы дать читателю ключ для дешифровки вырванных из своего контекста рассказов. Хотя тот, кто не читает рекламы, может познакомиться с версией эстонского комментатора после «самостоятельного» чтения текстов и сверить свой опыт с ним. Фоном для восприятия собранных в книге рассказов может быть как память об образе вождя пролетариата, каким он был представлен в советской пропаганде, так и не маркированный Кивиряхком «истинный» его облик, известный читателю по литературе, разоблачающей советский режим и его вождя (см. эстонские переводы Бердяева, Гроссмана, не говоря о журнальной продукции и популярных в свое время фотографиях больного, умирающего Ленина). Ленин поколения Кивиряхка не может совпасть и с опытом более молодого поколения или сегодняшних школьников, которые сегодня по своему возрасту могли бы быть истинным адресатом книги. В последнем случае рассказы о Ленине могут читаться как назидательные, дидактические, идеологически не обработанные истории для детей, где вместо имени Ленин может быть любое другое имя. Ленин может восприниматься как некий басенный персонаж. Имя собственное перестает быть жестким обозначающим. Рассказы, представленные в книге «Наш Ленин», можно рассмотреть вообще как басни без морализаторской заключительной части, — мораль будет меняться в зависимости от способа чтения, она вовсе не соотносится с изложенным сюжетом, а зависит от памяти читателя. Такой принцип построения текста отличается от обычной интертекстуальности, создающей в тексте смыслы и возможности интерпретации через аллюзии и цитаты. Читатель здесь свободно применяет коды в равной мере возможные, а для искушенного опытом читателя по крайней мере некоторые из них срабатывают одновременно. Автор послесловия и сам справедливо отмечает, что ключ для понимания книги находится на самом деле в памяти читателя. При этом индивидуальным может быть именно тот ностальгический опыт прошлого, для которого имя Ленина является лишь своеобразным индексальным символом, поводом для возникновения коннотаций, позволяющих вновь пережить свои воспоминания о прошлом (см. о ностальгическом опыте истории: Анкерсмит 2003: 365–390).
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Записи и выписки - Михаил Гаспаров - Публицистика
- Религия и культура - Жак Маритен - Религиоведение
- Обозрение пророческих книг Ветхого Завета - Алексей Хергозерский - Религия
- Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф - О войне