Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы - Джулиет Митчелл
- Дата:13.08.2024
- Категория: Психология / Эротика, Секс
- Название: Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы
- Автор: Джулиет Митчелл
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первый случай: недавно я застряла на ночь в аэропорту Бомбея. Мой рейс сильно задержали, я сломала ногу и, казалось, никто не хотел помогать мне (что было нехарактерно для Индии) в передвижении на коляске, которую я в конце концов раздобыла. Таким образом, я застряла на много часов, и, хотя я время от времени читала книгу, в основном я просто смотрела вокруг. Я была очень удивлена, став свидетельницей необычных криков младенцев. Многочисленные члены семьи собрались вместе, провожая родственника. Младенцев держали на руках тети, старшие сестры, бабушки или, реже, какой-нибудь мужчина из их группы. Конечно, их держали и матери. Но в чьих бы руках ни находился ребенок, стоило матери отойти за водой, пойти в туалет или куда-то еще, до того довольный ребенок протягивал руки, выгибал спину, изо всех сил пытался вырваться из рук того, кто его держал, и издавал пронзительный вопль. Все это прекращалось по возвращении матери.
Это повторялось снова и снова. Затем на рассвете мой пасынок, который долгое время живет в Индии с семьей, разыскал меня, чтобы помочь сесть в самолет. Я спросила его о детях, сказав, что пронзительный крик совсем не типичен для младенцев на Западе. Он сообщил мне, что уже перестал это замечать, но подтвердил мое наблюдение, сказав, что такое поведение абсолютно обычно. Он объяснил, что в Индии всегда было так много людей, которые могли присматривать за детьми и держать их на руках, что они привыкают к тому, что о них заботятся разные люди. Но ребенок с большим количеством опекунов все еще реагирует на отсутствие матери. Действительно, отчаяние при расставании и мгновенный выход из этого состояния были гораздо острее, более интенсивными, чем в ситуациях, когда мать является более или менее единственным опекуном. Почему?
Прежде чем прокомментировать это, я расскажу второй, менее яркий случай. Размышляя о работе Джона Боулби, я поняла, что она сопровождала меня всю мою жизнь. Частично я могла бы объяснить это общей распространенностью «боулбизма» в то время, когда я росла в 1940-е и 1950-е годы в Северном Лондоне; хотя я никогда не сталкивалась с ним лично или профессионально, я была знакома с его близкими коллегами, друзьями и родственниками. В маленьком мирке интеллигентов северной части Лондона моя дочь дружила с его внучкой, а я училась в школе с его будущей невесткой. Конечно, тогда я этого еще не знала! Кроме того, я поняла, что, хотя у меня были такого рода пересечения с Боулби, я очень нервничаю, когда думаю о его работе. Я чувствую, что неправильно поняла его. Я проследила свое беспокойство до того момента, как несколько раз в прошлом меня довольно решительно «осаждали», когда я публично говорила что-либо о его работе: один раз это произошло в дни моей беззаботной юности, когда я с позиций классического феминизма высказалась против его требования круглосуточного материнского ухода; затем во время обучения в Институте психоанализа, когда я выразила мнение о недооценке того освобождающего воздействия, которое оказывает на детей воспитание в учреждениях; и наконец недавно в Кембридже этолог Роберт Хинде, один из самых важных источников вдохновения для Боулби и его интеллектуальный соавтор, выразил возражение в связи с моим высказыванием о том, что Боулби говорил о «бессознательном», что непонятно в любом контексте.
То, как связаны два эти эпизода, я поняла только после моего маленького откровения. Моя феминистская реакция на Боулби, сформировавшаяся в 1960-х годах и впервые опубликованная в 1966 году (Mitchell, 1966), была типичной реакцией женщин, протестовавших против «Загадки женственности» (Friedan, 1963), которые обвиняли Боулби в послевоенном сокращении роли женщины до семьи и материнства. Социальный психолог Венди Холуэй описывает эту реакцию следующим образом: «Женщины продемонстрировали способность выполнять мужскую работу во время войны, а теперь постоянно утверждают, что их возвращение к материнству и к семейному очагу происходило под влиянием экспертного мнения Боулби о материнской депривации и что такая позиция гармонично вписывается в стремление правительства восстановить традиционную рабочую силу и послевоенную политику пронатализма» (Hollway, 2000, р. 7; курсив мой. – Дж. М). Матери, которые не прошли тест Боулби, были привлечены к ответственности в связи с социальными и психологическими проблемами.
Таким образом, феминистское осуждение Боулби имело очевидную логику, пусть даже и упрощенную. Тем не менее только теперь я увидела другую и совершенно иную логику, лежащую в основе феминистского негативизма: я считаю, что на глубинном уровне неприятие работы Боулби служило подтверждением именно того, что отрицалось, то есть теории привязанности. Поколение, к которому я принадлежу, положившее начало феминизму второй волны, сформировано детьми, которых учил Боулби. Конечно, мы не были в буквальном смысле теми сорока четырьмя несовершеннолетними ворами (которые были мальчиками), которых он изучал на предмет материнской депривации в конце 1930-х годов, и, возможно, не каждый из нас был ребенком работающей матери военного времени, постоянно проживающим в детском саду, эвакуированным ребенком или безнадзорным ребенком, который самостоятельно возвращался из школы домой, – но это было наше поколение, и для многих из нас реальный опыт был именно таким. Я считаю, что, протестуя против таких формулировок Боулби, как «[мать] будет якорем [для ребенка] – нравится ли ей это или нет – и разлуки с ней будут вызывать проблемы»1, и, осуждая Боулби, мы оставались привязанными к нашим «плохим», работающим в условиях войны матерям, которые, как мы показали, были достаточно хороши для нас. Если у нас, детей военного и послевоенного времени, было несколько опекунов в учреждении, обществе, расширенной семье или в соседских семьях, мы все еще метафорически, подобно детям из Бомбея, пронзительно кричали о наших матерях и чувствовали себя в безопасности только после их возвращения. Несмотря на отрицание Боулби и враждебные образы женщин-ведьм, особенно в Великобритании, феминизм второй волны взывал как к матери, так и к ребенку. Вопреки досужим представлениям феминизм второй волны проявил трогательную любовь к матерям, поддерживая часто цитируемое утверждение Вирджинии Вулф, что мы «мысленно оглядываемся на матерей».
Я начала думать о моей собственной дочери. Когда она родилась, я заканчивала обучение психоанализу; она привыкла к моим двухчасовым отлучкам. Когда ей было десять месяцев, мы поехали на работу в Калифорнию; вскоре после нашего приезда я отсутствовал четыре часа, оставив ее с отцом. По моему возвращению было трудно разобрать, кто был больше расстроен! По-видимому, примерно через 2 часа и 20 минут ребенок начал очень беспокоиться, а еще через полчаса уже стал безутешным. Я вспомнила, как в шесть недель она внезапно проснулась в шумном итальянском ресторане в
- Улыбка - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика
- Об отношении православия к русской народности и западных исповеданий к православию - Иван Аксаков - Публицистика
- Закон Российской Федерации «О защите прав потребителей» с образцами заявлений: по состоянию на 2016 год - Законы РФ - Юриспруденция
- Сборник "Братство меча" - Юлия Баутина - Фэнтези
- Братство Света - Рональд Колд - Фэнтези