Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро - С. Панов
- Дата:06.08.2024
- Категория: Научные и научно-популярные книги / Культурология
- Название: Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро
- Автор: С. Панов
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, апологетические отзывы о Баратынском не исключали трезвого критического взгляда. Так, Пушкин был недоволен посланием Баратынского «Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры» (1823, ноябрь, 16), иронизировал над классическими пристрастиями Баратынского (1824, июнь, после 15 — август), называл его за это «маркизом» (1824, ноябрь, конец месяца — декабрь, первые числа), критиковал финальную часть «Бала» (в частности, речь мамушки: 1828, декабрь, до 4), упрекал «Антикритику» Баратынского, написанную против Надеждина, в растянутости (1832, февраль, 4), отмечал ограниченность таланта Баратынского «прелестными миниатюрами» (там же), удивлялся «бесстыдству» мадригального стихотворения Баратынского, записанного в альбом А. А. Фукс (1833, сентябрь, 5–8). Но все негативные отзывы Пушкина о стихах Баратынского были делом внутренней критики, о которой можно было знать только ближайшим друзьям — того и другого — и не случайно все перечисленные замечания высказаны Пушкиным в письмах к тем, чье безусловное расположение к Баратынскому было ему прекрасно известно (Дельвиг, И. Киреевский, Н. Н. Пушкина).
Апологетических отзывов Баратынского о Пушкине сохранилось значительно меньше (1825, декабрь, после 7; 1826, октябрь, 26; 1827, ноябрь, 25; 1828, февраль, до 23; 1837, февраль, 5; 1840, февраль, начало месяца; см. также стихотворение «Новинское»: 1827, февраль, 8–14 или апрель после 3); статей о Пушкине Баратынский не писал. Но его уникальное историческое значение для русской литературы он осознал одним из первых современников Пушкина (см. сравнения Пушкина с Петром I: 1825, декабрь, после 7; 1840, февраль, начало месяца; см. также интонации панегирического некролога в письме о смерти Пушкина: 1837, февраль, 5). Что же касается отзывов о «Евгении Онегине» и «Царе Салтане», то они были для Баратынского делом такой же внутренней критики, как для Пушкина недовольство теми или иными сочинениями Баратынского, и недаром эти отзывы были адресованы И. В. Киреевскому, который не мог бы употребить во зло доверенность своего друга.
Отзывы Баратынского о «Евгении Онегине» и «Царе Салтане» сделаны в марте и июне 1832 г., а чуть раньше — в феврале того же года — Пушкин констатировал ограниченность таланта Баратынского «прелестными миниатюрами» и сомневался в том, что Баратынский способен овладеть «кистью резкой и широкой» (1832, февраль, 4). Это последние известные нам развернутые оценки Баратынским и Пушкиным творчества друг друга: у Баратынского — интонации разочарования, у Пушкина — сомнения. Помимо собственно творческих причин их взаимного литературного охлаждения можно отметить еще и ряд событий, повлекших за собой их дальнейшее обоюдное невнимание. В начале 1831 г. умер Дельвиг; в 1832 г. окончательно уехал из Москвы в Петербург Вяземский; к середине 1831 г. Баратынский, сошедшись коротко с И. В. Киреевским, решительно перенес на того все свои дружеские откровения и литературные сочувствия. Дошло до того, что, узнав о намерении Киреевского издавать собственный журнал («Европеец»), Баратынский собрался отказать Пушкину в предоставлении своих стихов для «Северных цветов на 1832 г.», издаваемых в память Дельвига, а все написанное за 1831 год, даже начатую им биографию Дельвига, отдать Киреевскому (1831, октябрь; 1831; ноябрь). В конце концов, правда, Баратынский отправил для «Северных цветов» два стихотворения: «Мой Элизий» и «Бывало, отрок, звонким кликом…» (1831, ноябрь). (Пушкин поместил «Мой Элизий» в альманах, а «Бывало, отрок…» опоганил без объяснений.) — Этот случай показателен: Баратынский готов, в порыве доверия к Киреевскому, вовсе выключить Пушкина из своего ближайшего литературного круга.
Видимо, нечто подобное происходит и в отношениях Пушкина к Баратынскому: с 1831 г. имя Баратынского встречается в его письмах все реже, а в своих произведениях он более его не вспоминает.
И хотя осенью 1832 г. Пушкин помог Баратынскому договориться со Смирдиным об издании его стихотворений, а в сентябре 1833 г. они искренне радостно встретились в Казани — но, в сущности, оба уже выключили друг друга из поля зрения. Об их контактах после казанской встречи нет сведений на протяжении более чем двух с половиной лет. Когда же они увиделись в мае 1836 г., то встретились, видимо, вполне равнодушно (1836, май, 14 и 16).
Однако сознание своего былого литературного единства оставалось, и последним фактом их общения стало не то холодное свидание в мае 1836 г., а литературное дело — публикация одного из главных стихотворений Баратынского — «Князю Петру Андреевичу Вяземскому» — в 4-м томе пушкинского «Современника».
P. S. Незадолго до того письма, в котором Баратынский сообщал Пушкину о его гениальности («ты, в ком поселился гений!») — см.: 1825, декабрь, после 7–29 марта того же года Баратынский писал Н. В. Путяте о себе: «<…> в молодости судьба взяла меня в свои руки. Все это служит пищею гению; но вот беда: я не гений» (Б, с. 155). Последние три слова полностью совпадают с кульминационной репликой пушкинского Сальери. И если хоть однажды Баратынский говорил нечто подобное Пушкину, то отнюдь не исключено, что именно самооценка Баратынского явилась источником реплики Сальери. Может быть, Пушкин и не скрывал этого от Баратынского.
МоскваЕ. Н. Дрыжакова
А. С. Пушкин и князь Шаликов
1Известная эпиграмма «Князь Шаликов, газетчик наш печальный», сочиненная, как считается, А. С. Пушкиным вместе с Е. А. Баратынским в 1827 году[510], создала соответствующий сатирический образ князя Петра Ивановича Шаликова на многие десятилетия, а заодно и миф, что Пушкин не переставал смеяться над этим сентиментальным «графоманом» всю жизнь, что и нам, историкам литературы, надлежит делать. Многие поколения русских литературоведов считали своим долгом лягнуть князя Шаликова за «бездарность», за «эпигонско-приторную» «чувствительность», а заодно и за «реакционно-охранительные позиции». Даже такой серьезный исследователь, как Ю. Г. Оксман, публикуя письмо Шаликова к А. С. Пушкину, не преминул обругать Шаликова: «претенциозно-бездарный графоман», «руководитель казенных „Московских ведомостей“»[511]. При этом никто всерьез не интересовался его творчеством: ни стихи, ни проза, ни критика П. И. Шаликова не собраны и практически неизвестны ни читателям, ни литературоведам. Впрочем, кое-какие сдвиги сделаны в последние два десятилетия[512].
Думается, настало все-таки время для историков русской литературы разобраться в любопытной судьбе этого писателя.
Петр Иванович Шаликов (1768–1852) был сыном небогатого грузинского князя, получил домашнее воспитание, служил кавалерийским офицером, вышел в отставку премьер-майором гусарского полка, в 1799 году поселился в Москве и более пятидесяти лет отдал служению русской литературе. Первые его стихи появились в печати в 1796 году:
В глубокой тишине природа вся дремала,Когда за горы Феб скрыл луч последний свой;Луна медлительно вид томный появлялаИ будто бы делить хотела грусть со мной!Прошедшее тогда вдруг мыслям все предстало,И чувства сладкие унылость обняла;Как листья на древах — так сердце трепетало;Душа растрогана, утомлена была…
(«Вечернее чувство»)[513]Мы слышим здесь привычные и надоевшие элегические медитации шестистопного ямба, мы воспринимаем также несомненно более «вялые», может быть, утрированные, но явные мотивы Жуковского… А между тем цитированные стихи написаны и напечатаны на шесть лет раньше, чем Жуковский подарил миру свои блистательные «вечерние» элегии.
П. И. Шаликов как русский сентиментальный поэт начинал вполне на уровне своего времени. Среди поэтов «Приятного и полезного препровождения времени» (1794–1798), не считая корифея Державина, лишь легковесный И. И. Дмитриев, бойко рифмующий В. Л. Пушкин да робко начинающий В. А. Жуковский выделялись поэтическим мастерством.
В «Аонидах» Карамзина (1796–1799) среди стихов В. В. Капниста, Н. П. Николаева, М. М. Хераскова, Д. И. Хвостова и многих других П. И. Шаликов ничуть не выделялся своей «бездарностью». Лишь Н. М. Карамзин в 1790-е годы как сентиментальный поэт безусловно превосходил Шаликова, и Шаликов понимал и признавал это превосходство, до конца своей жизни считая Карамзина «гением», своим учителем, которому и старался следовать в стихах и в прозе.
Современники, особенно противники Карамзина, часто ставили князя Шаликова рядом с Карамзиным и сосредотачивали на Шаликове свои насмешки над карамзинским («слезливым») направлением в литературе. По мнению М. А. Дмитриева, Шаховской в «Новом Стерне» (1805), представляя в карикатуре «чувствительного автора», «метил в ней на князя Шаликова, но стороною хотел выставить направление, будто бы данное Карамзиным»[514].
- Избранные труды - Вадим Вацуро - Критика
- Дорогие гости Пятигорска. Пушкин, Лермонтов, Толстой - Вадим Хачиков - Историческая проза
- Абсолютный хрум - Дмитрий Тарабанов - Научная Фантастика
- ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ - Михаил Меньшиков - Публицистика
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив