Священный котел. Психотерапия как духовная практика - Лайонел Корбетт
- Дата:04.11.2024
- Категория: Научные и научно-популярные книги / Психотерапия
- Название: Священный котел. Психотерапия как духовная практика
- Автор: Лайонел Корбетт
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Терапевт не может предсказать исход терапии, потому что исцеление – это трансперсональный и очень таинственный процесс. Терапевт должен быть глубоко вовлечен в работу, но не отождествляться с образом Целителя. «Исцеления» в смысле освобождения от симптомов может и не произойти, однако духовная важность работы в том, что страдание личности приобретает смысл и больше не кажется ей случайным. Порой самое большее, что мы можем сделать, – это горевать над фактом, которого не изменить. Речь идет о детской травме, создавшей «базовую вину», которая, как писал об этом Балинт, «отбросила тень на всю жизнь и действие которой не исправить никогда. И хотя изъян может быть вылечен, шрам останется навсегда» (Balint, 1968, p. 183).
Тень целителя
Хиронический Раненый Целитель до самого глубинного слоя бытия вовлечен в ту работу, которую он делает, в то время как бог Аполлон, архетипический образ профессиональной медицины, был описан как «смертельно чистый» (Balint, 1968, p. 39). Аполлон всегда был далеким божеством, поэтому аполлоническая медицина объективна, рациональна, она носит белый халат, рассуждает в терминах причины и следствия, а не синхронии и акаузальности; в этой медицине целитель и пациент радикально разделены[79]. Когда эта форма исцеления используется в психотерапии, то психика не воспринимается как тайна, так как становится объектом эмпирического исследования, количественного анализа. Рана терапевта подавляется и проецируется на пациента, единственного, кто болен в этой ситуации. Если человек чрезмерно отождествляется с Целителем, то для поддержания уверенности ему нужно исцелять, а значит, всегда иметь рядом тяжело больного; таким образом, один человек использует другого для удовлетворения собственных нужд. Это разделение означает, что терапевт дистанцируется от другого человека и поддерживает иллюзию неуязвимости, ставя себя в положение сильного и уменьшая свою способность к эмпатии (Guggenbьhl-Craig, 1970, 1971). И тогда мы не принимаем в расчет утверждение Сирлса (Searles, 1979): пациент страдает ради терапевта, чтобы исцелить терапевта.
Аполлоническая позиция понятна: страдание пугает. Очень часто нам трудно помогать другим, потому что сознательно или бессознательно мы идентифицируемся со страдающей личностью. Мы эмпатически представляем все, что она чувствует, и мы проецируем то, что, как нам кажется, могло бы помочь нам в аналогичной ситуации. Всякое личное чувство или переживание уникально и по-своему чудесно. Из-за страха мы не проникаем целиком в ситуацию другой личности. Мы боимся, когда не знаем, что делать, и мы просто ненавидим себя, когда чувствуем собственную некомпетентность. Иногда нам попросту трудно впустить в себя страдание другого человека либо из-за внутренних барьеров, либо потому, что это приведет к компульсивной потребности помочь, которая, в свою очередь, потребует слишком большого самопожертвования. Или же нам может казаться, что страданий так много, что страдания конкретного человека не должны нас трогать. Важно иметь в виду такое возможное состояние, когда терапевт настолько вовлечен в процесс исцеления и помощи другому, что может прервать его только ценой собственных личных трудностей. Порой трудно держать равновесие между самоотверженной помощью другим и заботой о себе, поэтому всегда есть опасность «выгорания». Подобные ситуации усугубляются, когда мы слишком полагаемся на свои профессиональные навыки, теорию и технику.
Если терапевт пережил страдание, схожее по типу и интенсивности с тем, что переживает его пациент, то между ними возникает взаимопонимание, которое действует лучше всяких слов. Оба видят, что понимают друг друга, и каким-то таинственным способом это помогает именно в тех случаях, когда, казалось бы, нет никакого выхода. Собственное страдание делает человека более восприимчивым к страданиям других, и на уровне общего страдания технические стороны психотерапии куда менее важны, чем способность «быть рядом». Вместо той или иной техники терапевту понадобится спокойный разум, восприимчивый, внимательный и бдительный, не перегруженный теориями. Именно внутри такого разума, свободного от оценок и чрезмерной нацеленности на результат, возникают новые прозрения и интуитивные решения. Как будто бы сердце и все нутро обретают собственное зрение и слух, к которым нужно прислушиваться.
Пытаясь помочь, нам нужно удерживать равновесие между разумным удовлетворением от работы и небольшой инфляцией за счет того, кому мы помогаем. Тогда терапевт будет чувствовать уверенность, знать, что кто-то в нем действительно нуждается. Если же мы чрезмерно отождествляем себя с архетипом Целителя, то исцеление становится как бы функцией Эго. Важно помнить, что, независимо от наших психотерапевтических навыков, мы не должны препятствовать работе трансперсонального целительного потенциала, который действует автономно. Тогда терапевт уже не решает, когда начнется процесс исцеления и какую форму он примет. Если же мы идентифицируемся с Эго и начинаем думать, что исход лечения полностью зависит от наших навыков и правильно выбранных методов и техник, то страданию становится легче захватить и напугать нас. И тогда в комнате останутся только два человека: присутствие там Самости не осознается.
Человеческая способность к эмпатии означает, что мы действительно можем делить страдания друг с другом. Тот, кто считает эмпатию резонансом лимбической системы и контрпереносом, не принимает в расчет духовную важность аффективной сонастроенности[80]. Общие аффективные состояния очень важны, так как напоминают нам о том, что мы не раздельные сущности – все мы вовлечены в одно поле сознания. И если кто-то осознает присутствие трансперсонального базиса, на который опирается наша работа, то он может довериться объективному процессу исцеления, столь необходимому душе. И тогда терапевтическая помощь при болезненном аффективном состоянии превращается в духовную практику, основанную на вере. Пока терапевт может терпеть болезненный аффект, противостоять ему нет смысла – иначе будет только хуже. Напротив, лучше позволить себе страдать вместе с другим человеком, связав себя с ним эмоцией, как если бы тело было резонатором. Когда происходит проективная идентификация, обычно советуют пропустить переживание через собственную психологическую структуру и найти слова, которые помогли бы человеку «переварить» и ассимилировать эмоцию. Это не всегда получается сделать вербально; можно, не говоря ни слова, открыть сердце и позволить эмоции переместиться в тело. Обычно, дойдя до пика, страдание начинает затем постепенно отступать. Технические аспекты этого процесса важны только во время самого переживания. Уже потом терапевт может размышлять о вкладе своего душевного склада и контрпереноса в пережитый опыт, потому что непосредственно во время терапии такие мысли могут лишь помешать. Если глубокое страдание присутствует здесь и сейчас, то попытки думать о технических сторонах терапии можно сравнить с попыткой обдумать физику и механику движения в тот момент, когда нужно ударить по мячу.
Осознание присутствия Самости помогает терапевту отбросить личные заботы и проблемы, например потребность быть эффективным или чувствовать себя «целителем». Это присутствие означает, что в любой, самой сложной ситуации есть незримый фон, который может предоставить неожиданную помощь, озарение или вдохновение, когда кажется, что всеми нашими словами и поступками руководит третья сила. В ситуациях отчаяния, когда мы пытаемся сделать все, что в наших силах, итоговый результат обеспечивает Самость, а не Эго. Если терапевт не имел опыта сознательных переживаний Самости, он не сможет довериться ей. Но если человек уже знает о ее существовании, то он может в известной мере расслабиться, понимая, что достижение конечного результата – не в его руках, так как он является частью судьбы и предназначения другого. Такие утверждения потенциально опасны, потому что могут потакать недобросовестности, поверхностному взгляду на страдания как на результаты «кармы» или чего-то неважного с точки зрения вечности. Но даже если мы не в силах помочь, всегда важно быть рядом, быть открытым и чистосердечным соучастником и свидетелем.
Иногда достаточно просто быть рядом и быть открытым, хотя неспособность изменить ситуацию бросает вызов терапевту и включает его внутреннюю критику. Быть эффективным – забота терапевта, а включение в терапию собственных забот создает напряженность, потому что от него требуется спонтанность и подчинение интуиции. Если Эго терапевта считает, что должно взять весь груз на себя, то терапевт, скорее всего, «перегорит». Однако исцеление – это не то, что мы совершаем, оно происходит само. Красноречивее, чем Вирджиния Сатир не скажешь: «Весь терапевтический процесс должен служить цели раскрытия целительного потенциала внутри самого пациента. И пока этот потенциал не раскрыт, ничего не изменится. В итоге глубинные „Я“ терапевта и пациента должны встретиться» (Satir, 1987, p. 19). Мы не можем ответить на вопрос, как это происходит, потому что это не функция Эго. Оно может произойти, а может и не произойти. Мы же должны быть сознательны и готовы, технически компетентны и как можно более открыты. Если парадигма раненого целителя верна, то главная задача терапевта – постоянно осознавать собственную уязвимость, потому что на этом уровне Эго терапевта оказывается очень хрупким, что создает предпосылку для истинной связи и близости с другим человеком. Иначе Эго терапевта превращается в замок, а на другого мы смотрим уже через окно или бойницу.
- «Sacred: Кровь ангела» - Стив Виттон - Фэнтези
- Лингвистическая психотерапия - Надежда Фёдоровна Калина - Психология
- Солнечный удар - Рэйчел Кейн - Любовно-фантастические романы
- Центр круга - Slav - Фэнтези
- Хозяин астероида - Лайонел Фанторп - Научная Фантастика