Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность - Коллектив авторов
- Дата:29.08.2024
- Категория: Научные и научно-популярные книги / История
- Название: Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность
- Автор: Коллектив авторов
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Высказывания очевидцев совпадают с опубликованными сведениями из секретных архивов о деятельности заградотрядов в районе Сталинграда. В соответствии с Приказом № 227 1 августа 1942 г. на Сталинградском и Донском фронтах был образован 41 заградительный отряд. К концу сентября они задержали 45 465 бегущих солдат. 699 были арестованы, из них 664 «труса, паникера и самострела» расстреляны на месте. Еще 1292 направлены в штрафные роты и батальоны. Подавляющее большинство дезертиров, 41 472 рядовых, были возвращены в свои части[386]. Эти цифры указывают на огромные проблемы с дисциплиной в Красной армии, стоявшие особенно остро во время первой, оборонительной фазы Сталинградской кампании. Кроме того, из этих источников становится ясно, что перед частями НКВД, работавшими за линией фронта с целью предотвращения дезертирства, стояли две различные задачи.
Во-первых, они должны были задерживать солдат, самовольно покинувших поле боя, и предотвращать распространение подобного рода поведения на другие части: «Сегодня во время наступательного прорыва противника две роты 13-й Гв. с.д. дрогнули и начали отступать», – говорится во внутренней сводке НКВД от 23 сентября 1942 г. «Командир одной из этих рот, лейтенант Миролюбов, также в панике бежал с поля боя, оставив роту. Заградительный отряд 62-й армии задержал отступление подразделений и восстановил положение». Еще в одном донесении сообщается о том, как заградотряд открыл огонь по отступавшим частям, а в третьем уточняется, что сотрудники НКВД целились поверх голов[387].
Вторая задача состояла в разделении задержанных на благонадежных и неблагонадежных. В результате допросов офицеры НКВД должны были выявить «явного врага»: неисправимых трусов и «антисоветские элементы». С ними надлежало «расправляться железной рукой». С другой стороны, на допросе могло обнаружиться, что солдаты поддались «минутной слабости – чаще всего являющейся следствием непривычки к боевой обстановке, – и будут действовать в дальнейшем мужественно, энергично, достойно»[388]. Подобное политическое «прочтение» личности точно вписывалось в систему преследования «врагов народа» во время сталинского террора довоенных лет с одной лишь поправкой на то, что до войны репрессии носили более суровый характер: лишь немногим из попавших в руки к НКВД удавалось избежать отправки в ГУЛАГ[389]. По мере эскалации военных действий росла потребность режима в солдатах: для пополнения армии он был вынужден даже выпускать узников ГУЛАГа[390].
Если Бивор и другие ссылаются на «тоталитарный» террор советской военной машины и поглощение индивидуального солдата, то сходный, но более утонченный либеральный тезис ряда российских и западных исследователей гласит о том, что хотя партия и советское общество противостояли друг другу, в военные годы произошло временное освобождение последнего от оков сталинского режима. Российский литературовед Лазарь Лазарев, сам прошедший войну, говорит о «спонтанной десталинизации»; он и другие авторы указывают на послабления в интеллектуальной сфере и на то, что даже партийная газета «Правда» после начала войны стала правдивее в своих репортажах[391]. Василий Гроссман известен как главный сторонник этого взгляда: в качестве военного корреспондента осенью 1942 г. он провел в охваченном боями городе на правом берегу Волги больше времени, чем все остальные из посланных туда корреспондентов. Своим великим документальным романом «Жизнь и судьба» (1950–1959)[392] Гроссман воздвиг памятник красноармейцам – участникам Сталинградской битвы. Разрушенный город предстает в романе парадоксальным образом – как место свободы: партийный аппарат, который размещается в штабе армии, на безопасном расстоянии от зоны боев, утратил контроль над городом. Там, среди руин, распались крепостные узы, возникли анархистские кружки. Таким образом, в романе Гроссмана рассказывается, как в осажденном Сталинграде на короткое время вспыхивает пламя человеческой свободы, а затем снова угасает, когда после победы над немцами сталинское государство возвращает общество под свой контроль.
Эти мысли, правда, не встречаются в текстах Гроссмана, написанных в военные годы, в том числе и в его записных книжках, которые отличаются весьма откровенной и критичной направленностью. Тогда Гроссман, как раз наоборот, восхищенно писал о коммунистах, которые своим моральным авторитетом поднимали боевой дух оробевших красноармейцев (в то же время он критиковал тех начальников и политруков, которые не выполнили своего морального долга)[393]. Гроссману казалось, что война сулит моральное обновление партии, после которого ей и обществу будет по пути друг с другом. И только годы спустя писатель осознал, что его надежда была иллюзорна, и тогда он переписал свой опыт наново[394]. Так в «Жизни и судьбе» прежнее восхищение автора советскими людьми – героями войны превратилось в гимн индивидуальной свободе, противопоставляемой сталинскому режиму.
Но Гроссман не заблуждался: политическое давление в годы войны действительно смягчилось. Во многом – и это тоже видно по сталинградским интервью – инициатором изменений стала партия, которая в условиях военного времени начала открываться навстречу обществу. С 1941 по 1944 г. количество членов ВКП (б) в армии непрерывно возрастало. Изменились и критерии приема в партию. Если прежде решающую роль играли знание теории и пролетарское происхождение, то теперь достойным вступления в партию считался всякий, кто показал себя хорошим солдатом и мог доказать, что уничтожил много немцев. Так многие из лучших военнослужащих вступили в ВКП (б); среди командиров к концу войны едва ли нашелся бы хоть один беспартийный. В ходе этого процесса изменился не только состав партии, но и значение самого членства в ней; изменилась партия в целом, она стала более солдатской и благодаря этому – более близкой к народу[395].
В военных условиях представления о хорошем члене партии были очень простые. Чтобы быть принятым, кандидат должен был доказать, что он убивал солдат, подбивал танки и сбивал самолеты немцев. Армейское руководство распространяло среди солдат бланки, называвшиеся «лицевыми счетами», или «счетами мести», на которых они должны были записывать число убитых ими вражеских солдат или уничтоженных единиц вооружения. Солдат с пустым счетом не мог надеяться на прием в партию. Другие же, как, например, снайпер Василий Зайцев, немедленно становились коммунистами: число убитых им немцев было хорошей рекомендацией. «Я думаю, – говорил Зайцев в интервью историкам, – как же в партию вступать, я еще программы не знаю. Прочитал программу, написал заявление прямо в окопах. Дня через два вызвали меня на партийную комиссию. У меня было тогда 60 убитых немцев, были награждения»[396].
Партия сумела в течение войны углубить свое влияние в армии, так как ее политическая работа приспосабливалась к обстоятельствам солдатской жизни, становилась реалистичнее. Стремление к возмездию за причиненное врагом горе и воля к победе образовывали общий знаменатель. «Мы коммунисты, мы отомстим немцам за убийство наших бойцов, командиров и политработников», – таково было, на взгляд Ивана Васильева, комиссара 62-й армии, преобладающее настроение в его части во время Сталинградской битвы. Генерал Чуйков в беседе с Василием Гроссманом описывал практическую ориентированность политической агитации в армии: «Политработа – все только нацелено на задачу, и все вместе с бойцами. “Измы” – коммунизм, национализм – мы этим не занимались». Тем не менее, отмечал Чуйков в беседе с историками, советские солдаты продемонстрировали в Сталинграде высокую политическую сознательность[397]. Он имел в виду, что красноармейцы усвоили слова партии о патриотическом долге – удержать Сталинград любой ценой – и сражались не только по велению долга, но и сердца. В этом, по мнению Чуйкова, была одна из основных причин победы.
Посредством неустанной политической учебы и опеки партийный аппарат добился того, что представления красноармейцев о мире были приведены в стройную и замкнутую идеологическую систему. Вездесущность и эффективность политической пропаганды в военных частях отличали Красную армию от армий других стран. Исторические исследования последнего времени, посвященные вопросу о том, ради чего и как воюют солдаты, часто указывают на важную роль доверительных связей на самом низком, «первичном» уровне иерархии – в ротах и взводах. В этих работах ключевое и даже универсальное значение приписывается представлению о «товариществе» и «братской поруке». Тем не менее в Красной армии эти факторы играли второстепенную роль. Достаточно отметить, что чудовищный процент человеческих потерь с советской стороны часто приводил к гибели целых подразделений в течение несколько дней, из-за чего солдаты просто не успевали установить друг с другом устойчивые отношения. Кроме того, идеологические работники всячески препятствовали образованию подобных связей, опасаясь того, что личные чувства и упования солдат размоют их советскую идентичность. Если части германской армии комплектовались преимущественно из числа земляков, что способствовало поддержанию региональной идентичности (Landsmannschaft), советское командование, опасаясь вспышек национализма, старалось объединить в строю новобранцев разного этнического происхождения[398]. Инструментом, призванным скрепить и мотивировать эту разношерстную массу, служила идеология. Постоянная пропагандистская работа, проводимая лично с каждым новым солдатом, опиралась на доступные идеи, обладавшие огромным эмоциональным зарядом: любовь к Родине и ненависть к врагу. Некоторые немецкие наблюдатели были впечатлены советским примером, и после Сталинградской битвы они настаивали на необходимости радикально усовершенствовать политучебу в вермахте. Этой учебой, говорили они, закладывается важнейший зародыш, из которого произрастает боевой дух солдат. В декабре 1943 г. Гитлер учредил должность «национал-социалистического офицера-руководителя» (NSFO), которую – в отличие от комиссаров – занимали кадровые военные, но утверждать их кандидатуры должны были высшие органы партии. Однако в силу того, что солдаты и офицеры вермахта свою идентичность как военнослужащих с политикой не связывали, реформа не прижилась. По поводу NSFO шутили, что это значит «NSF-ноль». В Красной армии политические вопросы обладали совершенно иной значимостью: уже одно ее название говорит об этом[399].
- Сборник трудов участников городской научной конференции «Дух и культура Ленинграда в тылу Советского Союза в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов» - Сборник статей - История
- Институт гуманитарного вмешательства в современных международных отношениях - В. Гончаренко - Психология
- Очерки истории средневекового Новгорода - Валентин Янин - История
- Прайм-тайм. После 50 жизнь только начинается - Джейн Фонда - Эротика, Секс
- Преемственность среднего и высшего литературного образования в российской традиции - Елена Гетманская - Языкознание