Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак
- Дата:20.06.2024
- Категория: Научные и научно-популярные книги / История
- Название: Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение
- Автор: Алексей Юрчак
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди незапланированных результатов этой деятельности, как мы видели в главе 3 и последующих главах, была новая форма советской публичности, принимающая вид сообществ, которые мы назвали «публиками своих» и которые сами представители последнего советского поколения часто называли «нормальными людьми» или «своими». Понятия «свой» и «свои», очевидно, являются культурными категориями с длинной историей; однако в контексте позднего социализма они приобрели ряд уникальных черт и в большом количестве контекстов стали обозначать особый вид публичности «нормальных людей», которая формировалась как единая публика в первую очередь благодаря схожим отношениям ее членов с авторитетным дискурсом. Определяя понятие «публики» в своей, теперь уже классической статье, Майкл Уорнер отмечает, что публика формируется «благодаря тому, что к ней обращаются»{506} — то есть к той или иной публике, согласно Уорнеру, относятся все те, кто воспринимает некоторое дискурсивное обращение как обращение, адресованное именно им (см. главу 3). Это понятие публики удобно для определения советской формы «публики своих», однако в советском контексте оно приобретает некоторые уникальные черты. Публика своих формировалась посредством особой реакции ее членов на направленное в их адрес авторитетное обращение, которую мы назвали перформативным сдвигом этого обращения (см. главу 3). Именно поэтому «публика своих» отличалась от всех видов социальности (и советской, и антисоветской), которые могли описываться авторитетным дискурсом — таких, как «советские люди», «партия», «советская интеллигенция», «тунеядцы», «диссиденты», «буржуазные элементы» и т.п.
В отличие от этих видов социальности «свои» были организованы в публику вненаходимости — публику, которая формировалась не просто в ответ на обращенное к ней авторитетное высказывание, а в ответ на форму этого высказывания, что подразумевало изменение констатирующего смысла, которое это обращение несло. То есть авторитетный дискурс обращался к этой публике одновременно успешно и неуспешно — он заставлял «публику своих» реагировать на него (например, единогласно голосуя «за» на собрании или выкрикивая «ура» на демонстрации), но не был в состоянии навязать этой публике тот или иной смысл этого акта. Именно к такой «публике своих» — сформированной авторитетным дискурсом, но относительно свободной от его смыслового диктата — относилось подавляющее большинство советских граждан, особенно молодого поколения, включая, как мы видели, даже многих активных комсомольцев. То, что представители этой публики, безусловно, участвовали в авторитетных акциях и высказываниях системы (собраниях, выборах, демонстрациях), делало ее вроде бы похожей на то сообщество, которое авторитетный дискурс именовал «советскими людьми». Однако смысл их действий значительно отличался от того смысла, который заявлялся в авторитетном описании.
Человек принадлежал к «своим», если он отдавал себе отчет в том, что в идеологических ритуалах системы участвовать надо, но при этом уделяя внимание в основном их формальному соблюдению, поскольку такое участие давало возможность относительно независимо и творчески подходить к фомированию своей собственной «нормальной жизни», не ограничиваясь целями и формами, задаваемыми идеологическими текстами и ритуалами, хотя и не обязательно противореча им. Иными словами, человек был своим, если он существовал по принципу вненаходимости.
Вненаходимость стала одним из центральных принципов существования и функционирования всей советской системы позднесоветского периода. Отношения вненаходимости к системе предполагают одновременное нахождение внутри риторического поля авторитетного дискурса и за пределами этого поля, что отличается и от поддержки этого дискурса, и от оппозиции ему. Хотя это состояние может показаться парадоксальным, оно не лишено смысла именно потому, что советский авторитетный дискурс в этот период претерпел перформативный сдвиг — главной задачей каждого высказывания на этом языке стало воспроизведение его фиксированных и неизменных форм, а не создание более-менее точного описания фактов. Участие субъекта в воспроизведении этих авторитетных форм позволяло ему изменять смысл высказываний и ритуалов, наполняя их новым содержанием. Такое участие и было примером существования одновременно внутри и вне дискурсивного поля системы, в отношениях вненаходимости к ней.
Здесь следует еще раз подчеркнуть важную деталь — неверно было бы сводить принцип вненаходимости к таким понятиям, как эскапизм, цинизм, апатия, негативная свобода[332], внутренняя эмиграция или аполитичный уход в «частную сферу» жизни. Все эти понятия подразумевают уход от политической составляющей жизни. Принцип же вненаходимости, как мы показали[333], построен на иных, особых отношениях с системой, которые были видом именно политических отношений. В отличие от отношений эскапизма отношения вненаходимости, построенные по принципу изменения смысла авторитетных высказываний, вели к активному и постоянному сдвигу, изменению, подрыву смысловой ткани системы. Хотя эти отношения могли включать в себя вполне осознанное состояние политического несогласия с теми или иными элементами советской системы, они не сводились лишь к несогласию. С одной стороны, эти отношения поддерживали ощущение того, что советская система является вечной и неизменной (ведь на уровне формы она постоянно и «единогласно» воспроизводилась), но, с другой стороны, эти отношения последовательно подрывали эту систему изнутри (меняя смысл ее реалий, институтов и членства в них). Поддерживая ощущение системы как вечной и неизменной, они одновременно вели к нарастанию ее внутренней хрупкости и уязвимости.
Анализ, не учитывающий того, что принцип вненаходимости был центральным образующим принципом символического режима в позднем социализме, не может избежать тривиализации этой системы. Это ведет, например, к сведению советской системы к упрощенной бинарной модели авторитарного государства и сопротивляющегося ему общества. Приводит это и к автоматическому заимствованию аналитического аппарата и теорий, созданных для исследования западного либерально-демократического государства, при анализе Советского государства. Примером этого служит популярное сегодня обращение к теориям государственного суверенитета, заимствованным из работ Карла Шмитта и Джиорджио Агамбена.
Рассмотрим последний пример чуть подробнее. Агамбен, отталкиваясь от более ранних работ Шмитта{507}, справедливо замечает, что пространство, в котором действует государственный закон (так называемый nomos — суверенное пространство, организованное согласно закону и нормам), в сегодняшнем либерально-демократическом государстве формируется путем очерчивания вокруг него особых пограничных зон — территориальных, юридических, субъектных и так далее, — в которых закон государства более не действует и которые по этой причине Агамбен называет «зонами исключения»[334] (то есть исключением из правила, по которому обычно действует закон)[335]. Причем, согласно Агамбену, зоны исключения сегодня появляются повсюду, все более становясь основным принципом функционирования закона, а не исключением. Хотя данная модель формирования суверенного пространства хорошо описывает современное либерально-демократическое государство, для описания позднесоветского государства она подходит не совсем — в нее необходимо внести принципиальное изменение. Как мы видели, авторитетное высказывание в советской системе действовало не посредством передачи буквального смысла, а посредством перформативного сдвига (при каждом воспроизводстве такого высказывания его форма сохранялась, а констатирующий смысл сдвигался). Примером этого является то, как в Советском Союзе применялся государственный закон (ведь текст закона является видом авторитетного высказывания). Каждое применение закона Советским государством подразумевало четкое следование его форме (или «букве») и одновременное смещение его констатирующего, буквального смысла. Этот принцип функционирования закона был не исключением из правила (как бывает, например, с приостановкой закона в ситуации чрезвычайного положения или экстерриториальной зоны, а самим правилом[336] — то есть нормой, согласно которой закон вообще мог функционировать в советском контексте[337]. Если в либерально-демократическом государстве суверенное пространство нормы (государственного закона, авторитетного высказывания) формируется посредством выделения пограничных зон исключения из нормы, в которых закон и авторитетное высказывание более не действуют обычным образом (зон чрезвычайного положения или исключительного случая, которых, согласно Агамбену, сегодня все больше), то в позднесоветском государстве суверенное пространство формировалось посредством иного принципа — перформативного сдвига, согласно которому действие закона, нормы и авторитетного высказывания не приостанавливалось, а продолжало нормально функционировать на уровне формы, но при этом сдвигалось на уровне смысла. Иными словами, в отличие от либерального государства суверенное пространство нормы в системе позднего социализма воспроизводилось не путем очерчивания вокруг него пограничных зон исключения, а путем превращения его самого в пространство вненаходимости.
- От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в XVII-начале XVIII в. - Юрий Акимов - История
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза
- Классная энциклопедия для девочек. Отличные советы как быть лучшей во всем! - Елена Вечерина - Прочая детская литература
- Ничего не объясняющие фрагменты прекрасного - Владимир Беляев - Поэзия
- В защиту науки (Бюллетень 1) - Комиссия по борьбе с фальсификацией научных исследований РАН - Прочая документальная литература