89.Группа Тревиля - Владимир Березин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Фантастика и фэнтези / Боевая фантастика
- Название: 89.Группа Тревиля
- Автор: Владимир Березин
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зомби! А вот вам зомби!
И мир это съел — что нам удивительного в зомби? Ничего! С детства в мультиках смотрели. Вот концерт группы «Стринги» — это действительно поражает!
От Зоны нужна косметика и «пустышки» большой ёмкости — ну, меня убедили, что это нормально.
Меня не убедили только, могло ли быть иначе. Нет ли тут нашей вины, вины учёных?
— Ну, есть. От этого вам, Серёжа, легче, что ли? Ешьте, ешьте, только с жульеном, что делает Алик в нашем баре, будьте поосторожнее. Расплавленный сыр, он, знаете, опасная штука.
— Да я ем, ем. Но понятно, что дело не только в теореме Ферма, а в специфике математики. Непонятно, прокладывает ли математика путь другим наукам или это эзотеричная модель знания. Что это такое — современная наука? Но в этот момент я себя одёргиваю. Все эти вопросы напоминают «В чём смысл жизни» и отсылают к бесконечным общим обсуждениям. Но вот меленькие частные вопросы у подножия этого безумия, мне кажется, вполне можно обсуждать.
— Вот то, что говорят великие математики про математику и что сразу вызывает споры и несогласия. Один наш коллега, бывший ваш учёный… Чёрт, все русские так болезненно относятся к гражданству и национальной принадлежности, но я, видит Бог, не хочу вас обидеть…
Так вот, один математик говорил, что эта наука является не только наукой, но и одним из «последних» остающихся в живых классических искусств.
Сегодня математика по-прежнему здорова, в то время как изящные искусства проходят через постоянный кризис.
Вот были такие главные тайны математики, и все боялись, что они будут раскрыты и всё кончится, но появилась теория струн, которую тут очень доходчиво объяснял ваш друг, и появились вместе с ней новые тайны.
Всё продолжается.
— Да кто спорит? Но ведь это не ответ на вопрос о том, можно ли объяснить всё это другим. Судя по реакции сталкеров, они вовсе не постигли теорию струн. Так вот, у меня сложилось впечатление, что со времён учёных-энциклопедистов наука настолько сильно эволюционировала, что возникли области, в которых не только методика исследований, но и сам их результат имеет корпоративную ценность.
— Вы, Серёжа, и правы и неправы одновременно. В самом деле, человека, понимающего «всю математику», наверно уже нет.
Тем не менее видящих очень многое с высоты птичьего полета человек триста наверняка наберется.
— Кое-что сближает математику и шахматы. И то, и другое вышло на тот уровень, когда задачи и их решения не понятны обывателю вообще.
— Это неправда. И вы можете многое понять. И многие. Но для этого придется трудиться — сделать это хобби, искать понятные тексты про математику, это непросто. Понятных текстов, увы, мало. Даже совершенно замечательные математики зачастую косноязычны. Отсутствует внутренняя потребность рассказать что-то понятно, обрадовать. Или просто нет сил. Надо свои тексты и мысли профессионально привести в порядок и записать, на это времени нет, а они копятся и мешают жить, а уж на понятный обзор…
В этот момент я заметил, что люди за столом как-то незаметно сменились — сталкеры попроще куда-то слиняли, и остались в основном те, кто сидел тут на научных контрактах, грантах и прочем.
В общем, заскучали простые сталкеры от этой высшей математики, что доказывало слова Мушкета косвенным образом.
Лишь Селифанов и Петрушин держались — но им и было положено.
Они, в конце концов, банковали.
Разговор заходил в тупик, и я всмотрелся в слушающих.
Участников-то уже было только двое.
— Чё за дела? — вдруг громко сказал Селифанов. — Где мой вискарь?
Мушкет в это время вертел в руках стакан, время от времени поднимая глаза к потолку — то ли намекая, что он оттуда свалился прямо ему в руки, то ли что стакан послан ему свыше.
— Так-так. Спишись с адвокатом, — мрачно сказал Селифанов.
— Да-да, мой адвокат говорит, что здесь нет умысла. А стало быть, нет и преступления.
— Умысла, может, и нет, но преступление есть. И такие ошибки смываются кровью.
— В смысле «Сангрией»? Алик говорит, что ему привезли «Сангрию».
— Что мне это евросоюзовское пойло, оно всё из химии состоит.
— Можно подумать, что ты знаешь, какую Алик заказал.
— Да что мне любое пойло? А? Мне смысл нужен.
Тут я подумал о том, что Селифанов не так-то прост. Да, он служил какой-то шестёркой у бандитов, но быстро разочаровался в их романтике, стал вольным сталкером после того, как всю его группировку вывели в расход, а теперь вот работает на науку.
И то ведь правда — есть разница, за что умирать. Одно дело сложить кости на Зоне за пахана Сяву или там за циничного и жадного до денег перекупщика Орехова, а немного другое — когда ты служишь чему-то не до конца скомпрометированному.
Разница есть.
И я понял, отчего Селифанов с приятелем наняли Мушкета, чтобы он объяснял им современную физику. Они были те самые обыватели, что хотели, но не могли разобраться в современном мире.
И Селифанов не строил иллюзий насчёт того, что он что-то сумеет понять, пусть — ничего, но он будет слушать незнакомые слова и запомнит пару из них.
Он был солдатом этой армии науки и просил почитать ему вслух приказы генерального штаба.
А в этих приказах то слово «диспозиция», то «фортификация», то указание «барражировать» — не всякий точно их поймёт, но, причислив себя к паладинам этого штаба, хочется простой причастности.
Нет, не так просты были Селифанов с Петрушиным, и не ради дурацкой шутки они всё это дело затеяли.
Но есть момент, когда глубинные мотивы становятся не такими важными — за это время я привык к этой парочке, и они стали частью моей жизни. А значит, в их желаниях была особая ценность — если они хотели служить в рядах армии научных работников (сталкеров в нашем городке, кстати, оформляли как лаборантов), значит, так тому и быть.
Но разговор явно был не для простого сталкера, и, чтобы не раздражать их, я подытожил:
— Я как-то рассчитывал, что человек может за свою жизнь прочитать около десяти-пятнадцати тысяч книг (это, кстати, величина порядка Александрийской библиотеки). Но есть биологические ограничения — нельзя прочитать сто тысяч книг. Точно так же, как физиологически нельзя всё время бодрствовать — это ведёт к разрушению. Я действительно могу сделать попытку понять новые открытия. Но вмешивается время — и я просто не успею это сделать. Мне может просто не хватить десяти-пятнадцати лет на это. Резерфорд однажды сказал, что учёный, который не может объяснить, чем он занимается, уборщице лаборатории, не может называться учёным. И после этого всерьёз занялся популяризацией знаний. Но полтора века назад всё можно было объяснить образованному человеку — но у меня впечатление, что наука движется с большей скоростью, чем та, с которой плодятся образованные люди.
Так что это понимание скорее предмет веры — оптимистичной для вас и пессимистичной для меня. Есть ещё одно обстоятельство — загадочен сам термин «понимание». Довольно большая часть нас всех считает, что понимает понятие «фракталь». То есть они могут из себя выдавить слова: «Это когда береговая линия», или «Это когда веточки на дереве», или они говорят: «Множества дробной размерности». Но это не понимание, а умение ответить отзывом на пароль, будто человек, которого окликнул часовой: «Телескоп» — «Караганда». И не более того.
— Ну да, — кивнул Базэн. — Встреча оптимиста с пессимистом. Понимаете, для меня математика это (отчасти) живой мир, бегущий в реальном времени, в котором всё время сегодня происходит что-то чистое и красивое. Так что для меня это — живое существо. Оно бесконечное, и идеи его остановить, убить и препарировать у меня совершенно нет — вы правы, это невозможно. Как и, скажем, побывать во всех красивых местах мира, если реально смотреть на ситуацию, тоже нет ни денег, ни времени. И тоски от этого у меня нет. Я, наверно, считаю, что красота бесконечна даже локально. И уверен, что математическую красоту, теорему ли, рассуждение, идею можно рассказать многим.
А то, что учёные разделены… Мы не представляем единого существа с нашим домашним животным. А человеческий ребёнок бывает частью человеческого организма, но рвётся пуповина — и он отделён. С ним можно говорить, понимать — но единым организмом с тобой он уже не будет. Я действительно воспринимаю науку, а уж математику точно, как такой отъединённый организм — просто в большей части отъединённый, чем любая другая дисциплина.
— Вы знаете, Эрве, я восхищён вашим оптимизмом. Несмотря на то, что я его не разделяю, в нём есть что-то очень морально правильное. Я думаю, что это неотъемлемое качество профессионализма.
— А можно ли его уменьшить? Может, это как профессиональный спорт — зачем заставлять штангиста бегать стометровку лучше всех?
— Есть такой фокус, приписываемый, кажется, Архимеду: он будто бы нарисовал окружность — и площадь круга символизировала знание, а длина окружности — соприкосновение с Неизвестным. С тех пор человек практически не эволюционировал, а знаний прибавилось сильно.
- Сборник 'В чужом теле. Глава 1' - Ричард Карл Лаймон - Периодические издания / Русская классическая проза
- Моя боевая жизнь - Яков Бакланов - Биографии и Мемуары
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- «Максим» не выходит на связь - Овидий Горчаков - О войне
- Верю в тебя (СИ) - Бетц Дана - Современные любовные романы