Записки сексолога - Лев Щеглов
- Дата:20.06.2024
- Категория: Домоводство, Дом и семья / Эротика, Секс
- Название: Записки сексолога
- Автор: Лев Щеглов
- Просмотров:1
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свядощ помогал молодым докторам. Делал он это своеобразно. Например, у меня дома раздается телефонный звонок. Снимаю трубку. Слышу дребезжащий голос Абрама Моисеевича:
– У меня есть тут одна пара. Из Грузии. Весьма благодарная. Я с ними провел то-то и то-то. Вы могли бы продолжить курс лечения…
И я, дрожа от предвкушения, говорил, что готов работать с этой парой. Свядощ благодарил:
– Спасибо.
Это мне-то спасибо?!
Наивный, я думал, что попал к нему в любимчики. Позже выяснилось, что «нагрузку» он распределял равномерно между молодыми докторами, которые тогда «тусовались» на Рубинштейна, 14, в Консультации по вопросам семейной жизни. Считалось, что проблемы личных взаимоотношений могут возникать только в семье. И только в ней. Все, что вне официально зарегистрированного брака, – разврат в чистом виде.
Через Свядоща я продолжил цепь своих сексологических знакомств. Следующим сексологом был очень странный человек по имени Эвальд Дворкин. (Нельзя не признать, что вокруг этой темы вращается много эксцентричных, необычных людей, хотя это вовсе не значит, что сексологией занимаются в основном сексуальные маньяки или извращенцы.)
Дворкин был помешан на сексологической литературе: у него дома хранилась не одна тысяча книг на эту тему. Напомню, в то благословенное время для того, чтобы быть допущенным до трудов Фрейда в научном зале Публичной библиотеки, надо было получить так называемое отношение с кафедры. В этой бумажке говорилось, что товарищ N. собирается изучать труды Фрейда в чисто научных целях и начальство за его чистые намерения ручается. (Видимо, те, у кого сего поручительства не было, автоматически причислялись к разряду сексуальных маньяков. Интересно, многие ли будущие маньяки в целях подготовки преступлений штудируют на досуге труды основоположника психоанализа?)
У Дворкина было два полных собрания сочинений основоположника психоанализа: на русском и на немецком языках.
Так, через цепочку Кон—Свядощ—Дворкин, я получил доступ к редкой научной литературе. Я до такой степени вошел в доверие к фанату книги Дворкину, что он стал давать мне на дом свои раритетные фолианты.
Итог моих штудий был приятным. Я сделал на кафедре психиатрии доклад-обзор сексологической литературы. Мое сообщение вызвало искренний интерес маститых преподавателей. Я понял, что чего-то достиг в этой области и надо продолжать движение в том же направлении.
Мои знания вызывали неподдельный интерес сокурсников, а главное – сокурсниц. Я стал не просто Левой Щегловым. Я стал тем самым Левой, который знает, кто такие педофилы и вуайеристы. Я лихо жонглировал терминами в обществе ровесников вечерами у студенческого костра в стройотрядах. Девочки млели.
В конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века Ленинград каким-то странным образом стал центром гуманистической психотерапии. А какой, собственно говоря, еще может быть психотерапия? Чем человек с расстройством психики хуже того, кто страдает, например, болезнью сердца? Почему мы с сочувствием относимся к сердечникам и часто не можем без брезгливого раздражения говорить о душевнобольных?
В Москве в те же самые годы царила школа, которую возглавлял академик Снежневский, автор теории, в основе которой лежало колоссальное расширение понятия «шизофрения». Он ввел термин «вялотекущая шизофрения». Симптомами болезни считались подавленность, неврастенические переживания, страхи. Все это в той или иной мере свойственно любому человеку.
Такие представления о норме и «не-норме» были как нельзя на руку советскому режиму. Сии новшества в области психиатрии позволяли отправить в лечебницу для душевнобольных практически любого. Они положили начало тому, что мы сегодня называем карательной психиатрией. Диагноз «вялотекущая шизофрения» стал клеймом для тех, кто был неугоден режиму. Диссидента Буковского несколько лет держали в психушке: лечили от инакомыслия. Абсолютно безрезультатно, правда. Что и требовалось доказать.
Безусловно, далеко не все советские психиатры в действительности разделяли «научные» идеи Снежневского. Некоторые боялись за себя, за карьеру, за семьи: в психиатрии, как и во всех других областях советской жизни, за инакомыслие карали. Как минимум, отлучением от профессии. А советский строй всем казался тогда мощным, вечным и непоколебимым. Впечатленный историями о «лечении» диссидентов в психиатрических клиниках, я на каком-то научном семинаре задал вопрос:
– Как нам следует относиться к немецким антифашистам? Ведь они тоже противостояли режиму!
Мне предложили покинуть мероприятие.
На фоне всех московских научных «открытий» в Ленинграде создалась другая научная школа. Ленинградские ученые расширили понятие не шизофрении, а невроза. Невротиков стали оценивать как людей с внутренним конфликтом. И задачей врачу ставился не подбор лекарственного препарата, а возможность помочь человеку разобраться в себе, вылечить словом.
В те годы в институте имени Бехтерева работал профессор Владимир Николаевич Мясищев. Он был учеником самого Бехтерева, много лет учился за границей, работал с самыми известными психологами и психиатрами. Мясищев писал гуманные труды о неврозах, стрессах, страданиях. В них он развивал идеи Фрейда. Узнали мы об этом совершенно неожиданно. К Мясищеву на целых полгода приехал учиться американский доктор Зифферштейн. Помню, как все мы бегали смотреть на это живое заморское диво. Зифферштейн нам и объяснил популярно (через переводчика, естественно), продолжателем чьих идей является наш коллега.
Еще одним своим учителем я считаю Сергея Сергеевича Либиха. Он заведовал кафедрой сексологии в Институте усовершенствования врачей (ныне – Медицинская академия последипломного образования). У него я учился читать лекции. И если мне удалось освоить преподавание, то это только благодаря ему. Он взял меня к себе на кафедру преподавателем-почасовиком (без оформления в штат). Это тогда считалось смелым поступком. Взять же непартийного еврея в штат преподавателем в те времена было практически невозможно.
У Либиха было своеобразное чувство юмора. На заре перестройки нам, преподавателям вышеупомянутой кафедры, сделали странное предложение. Нас пригласили в Москву – обучать сексологии врачей Кремлевской больницы. Собственно, сей ангажемент только на первый взгляд выглядит странным. Надо оглянуться на момент: у советского колосса оказались глиняные ноги. Будущее работникам Кремлевки виделось весьма туманным. Вот они и решили «на черный день» подучиться чему-нибудь модному, современному и дефицитному.
Банкет по случаю окончания курса лекций по сексологии шел к концу. Представьте себе мизансцену. На столах – недопитые бутылки и недоеденные салаты. Красные лица. Малозначительные застольные беседы. И вдруг Либих громко и внятно произносит, обращаясь, к врачам Кремлевки:
– Передайте им там, наверху, что у меня проблемы с карьерным ростом.
Все замерли. А Сергей Сергеевич продолжил:
– Я профессор, завкафедрой. Но дело в том, что многие считают меня евреем. А я не еврей, мои предки-немцы приехали в Россию при Екатерине! Я не их немец, а наш, гэдээровский!
Либих не был антисемитом. Это был такой, как сейчас принято выражаться, стёб в его фирменном стиле…
Первый пациент – это как первая любовь. Наверное, ни один доктор никогда не забудет своего первого больного.
Мой первый опыт был неудачным. С того дня началась моя нелюбовь к истеричным женщинам. Не люблю я их и до сих пор. С моей точки зрения, истерик – это человек, для которого важнее казаться, чем быть. Свои переживания они видят в эдаком псевдокрасочном свете.
Я начал вести прием в кабинете при обычной районной поликлинике на Васильевском острове.
Моей первой пациенткой была довольно молодая (37–38 лет), красивая, ярко, со вкусом одетая женщина. Она почти сразу же начала плакать. Сквозь слезы сказала мне, что решение принято: она решила уйти из жизни – повеситься.
По ее словам, муж перестал ею интересоваться и даже начал заглядываться на других женщин. Дети подросли и больше не ценят ее любовь. Будущее представлялось ей одиноким, и иной перспективы, кроме самоубийства, она для себя не видела.
Я похолодел. Боже мой, такая молодая и красивая, и вдруг уйдет из жизни?! Я представил эту прекрасную женщину в петле, ее заплаканных, осиротевших детей, раскаявшегося мужа… Я чувствовал жалость к ней и ответственность за ее жизнь.
Отличие специалиста от неспециалиста состоит в том, что первый способен отрешиться от человеческих эмоций, которые в этом деле не помощники, и окинуть ситуацию взглядом профессионала, оценивая симптомы заболевания… Сейчас это для меня аксиома. Но тогда…
Я со всею страстью и убедительностью, на которые был способен, уговорил эту женщину повременить с самоубийством хотя бы пару дней. За это время я обещал организовать ей консультацию еще у одного специалиста. Мне казалось, что в таком сложном и ответственном деле без помощи светила не обойтись.
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Бруно + Глория и пять золотых колец - Элли Холл - Современные любовные романы
- Ориентирование - К. М. Станич - Современные любовные романы
- Абьюзер [СИ] - Эл Лекс - Боевая фантастика / Прочее / Космоопера / Периодические издания
- Рассказы - Герман Занадворов - О войне