Матрица бунта - Валерия Пустовая
- Дата:17.08.2024
- Категория: Документальные книги / Публицистика
- Название: Матрица бунта
- Автор: Валерия Пустовая
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Матрица бунта" от Валерии Пустовой
📚 "Матрица бунта" - захватывающий роман, который погружает слушателя в мир интриг и загадок. Главный герой, *Артем*, оказывается втянутым в опасное противостояние с системой, которая пытается контролировать каждый шаг человека. Он становится символом сопротивления и борьбы за свободу мысли.
🎧 На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги онлайн на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения разных жанров, включая бестселлеры и культовые книги. Погрузитесь в мир литературы вместе с нами!
Об авторе
Валерия Пустовая - талантливый писатель, чьи произведения поражают глубиной сюжета и острыми социальными комментариями. Ее книги всегда вызывают интерес у читателей и заставляют задуматься над важными вопросами.
Не пропустите возможность окунуться в увлекательный мир "Матрицы бунта" и присоединиться к борьбе за свободу и истину. Слушайте аудиокниги на knigi-online.info и расширяйте свой кругозор!
🔗 Ссылка на категорию аудиокниги: Публицистика
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смехотворность заглавной идеи становится особенно ясна, когда уже намозоливший глаза эпитет «голый» на середине книги вдруг сменяется заемным аналогом — «искренний».
От романа осталось чувство, что человек в голом не был с нами достаточно искренним.
Про вторую книгу Аствацатурова, в этом году вошедшую в лонг-лист премии «НОС», сказано много ярких слов, а лучший слоган придумал автор: «”Люди в голом” были романом об одиночестве, о заброшенности. “Скунскамера” — книга страхов и дурных запахов». Между тем книга получилась совсем дистиллированная.
Автор снова — интуитивно или расчетливо — избрал беспроигрышную стратегию: большинству читателей его дебютной книжки понравилось самое начало, где про детство, и вот Аствацатуров пишет своего рода приквел, полностью посвященный школьным годам. Впрочем, напрасно мы, наверно, подозреваем автора в манипуляции читательским спросом. Есть вероятность, что тема детства — последняя не разыгранная им карта. Разве только в третьей книге он захочет подробно рассказать о том, как на деле реализуется его связь с левыми, коммунистическими идеями, о верности которым он заявил в романе. Однако это потребовало бы от его автогероя слишком большого напряжения — тогда как, судя по всему, он предпочитает уединенно писать в четырех стенах.
«Поэт Nсообщил, что давно хочет писать роман. “Но, — говорит, — у меня есть две проблемы. Первая — я ничего не знаю о жизни…”
Не в последнюю очередь я так люблю поэта Nза то, что при этом у него есть вторая проблема».
Эта прелестная сценка из «Недетской еды» Горалик отлично иллюстрирует писательскую проблему Андрея Аствацатурова. Еще в дебютном романе его автогерой признавался, что «на улицу я выхожу редко, разве что в соседний магазин, … и понятия не имею, что вокруг происходит». Воспоминания о себе — удобный материал для новой книги, если ничего больше не интересует.
Но в случае Аствацатурова отступление в прошлое означает потерю завоеванных позиций: он оказывается рядовым автором не самой яркой прозы о не самом исключительном детстве. Пожалуй, главная изюминка повествования — мясник по кличке Ося Бродский.
Для поклонников автора есть в новой книге и бонусные порции экзаменационных скетчей, туманной эссеистики, идей в голом: «стань собой, стань чудовищно одиноким и тотчас же взамен получишь сладкую жуть». Все это вполне достойно пера, начертавшего в дебютной книге: «сама преисподняя, преисполнившись гневом, предстала перед нами в исподнем».
Можно было бы сказать, что Аствацатуров в «Скунскамере» завис между блогом и традиционной литературой: связную историю рассказывать не научился, а энергетику непосредственного, как в блоге, высказывания убрал, затушил прошлым. Загвоздка в том, что непосредственного высказывания у него никогда и не было. Аствацатуров еще не ступил на свою «голую землю», ему нечего возделывать — он образован, дерзок, у него точная литературная интуиция и обретенный статус медийной персоны, однако ему пока не о чем писать. Рассуждения занимают в его прозе место опыта, байки о знакомых — непосредственных впечатлений, образы детства — картины будней. Филологу еще есть чему поучиться у блогера.
Возможность блогопеи
Грань между литературой и блогом остро ощущается сегодня, когда издание книги все еще веха на пути писателя. Но что если очередная техническая революция довершится и все искусства переместятся в цифровое пространство, оставив аналоговый мир на попечение декоративно-прикладного дизайна? Тогда роман окончательно уравняется в правах с блогом, который станет еще одним литературным жанром. Соединяющим в себе черты философской эссеистики и монодрамы, журнальной колонки и новостного сообщения. А конкуренция традиционной литературы и электронного дневника покажется мелкой по сравнению с боем за подписчиков, который развяжется между мультимедиаблогерами и текстовиками.
Пока же можно сказать, что мутационные процессы в литературе: распад цельного повествования, гибель героя, фрагментацию картины мира — блог только доводит до конца. Но что — кончается?
Наша способность воспринимать всерьез кого-то, кроме себя. Навык глубокого погружения в одну тему. Привычка доделывать, как дочитывать, до логической точки. Представление об уникальности писательского дара.
Словесность как способ осмысления мира и личности вряд ли погубит электронная эпоха. Но очень хотелось бы знать, какими покажутся читателю, воспитанному на блоголитературе, безусловные шедевры традиционного повествования. Хватит ли у него дыхания, чтобы прочесть «Войну и мир», — или существование героев, которые живут, думают, верят и любят дольше, чем это теперь принято, вызовет только ревнивое недоумение?
(Опубликовано в журнале «Октябрь». 2011. № 12)
Богородица на пне и другие фрески
Елена Крюкова
Надоело, но без этого не начать: скандально известный “Русский Букер”-2010 отразил не только заблуждения экспертной среды, но и много не осознаваемой ею правды. Сделанный выбор был сродни чистосердечному признанию, после которого человек наконец освобождается от необходимости притворяться не тем, кто он есть. Давайте поддержим ославленное жюри и вытащим Колядину из-под парты, сознавшись, что в последнее время многим литературно образованным людям полюбились наивное искусство, простые житейские ситуации, веселые байки, авторы, пышущие удовольствием от жизни и верой в успех, и — да, что-то за всем этим доброе и большое: может, семья, может, старинная легенда, а то и Бог.
Что именно выбрало и чем пренебрегло жюри, становится особенно ясно, если сравнить роман Колядиной не с коллегами по шорт-листу, а с куда более родственным романом из длинного списка. Любой, кто прочтет “Серафима” Елены Крюковой (теперь изданного в “Эксмо”) после “Цветочного креста” Елены Колядиной, проникнется еще большим недоумением к итогам букеровского сезона.
Задним умом обнаруженные достоинства романа Колядиной — религиозное высказывание и языковой эксперимент — роман Крюковой легко перетягивает на себя.
Колядина ставит нравственно-религиозный опыт: злой разум попа-начетчика тщится убить живую душу прихожанки, которая отрекается от мирского по его указаниям, но святой становится им вопреки. Антиклерикализм, проповедь внутреннего Бога, традиционно-русское противопоставление книжного ума и живой совести, исполненные в декорациях XVII века, — с пафосом автора нельзя не согласиться, но он направлен острием в прошлое, мимо современного общества и современной церкви, и потому, в обычаях популярного чтива, не мешает услаждаться эмоциональным и юмористическим зарядом романа.
Куда радикальнее в идейном плане крюковский роман “Серафим”. В основе его тоже лежит душещипательная история о сомнительном священнике и его чистой душой прихожанке, но их преступная любовь — скорее повод к развертыванию картины постсоветского общества и размышлениям о месте Бога в жизни современного человека. Пятую часть романа Крюковой занимает настоящий литературно-религиозный эксперимент, куда там вычитанным в старинном исповедальном каноне скабрезностям: автор представляет нам рукописную “книгу” отца Серафима, составленную из его мучительных, но прямых высказываний о вопросах и судьбе христианской веры.
Что же до языковых дерзаний, надо признать за Колядиной новое слово — одно, как шутили. “Афедрон” и вправду создал особое направление сетевого фольклора (филологи, за диссертации!), обогатил лексикон любовных игр… Но в целом варварское смешение современного делового и старинных церковного и прибауточного наречий в романе Колядиной — просто хохма, дополнительный и не всегда сознательный комический эффект. Колядина “лоббирует” свои идеи “мехирем” потому, что не смогла найти органичный сплав для авторских оценок и внутреннего мира персонажей, используя в каждом случае готовые образцы выражений.
Языковая особость выделяет и роман Крюковой. Но в ее эксперименте нет механичности и буквоедства “Цветочного креста”. Крюкова создала самобытный, узнаваемый язык, рожденный на стыке поэзии и прозы. Мы привыкли хвалить за близость к поэзии прозу Иличевского, в минувшем году наконец получившего за один из поэтичнейших своих романов премию “Большая книга”, но почему-то прошли мимо аналогичного явления в романе менее известного писателя. Торжественная песнь автора перебивается простонародными речитативами персонажей — роман Крюковой звучит, как хор в праздник, или, выражаясь языком актуального искусства, как саунд-драма. Эти стихи в прозе не для красоты — они предельно выразительны, служебны: Крюкова служит требы во славу Бога, во славу жизни, подаренной Им, и во славу человека, ищущего в себе силы, чтобы принять этот дар во всей полноте.
- Категория вежливости и стиль коммуникации - Татьяна Ларина - Культурология
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Джек Лондон - Классическая проза
- Неизвестная революция 1917-1921 - Всеволод Волин - История
- Русская весна. Антология поэзии - Коллектив авторов - Поэзия
- Разговор дороже денег. Как блогинг меняет общение бизнеса и потребителей - Шел Израел - О бизнесе популярно