Матрица бунта - Валерия Пустовая
- Дата:17.08.2024
- Категория: Документальные книги / Публицистика
- Название: Матрица бунта
- Автор: Валерия Пустовая
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Аудиокнига "Матрица бунта" от Валерии Пустовой
📚 "Матрица бунта" - захватывающий роман, который погружает слушателя в мир интриг и загадок. Главный герой, *Артем*, оказывается втянутым в опасное противостояние с системой, которая пытается контролировать каждый шаг человека. Он становится символом сопротивления и борьбы за свободу мысли.
🎧 На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги онлайн на русском языке. Здесь собраны лучшие произведения разных жанров, включая бестселлеры и культовые книги. Погрузитесь в мир литературы вместе с нами!
Об авторе
Валерия Пустовая - талантливый писатель, чьи произведения поражают глубиной сюжета и острыми социальными комментариями. Ее книги всегда вызывают интерес у читателей и заставляют задуматься над важными вопросами.
Не пропустите возможность окунуться в увлекательный мир "Матрицы бунта" и присоединиться к борьбе за свободу и истину. Слушайте аудиокниги на knigi-online.info и расширяйте свой кругозор!
🔗 Ссылка на категорию аудиокниги: Публицистика
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прилепин, однако, не готов отнестись к образовавшейся пустоте как к факту. Для него смысловой провал коллективного бытия — вызов, задача по преодолению, заново-наполнению смыслом. Вина одного из принципиальных оппонентов радикала Саньки — профессора Безлетова — именно в том, что он принял осознанную беспочвенность коллективной жизни в России как факт, смирился с актуальными обстоятельствами эпохи. И когда оппонент высказывает свой последний вывод: Россия, сохранившая основания своей цельности только в культурной памяти, «должна уйти в ментальное измерение», — один из соратников Саньки удачно перебивает: «А нам куда уйти?».
«Народ, воистину, данность в современной России. А нация — воистину — задание» (эссе «Русские люди за длинным столом»): Прилепин обнаруживает себя в ситуации разрыва между «данностью» и «заданием», традиционной для интеллигента. Россия, по Прилепину, и есть тот бог, которого следует выдумать. Реконструкция коллективного контекста в его прозе и эссеистике вызывает к жизни «призраки» — «призраки моей Родины» (эссе «Я пришел из России»). Поэтому слава реалиста досталась Прилепину напрасно: принципиальная задача его текстов — замещение познания реальности игрой в культурные коды.
Вера. Прилепин из поколения тех, для кого возрастная ломка роковым образом усугубилась сломом всей государственной системы. Личный опыт подсказывает искать смысловые ориентиры в эпохе, предшествовавшей обрушению, — эпохе детства. Актуальному миру городской цивилизации противопоставлена деревня бабушки и дедушки, лихорадочным девяностым — устойчивость порядков родового прошлого, обществу либеральных ценностей — ориентиры советской империи.
«А я живу не в России. Я пытаюсь ее себе вернуть. У меня ее отняли», «мы хотим вернуть только то, что мы себе должны: Родину», — говорит Санькя, и ему вторит голос автора в эссе: «Верните мне близких моих… Русь моя, ребра мои. Сердце внутри» («Я пришел из России»). Этот сквозной мотив возвращения показывает почвенную идею Прилепина как глубоко утробную. Недаром чувство к Родине — «детское» чувство («Сержант»). Развенчание эволюции — постоянный мотив бунтарской эссеистики Прилепина, но, кажется, его отношения с этим понятием выходят за рамки революционной тактики. Ретро-утопия Прилепина — своего рода утопия остановленной эволюции: утопия детства, обратного хода жизни. Романтический порыв сделать молодость бесконечной, прошлое — вечно-актуальным, бабушку живой, отца сильным, а себя — навек чистым и не знающим разочарований.
Ретро-утопия государства абсолютизирована в идее возвращения к «первобытному» миру как к «правильному» («Санькя»). В первобытной «идеологии» «инстинктов» и «моторики» нашло выражение интеллектуальное отчаяние современного человека: они влекут Прилепина своей непроизвольностью, избавляющей личность от мук сомнения. Прилепин лукавит, когда в одном из полемических выступлений утверждает, что «самое важное наше <…> различие в том, что для меня свет клином не сошелся на моей правоте, и я в ней вовсе не уверен, но лишь ищу ее (о чем неоднократно, и прямо, и косвенно говорю внимательному читателю в своем романе)»[41]. Его пафос и в романе, и в эссеистике как раз противоположен поиску и направлен на утверждение такого состояния ума, при котором бы «неразрешимых вопросов больше не возникало» («Санькя»). «Вот уж воистину, чего я не хочу вовсе: ни страдать, ни мыслить», — добродушная самоирония «авторского предисловия» к книге эссеистики выражает принципиальное неприятие умственного разыскания, противоположного идеалу «предельной ясности» («Санькя»). Об этом заявляет одно из частотных словечек в текстах Прилепина: «просто», — выражающее состояние осиленного бездумья. Если в начале романа Санькя растравливает свои сомнения, втягиваясь и втягивая друзей в полемику с оппонентом Безлетовым, то к концу, приходя в себя в больнице после отнюдь не интеллектуальных испытаний, «впал в такое состояние, когда нежданно осознание чего-то приходит само, незваное. <…> И ничего нельзя постичь, и все при этом просто и легко».
Почва не распыляется в словах, не испаряется в мысли — «в отличие от нас, она молчит» (эссе «Кровь поет, ликует почва»). Безмолвие и бездумье — принципиальные условия почвенного комфорта, избавляющего от труда и голода выяснения, предоставляющего такие стимулы к действию, которые «не требуют доказательств и обоснований» («Санькя»). Симпатичная позиция. Но если привести цитату полностью, мы с удивлением увидим, как жажда абсолютного знания капитулирует перед весьма относительными доводами политической борьбы: «Все, что есть в мире насущного, — все это не требует доказательств и обоснований. Сейчас насущно одно — передел страны, передел мира — в нашу пользу, потому что мы лучше. Для того чтобы творить мир, нужна власть — вот и все. Те, с кем мне славно брать, делить и приумножать власть, — мои братья. Мне выпало счастье знать людей, с которыми не западло умереть».
Прилепин как будто не видит подмены: вечного — ситуативным, общечеловеческого — партийным, бескорыстного — прагматическим. Право правдивых подменяется правом сильных. Поскольку насущно то, что не требует доказательств, последнее слово должно остаться за тем, кто просто позволил себе ничего не доказывать.
«Хранителем духа музыки» снова оказываются «варварские массы»[42]. Перехватив древко знамени, как «копье», орава нацболов отправляется по-матросски крушить дворцы: «кто-то порезался и намотал на располосованную руку кусок атласной шторы, извлеченной из кафе вместе с гардиной»[43]. Следуя поэтическому пристрастию к победительной силе варвара, Прилепин в романе о диких политических подростках нарочито принижает цивилизованный, интеллектуальный вес своего героя, — конечно с тем, чтобы через это настоять на его не требующей доказательств правоте. Позиционирование героя как дикаря с «дворняжьим самоощущением» — идеологическое кокетство, продиктованное не чем иным, как отечественной культурной памятью, на протяжении почти двух веков жившей пафосом самоуничижения сложного перед простейшим: «Отец Саши был образованным человеком — без пяти минут профессор. Несмотря на такое родство, Саша всегда ощущал себя несусветной дворнягой. Может, оттого, что был недоучкой и нужные книги начал читать только после армии, от которой его не смогла отмазать мать, простая, в сущности, женщина»; «Один в большом городе, юн. Хорошо. В метро <…> спускаешься пешком, не толкаешься в смурной толпе у эскалатора — идешь один по недвижущейся лестнице. Так всегда можно отличить жителя столицы от приезжего. Столичные люди ни за что пешком не пойдут. А нам все равно, мы дикие».
Соль правоты — это воля право имеющего. Ироничное эссе «Вы правы, вы правы. Боже мой, как все вы правы!» исследует именно что не правоту, а потентность претендентов на власть в семнадцатом году. Прав тот, кто смог оседлать поезд истории: «Никто из противников Владимира Ленина не смог совладать с властью в том октябре», «а Ленин не искал ни с кем общего языка: он просто уловил ровно то мгновение, когда можно было вскочить на железную подножку проносящегося мимо состава (это была История). Мгновением позже было бы поздно. Но он вспрыгнул, схватился за железное ребро, и оторвать его ледяной руки не смог уже никто».
Прилепин не мучится ни умом, ни совестью по поводу прокравшегося в его панегирик победительной власти двойной логики. Тяготение к силовым образам власти, по-честному, должно было прервать гуманистический стон о битых и заключенных партийных соратниках. Когда власть важнее чем справедливость, и хороши все средства, чтобы ее удержать, разговор уже не может идти о человечности оснований этой власти. Точно так же упоение варварской мощью и разрушительной стихией революции исключают петиции о низком уровне жизни.
Прагматичное жертвование правдой — победе сближает Прилепина с его идеологическим оппонентом, бизнес-элитой, лицом которой в полемике с революционными чаяниями низов решился стать банкир П. Авен[44]. Один из полемистов, ввязавшихся в спор Прилепина и Авена, ловко обличает скудость банкирской идеологии успеха: «А. категорически отрицает страдания и борьбу. Считая и то, и другое абсолютно не нужным для правильного, “нормального” человека. <…> Для него не могут служить авторитетами Бердяев, Достоевский, даже Христос. Т. к. с прагматической точки зрения все они были сугубые неудачники почище персонажей Прилепина»[45]. Инерция схватки, однако, помешала автору приведенного высказывания увидеть глубинную солидарность бунтаря и буржуя в отношении к Христу.
- Категория вежливости и стиль коммуникации - Татьяна Ларина - Культурология
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Джек Лондон - Классическая проза
- Неизвестная революция 1917-1921 - Всеволод Волин - История
- Русская весна. Антология поэзии - Коллектив авторов - Поэзия
- Разговор дороже денег. Как блогинг меняет общение бизнеса и потребителей - Шел Израел - О бизнесе популярно