Серое Преосвященство: этюд о религии и политике - Олдос Хаксли
- Дата:19.07.2024
- Категория: Документальные книги / Публицистика
- Название: Серое Преосвященство: этюд о религии и политике
- Автор: Олдос Хаксли
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 5
На подступах к политике
Теперь, когда Фонтевро был реформирован, казалось, что отец Жозеф сможет вернуться к делу, которое он любил больше всего и считал своим настоящим призванием. Работы было много: вернуть еретиков в лоно Церкви, равнодушных и пребывающих в довольстве католиков вывести из роковой апатии, а набожное меньшинство обучить истинному искусству созерцательной молитвы. Много работы; но и многого мог бы добиться с Божьей помощью глава всех монахов провинции! Он радовался при мысли о том, сколько сможет он совершить и претерпеть, — если будет позволено, — на этом миссионерском поприще.
Но снова вмешалась судьба и, поскольку ей откликалась одна из сторон его двойственной натуры, поскольку в нем действительно жил Тенеброзо-Кавернозо, с ней не совладать было проповеднику-францисканцу. Через Ришелье и королеву-мать политика уже подзывала его издали. И вот, внезапно, в последние недели 1615 года, она его окружила. Он вдруг очутился в центре гражданской войны и в положении человека, который должен вести переговоры об урегулировании.
После убийства Генриха IV власть во Франции перешла к его вдове, которая стала регентшей при малолетнем Людовике XIII. На портретах Мария Медичи — крупная, полная, роскошно одетая буфетчица, а свидетельства ее правления показывают, что она была даже глупее, — если такое возможно, — чем выглядела. Отсутствие ума дополнялось почти противоестественной холодностью темперамента. Единственными ее страстями были власть, которой она не умела пользоваться, и дорогие безделушки, в особенности драгоценные камни, из-за которых она делала миллионные долги и заимствования из государственной казны. К любви — материнской, равно как и женской — она была, кажется, почти неспособна. Она была равнодушной женой, целомудренной вдовой и невнимательной, даже бессердечной матерью. (Дофин воспитывался в Сен-Жермене, и Мария редко утруждала себя визитами к сыну. Косвенно, впрочем, она сыграла решающую роль в его воспитании: она отдала и постоянно подтверждала совершенно официальный приказ каждое утро до завтрака сечь ребенка розгами за вчерашние проступки. Эта практика продолжалась и после того, как Людовик стал королем Франции.) Единственным, к кому Мария, по-видимому, испытывала привязанность, была маленькая увечная фрейлина, подруга ее несчастливого детства Леонора Дори по прозвищу Галигаи. К этой женщине королева относилась со снисходительностью, доходящей до идиотизма. Ее муж, флорентийский авантюрист Кончини, был сделан премьер-министром и маршалом Франции, а сама Галигаи диктовала политику страны, назначала министров, судей, епископов, послов, губернаторов провинций (всякий раз из финансового интереса) и, беря взятки, воруя у правительства, за несколько лет нажила миллионы.
Коррумпированная власть иностранных гангстеров едва ли может быть популярной, и правительство Марии Медичи одинаково ненавидели знать и народ. Его ненавидели и при этом не боялись, ибо оно было не только продажным, но также слабым и неумелым. Гражданские войны конца XVI века в значительной мере восстановили могущество французских грандов, вернув им частичную автономию, которой они обладали в Средние века, до установления абсолютной монархии. С одобрения и при поддержке третьего сословия Генрих IV привел знать к покорности. Продажное и некомпетентное регентство фактически способствовало тому, что знать снова утвердилась в своей независимости от короны. Когда знать бунтовала, Мария Медичи обыкновенно стремилась подкупить ее — громадными денежными подачками, земельными наделами и продвижением по службе. Знать принимала подачки, клялась в верности и через несколько месяцев принималась за старое. Страдало же от беспорядков и по счетам платило — третье сословие. Но, несмотря на это, несмотря на отвращение к итальянским фаворитам королевы-матери, народ оставался неизменно верен короне — отчасти, здраво рассчитывая на то, что корона защитит его от невыносимого произвола местных магнатов, отчасти по привычке.
Во Франции XVII века божественное право монарха было неотъемлемой частью психологии толпы. Поэтому церковников и знать не любили не только как угнетателей, но и потому еще, что они не относились с должной почтительностью к королю.
О noblesse, о clerge, les aines de la France,Puisque l'honneur du roi si mal vous maintenez,Puisque le tiers etat en ce point vous devance,Il faut que vos cadets deviennent vous aines.[34]
Так писал популярный рифмоплет того времени, и в 1614 году на заседании Генеральных Штатов (последнем до 1789 года) третье сословие предложило резолюцию, гласившую, что «нет власти ни духовной, ни от мира сего, высшей, нежели королевство». Это была декларация революционного монархизма, направленная против аристократов и римской иерархии.
В 1625 году гранды снова взялись за свое. Принц Конде, герцоги Буйон, Лонгвиль, Майенн, Невер — всё губернаторы провинций с собственными армиями — подняли мятеж против центрального правительства. Подлинный мотив их бунта был тот же, что всегда, — увеличить власть и богатство аристократии за счет короны. Выдвигалась же в качестве мотива, как ни парадоксально, поддержка третьего сословия в его желании утвердить божественное право короля на неограниченную власть. Это не значит, конечно, что Конде, предводитель мятежа, пекся о низших классах или хотел укрепления королевской власти. Если он поддержал резолюцию третьего сословия, то потому лишь, что таким поступком мог привлечь на свою сторону народ вообще и протестантов в частности. Эти последние одобряли резолюцию по той же причине, по какой Мария Медичи не одобряла, — потому что она была антипапской. Конде рассчитывал использовать силу религиозных предрассудков в своей и своих друзей борьбе за власть и деньги.
Мятеж начался поздней осенью 1615 года. Мятежники собрали армию, правительство собрало армию. Казалось, что на этот раз война пойдет всерьез. И вдруг, откуда ни возьмись, явился отец Жозеф. Зима была из худших на памяти поколения, и эпидемия — по-видимому, гриппа — косила людей тысячами в каждом городе и селении; но провинциал Турени совершал свои инспекционные обходы, как обычно. И вот в Лудене он неожиданно оказался в самом центре восстания.
Миротворство входило в обязанности капуцинов. Не дожидаясь указаний от старших, отец Жозеф решил немедленно встретиться с Конде. Ему было несложно получить аудиенцию у принца. Как провинциал ордена он был лицом, облеченным некоторой властью. Кроме того, его младший брат Шарль дю Трамбле был камергером принца. Его приняли; он беседовал с Конде, он имел долгие дискуссии с советом грандов.
По праву духовного лица и со страстной убежденностью прирожденного проповедника он умолял их избавить страну от ужасов гражданской войны, вернуться под королевскую длань. Гранды выдвигали возражения, заявляли свои претензии, говорили о своих обидах. Проповедник немедленно уступил место дипломату: теперь с ними заговорил не Иезекили, а Тенеброзо-Кавернозо. С чарующим мастерством и во всеоружии прекрасных манер, усвоенных в академии месье де Плювинеля, он урезонивал их, улещивал; но иногда давал себе волю и высказывался откровенно и без обиняков, как дозволено благородному человеку в беседе с равными. Затем внезапно менял тон и вновь превращался в монаха-духовидца, который по праву звания может осуждать неправедные дела даже высших властей и предостерегать даже принцев о роковых последствиях в этом мире и в ином. Таков был метод переговоров отца Жозефа на протяжении всей его карьеры. Являя собой странную помесь Меттерниха с Савонаролой, он мог вести дипломатическую игру с двойным против обычного набором козырей. Не надо думать, что в этих случаях он действовал с рассчитанной неискренностью, что он сознательно переходил от одной роли к другой. Нет, в нем действительно совмещались Иезекили и Тенеброзо-Кавернозо, и он был действительно убежден, что политика, столь искусно проводимая последним, не меньше согласуется с волей Божьей, чем проповеди и наставления, которые были делом жизни первого.
Проведя неделю с мятежниками, он получил разрешение изложить их аргументы королеве-матери и ее советникам, стоявшим со своими войсками в Туре. Он сделал это, и по совету папского нунция Мария Медичи назначила его своим неофициальным представителем на переговорах.
В Туре возобновилось его знакомство с епископом Люсонским. Ришелье приступил к государственной деятельности за год до этого — как представитель духовенства на Генеральных Штатах; он приобрел расположение королевы-матери, произнеся речь, полную беззастенчивой лести; он обхаживал Кончини и Галигаи и за свои старания был вознагражден должностью штатного священника при королеве-девочке Анне Австрийской. Теперь он рыскал в окрестностях дворца, нетерпеливо дожидаясь случая ухватить кусочек политической власти, полагавшейся ему, как он считал, ввиду его исключительных способностей. Всякий раз, когда его предупреждали о приходе капуцина, Ришелье выезжал в карете встречать его. Ради какого-нибудь герцога или принца отец Жозеф не нарушил бы правило, воспрещавшее ездить верхом и в карете. Но Ришелье, как епископа, ему надлежало слушаться. Епископ временно освобождал монаха от обета пешего хождения. Когда выпрыгивали лакеи и распахивали перед ним дверь кареты, он мог сесть в нее с чистой совестью, зная, что поведение его в церковном смысле совершенно правильно.
- Бесы Лудена - Олдос Хаксли - Историческая проза
- Гид по мужчинам - Бель Жур - Эротика, Секс
- Война миров. В дни кометы - Герберт Уэллс - Проза
- Воспоминания розы - Консуэло Сент-Экзюпери - Биографии и Мемуары
- Этюд на счастье - Злата Устова - Поэзия