Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны - Яков Гордин
- Дата:30.10.2024
- Категория: Документальные книги / Публицистика
- Название: Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны
- Автор: Яков Гордин
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Анджело» подтверждает это.
Передача самодержавной власти Анджело вызвана государственной необходимостью. Он должен безжалостными мерами оздоровить страну. Но оказывается, что носитель самодержавной власти – лицемер. Он готов на произвол. Он только делает вид, что закон для него святыня. В таких условиях самодержавная власть, по видимости действующая на благо государства, есть зло. Ибо она – аморальна.
В «Анджело» – впервые после «Годунова», – исследуя проблему власти, Пушкин выносит вперед ясное нравственное начало. В 1831 году это не играло для него такой роли. Нравственное начало, заглушенное в «Медном всаднике» громом исторических сдвигов, в «Анджело» становится определяющим.
Жестокость не может быть панацеей от общественных зол: вот вывод «итальянской поэмы». Жестокость – сестра безнравственности.
В «Анджело» и «Медном всаднике» Пушкин рассчитался с фетишем законности.
Не всякий закон справедлив только потому, что он – закон. Закон, по которому должен погибнуть Клавдио, – дурной закон, ибо вместо того, чтобы разрешить человеческую проблему, он убивает человека.
«Сила вещей», исторический закон, по которому гибнет Евгений, торжествует. Но можно ли смиряться с этим торжеством, если наследники первого императора ведут страну к катастрофе?
31 октября был закончен «Медный всадник».
2 ноября была закончена «История Пугачева».
Пушкин писал их параллельно. И в них есть общий конфликт, общая проблема. Проблема бунта.
В «Медном всаднике» речь идет о бунте дворянском.
В «Пугачеве» – о бунте народном.
Понимая истоки того и другого, Пушкин осудил бунт как метод воздействия на русскую жизнь.
Он думал, что осудил навсегда. Но через два года, в страшную пору своей жизни, он еще к этой проблеме вернется…
6Среди стихотворений 1833 года есть два особенно значимые.
С 1834 года в письмах и стихах Пушкина появляется усталость. Прямые признания в усталости. Мотив побега станет одним из главных в его лирике.
В 1833 году ничего этого еще не было. Но было стихотворение, в котором он с тоской вспоминал о том времени, когда был только поэтом…
Не дай мне бог сойти с ума.Нет, легче посох и сума;Нет, легче труд и глад.Не то, чтоб разумом моимЯ дорожил; не то, чтоб с нимРасстаться был не рад:
Когда б оставили меняНа воле, как бы резко яПустился в темный лес!Я пел бы в пламенном бреду,Я забывался бы в чадуНестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,И я глядел бы, счастья полн,В пустые небеса;И силен, волен был бы я.Как вихорь, роющий поля,Ломающий леса.
Да вот беда: сойти с ума,И страшен будешь как чума,Как раз тебя запрут.Посадят на цепь дуракаИ сквозь решетку как зверкаДразнить тебя придут.
А ночью слышать буду яНе голос яркий соловья,Не шум глухой дубров –А крик товарищей моихДа брань смотрителей ночных,Да визг, да звон оков.
Если внимательно прочитать вторую и третью строфы, то становится совершенно ясно, что речь в них идет вовсе не о клиническом безумии.
Пушкин начал стихотворение с мыслью о подлинном безумии. Тому, очевидно, был конкретный повод. Например, судьба безумного Батюшкова. Но далее стихи стали развиваться по-иному.
Эти стихи не о безумии, а о поэте. Поэте, свободном «тайной свободой». Две эти строфы – энциклопедия, свод пушкинских формул, трактующих поведение поэта.
Почти каждая строка здесь имеет соответствие в прежних стихах – начиная с самых ранних.
Когда б оставили меняНа воле, как бы резво яПустился в темный лес!
Еще в 1819 году Пушкин писал:
Сокроюсь с тайною свободой,С цевницей, негой и природойПод сенью дедовских лесов…
В стихах 1833 года:
И я б заслушивался волн…
Это смысловые реминисценции из стихотворения 1824 года «К морю»:
Как я любил твои отзывы,Глухие звуки, бездны глас…
И почти полностью две эти строфы совпадают с монологом Поэта из «Разговора книгопродавца с поэтом» 1824 года:
И тяжким, пламенным недугомБыла полна моя глава;В ней грезы чудные рождались…В гармонии соперник мойБыл шум лесов, иль вихорь буйный.Иль иволги напев живой,Иль ночью моря гул глухой,Иль шопот речки тихоструйной.Тогда, в безмолвии трудов,Делиться не был я готовС толпою пламенным восторгом…
Сравним лексику: «Я пел бы в пламенном бреду» – «И тяжким пламенным недугом была полна моя глава», «пламенный восторг» (и в том и в другом случае романтическое толкование творчества как «высокого недуга»). Далее: «И я б заслушивался волн» – «моря гул глухой, иль шопот речки»; «вихорь, роющий поля» – «вихорь буйный». В последней строфе стихов 1833 года: «голос яркий соловья», «шум глухой дубров»: в стихах 1824 года: «шум лесов», «иволги напев живой».
А ведь в «Разговоре» – именно декларация романтического поэта.
Такая острая тоска по прошлому впервые появилась в пушкинских стихах 1830-х годов.
Безумие этих стихов – это высокое пророческое безумие, непонятное для окружающих. Такое безумие – это «воля», это «счастье». Но реализация его чревата бедой – «как раз тебя запрут».
Это была тоска по другому варианту его судьбы, от которого он сам отказался. Это была тоска по той «воле», которая была для него равнозначна «счастью»: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…»
Он мог не пускаться в политическую деятельность, мог не заниматься профессиональными историческими изысканиями, мог не добиваться политической газеты, не вступать в службу и не искать сближения с царем. Он мог жить частным человеком, уехать в Михайловское или Болдино с молодой женой – «под сень дедовских лесов», и там, свободный «тайною свободой», вести жизнь поэта. Никто бы не мешал ему наезжать в Петербург, но он не был бы связан. Он не был бы поставлен в те жесткие рамки деятеля, историка, политика, в которые он сам себя поставил. Он не был бы поставлен в те жесткие рамки чиновника, человека, не свободного даже в частных своих поступках, в которые его поставил царь.
Впервые Пушкин усомнился в правильности выбранного им пути.
В творчестве своем он стремительно уходил от романтических представлений. Но он тосковал по независимости только поэта.
В том же 1833 году он в последний раз декларировал поэтическую свободу в неоконченном «Езерском»:
Зачем крутится ветр в овраге,Подъемлет лист и пыль несет,Когда корабль в недвижной влагеЕго дыханья жадно ждет?Зачем от гор и мимо башенЛетит орел, тяжел и страшен,На черный пень? Спроси его.Зачем арапа своегоМладая любит Дездемона,Как месяц любит ночи мглу?Затем, что ветру и орлуИ сердцу девы нет закона.Гордись: таков и ты, поэт,И для тебя условий нет.
Это напоминает декларации из «Цыган», его романтической поэмы.
Он давно изменил своим декларациям. Давно перестал быть только поэтом. Для него теперь были условия. Он и Езерского выбрал в герои по условиям своего общего плана – Езерский был «могучих предков правнук бедный», один из тех истинных дворян, на которых надеялся Пушкин.
Он еще не раз заговорит в стихах о свободе. Но это будет другая свобода. Не литературная. Впрочем, и не политическая. «Тайная свобода».
И было написано в 1833 году еще одно стихотворение. Стихотворение, в котором Пушкин подводил итоги своих отношений с литературой и литераторами.
…О, вы, которые, восчувствовав отвагу,Хватаете перо, мараете бумагу,Тисненью предавать труды свои спеша,Постойте – наперед узнайте, чем душаУ вас исполнена – прямым ли вдохновеньем,Иль необдуманным одним поползновеньем,И чешется у вас рука по пустякам.Иль вам не верят в долг, а деньги нужны нам.Не лучше ль стало б нам с надеждою смиреннойЗаняться службою гражданской иль военной,С хваленым Жуковым табачный торг зачестьИ снискивать в труде себе барыш и честь…
Презрение вытесняло в нем все иные чувства.
В апреле 1834 года он писал Погодину:
«Вообще пишу много для себя, а печатаю по неволе и единственно для денег; охота являться перед публикою, которая Вас не понимает, чтоб четыре дурака ругали Вас в своих журналах только что не по матерну. Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок. Быть так».
Было время… Он тосковал по двадцатым годам. Давним. До 14 декабря. Литературное поприще опротивело ему. Быть так…
Болдинской осенью 1830 года он подводил итоги своей прежней жизни.
- Русские народные загадки Пермского края - Александр Черных - История
- Деньги делают деньги. От зарплаты до финансовой свободы - Дмитрий Алексеевич Лебедев - Финансы
- Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества - Т. Толычова - Биографии и Мемуары
- Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов - Современная проза
- Правонарушения в финансовой сфере России. Угрозы финансовой безопасности и пути противодействия - Елена Кондрат - Юриспруденция