Письма о русской поэзии - Григорий Амелин
- Дата:20.06.2024
- Категория: Документальные книги / Критика
- Название: Письма о русской поэзии
- Автор: Григорий Амелин
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Автор называет свои эссе – «опытами»: «Он опыт из лепета лепит и лепет из опыта пьет…» А уж кто ходит в подопытных – поэты или читатели – это факт личной биографии каждого. Только чтоб удостоиться такой чести и попасть в число избранных читателей следует изрядно покорпеть над этой алхимической колбой. И отнюдь не из-за препон добывания томика – книга издана тиражом 1000 экземпляров плюс восемнадцать нечетных номеров журнала «Звезда», где с марта 2001 года идет публикация посланий из города Энн-Арбор, штат Мичиган. И нам обеспечено чтение в напряжении – при затрудненном дыхании и воспалении кожных покровов. Как в одном голливудском боевике говорит, благоговея, начинающий киллер при знакомстве с великим Мастером-Месяцем: «Какая честь!» Фокус опрокидывания, неоднократно опробованный Набоковым, выявляет в киллере непревзойденного специалиста по ликам цитат.
Упоминательная клавиатура Ронена обаятельна и многогранна, но, как у айсберга, осязаема лишь в надводной части. И помощи при столкновении можно не ждать, плавать придется самостоятельно, заражаться и восхищаться живым феноменом, воплощением «той части звуковой памяти, которая ведает внутренней речью и запечатлением чужого слова». К сожалению, спасательный круг именного указателя, где в скобках даны страницы произведений, фигурирующих без имени автора, явно изготовлен не самим Имре Эмериховичем Сорени. Количество скобок тогда увеличилось бы десятикратно, а ведь подчас именно в этих бубличных дырках – самая лакомая часть.
Ронен, тихий Некто из города N, – неуемный и темпераментный спорщик. Он достиг такого совершенства, которое немыслимо без божественной злобы, упоительной литературной обиды. Одну заслуженно знаменитую и почтеннейшую старушку он общипал в пух и прах совсем как кухарка-советская власть державного орла. И все из-за ее вредоносной нелюбви к Гумилеву. Тут походя досталось и всем родственникам: «Удел сына Ахматовой, пережившего лагерь, войну и снова лагерь, чтобы прославиться созданием на русской почве одной из тех животноводческих идеологий, которые выводил с помощью отдаленной гибридизации ХХ век, едва ли не страшнее судьбы погибшего на фронте сына Цветаевой».
Ронен предлагает «составить таксономию типов читателей, не терпящих Анненского». Выступаем со встречным предложением: разделить поклонников поэта на любителей трагического и трагикомического. Подозреваю, что вторая колонка будет куцей. Чопорный эллинист-директор Царскосельской гимназии из семьи народников обладал аристократическим запасом юмора, гейнеобразным даром иронической Лютеции, и анализировать его стихи без этого – себе во вред.
Вторая глава книги – эссе «Идеал» (О стихотворении Анненского «Квадратные окошки»), где сказано: «Я много читал стихов “с тех пор, как этим занимаюсь”, и люблю звук тех песен, “которых никогда и никакая мать не пропоет над колыбелью”, но ничего страшнее Анненского не читал, и ничего более зловещего, чем “Квадратные окошки”. Даже у Бодлера и у Аттилы Йожефа не выражены с такой едкой скорбью мука опозоренного идеала и крестный путь обреченной красоты».
Вот стихотворение без сокращений:
О, дали лунно-талые,О, темно-снежный путь,Болит душа усталаяИ не дает заснуть.За чахлыми горошками,За мертвой резедойКвадратными окошкамиБеседую с луной.Смиренно дума-странницаСложила два крыла,Но не мольбой туманитсяПокой ее чела.«Ты помнишь тиховейныеТе вешние утра,И как ее кисейнаяТонка была чадра?Ты помнишь сребролистуюИз мальвовых полос,Как ты чадру душистуюНе смел ей снять с волос?И как, тоской измученный,Так и не знал потом –Узлом ли были скрученыОни или жгутом?»– «Молчи, воспоминание,О грудь моя, не ной!Она была желаннееМне тайной и луной.За чару ж сребролистуюТюльпанов на фатеЯ сто обеден выстою,Я изнурюсь в посте!»– «А знаешь ли, что тут она?»– «Возможно ль, столько лет?»– «Гляди – фатой окутана…Узнал ты узкий след?Так страстно не разгадана,В чадре живой, как дым,Она на волнах ладанаНад куколем твоим».– «Она… да только с рожками,С трясучей бородой –За чахлыми горошками,За мертвой резедой…»[
50]
Грозный Зевес интертекстуальности, Ронен показал связи стихотворения с «Дворянским гнездом», очерком Анненского «Умирающий Тургенев», «Кларой Милич», Лермонтовым, Полонским, историей Финна и Наины из «Руслана и Людмилы», а также вспомогательно – со стихотворением Мандельштама о квадратных окошках и «Посещением музея» Набокова. Все получилось увлекательно и убедительно, а стихотворение осталось туманным, страшным и… непонятным.
Его прекрасные качества ни в коей мере не умалятся, если взамен громоздкой аппаратуры взять в руки тот же «Кипарисовый ларец» и выслушать самого Анненского, его стихотворение «Месяц»:
Кто сильнее меня – их и сватай…Истомились – и всё не слились:Этот сумрак голубоватыйИ белесая высь…Этот мартовский колющий воздухС зябкой ночью на талом снегуВ еле тронутых зеленью звездахЯ сливаю и слить не могу…Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный,Ты, кому остальные ненужны,Их не твой ли развел и ущерб,На горелом пятне желтосерп,Ты, скиталец небес праздносумый,С иронической думой?..[
51]
Стихотворению «Месяц» предпослан эпиграф: Sunt mihi bis septem [Мои дважды семь (лат.)]. Под этим арифметическим порывом эпиграфа все мгновенно начинает двоиться, латынь в равной мере относится и к Луне и к поэту, который хоть и сетует на извечную невозможность слияния, но сама жалоба выливается в полновесные 14 строк сонета (дважды семь). Дальше у Анненского поставлено стихотворение, которое так и называется – «Тринадцать строк».
Луна же вещает о своих фазах, о ее проходе от новолуния (невидима) до полнолуния (полностью освещена) – за 14 дней, причем первая четверть (с постепенной компенсацией ущербности) длится 7 дней, затем видна половина диска, еще 7 дней (увеличивающийся диск, с заполняющейся темной щербинкой), и наступает полнолуние. Вот в первые 7 дней, пока Луна ущербна (неполна, праздносума), когда виден только серп, то она мужского рода – Месяц. У Анненского к тому же трудится тройной набор омонимов – сумма (эпиграфа и слияния строк, сватовство, сочетание), пустая сума (ущерб) и сум (украинская печаль). Колдовство Месяца тоже непростое, так как эпиграф предсказывает его бесовские свойства (bis, бiс – «бес» (укр.)), к тому же он «скиталец не-бес», одинокий лишенец – без спутников, так как сам и есть сателлит. Придется опустить весь пушкинский слой, когда бесконечны бесы под невидимкой-луной и в «мутной месяца игре» кружатся и «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают» – «Кто сильнее меня – их и сватай…»
Теперь можно сказать, что лунатический «Месяц» – это сонет сомнамбулы да еще и тавтологичный: сон-нет сомнамбулы, то есть двойной, о чем и вещает эпиграф, это сомнамбула в квадрате, то есть то, что в разговорном языке означает «вдвойне лунатик» (не путать с возведением числа во вторую степень!). А «Квадратные окошки» – это беседа с луной лунатика, сомнамбулы. Само слово произведено из слияния латинского «сна» и глагола «гулять», отсюда гуляка праздный Месяц, «скиталец небес», а также крылатая «дума-странница».
Все происходящее в «Квадратных окошках» двоится, предстает фата-морганой – и собеседники, и воспоминания о покрывалах – чадре или фате, и сложенные два крыла, и узел или жгут волос, и цветы – мальвы или тюльпаны. Наконец приходит пора двойного лика Луны, Прекрасная Дама оборачивается козой (лат.dama = коза), но эта метаморфоза предопределена двурогим, бесовским видом «Месяца» – «с иронической думой». Страшно?
А еще из множества других примеров у Анненского: «Иль за белою стеной / Страшно травам в час ночной?.. / Прыгнет тень и в травы ляжет, / Новый будет ужас нажит… / С ней и месяц заодно ж – / Месяц в травах точит нож. / Месяц видит, месяц скажет: / “Убежишь… да не уйдешь”… / И по травам ходит дрожь» («За оградой»). А все оттого, что Месяц – не только кривой ятаган, но и изначальный участник считалки: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана… Выходи, кому водить…»
Родственно этим двойническим операциям и дальнобойное сердце свидетеля-воздуха в мандельштамовских «Стихах о неизвестном солдате». Воздух-кислород – О два, он смотрит в оба.
Прилежный ученик Анненского Хлебников подхватил тему и написал свою «Утреннюю прогулку», датируя ее «13х13», что означало 13.2.1913. У него месяц вышагивает по крышам рысаком в скривленных оглоблях, а вывод суммируется: «Но дважды тринадцать в уме. / Плохая поклажа в суме! / К знахарке идти за советом? / Я верю чертям и приметам!» Видимо, он не боялся. Попробуем также проявить отвагу.
- Конь и две козы - Разипурам Нарайан - Классическая проза
- Гончаров идет по следу - Михаил Петров - Иронический детектив
- Мильон терзаний - Иван Гончаров - Русская классическая проза
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
- Луна двадцати рук - Лино Альдани - Научная Фантастика