Статьи о русской литературе (сборник) - Николай Добролюбов
- Дата:13.07.2024
- Категория: Документальные книги / Критика
- Название: Статьи о русской литературе (сборник)
- Автор: Николай Добролюбов
- Просмотров:4
- Комментариев:0
📚 Аудиокнига "Статьи о русской литературе (сборник)" автора Николая Добролюбова - это увлекательное путешествие в мир русской литературы XIX века. В сборник вошли лучшие статьи критика, посвященные произведениям известных писателей того времени. Слушая эту аудиокнигу, вы окунетесь в атмосферу творчества Лермонтова, Гоголя, Тургенева и других великих мастеров слов.
🔍 Главный герой книги - сам автор, Николай Добролюбов, выдающийся русский литературный критик и публицист. Его острые и глубокие аналитические статьи стали настоящим событием в литературной жизни того времени. Добролюбов был страстным борцом за истину и справедливость, его труды оказали значительное влияние на развитие русской литературы.
🖋️ Николай Добролюбов - русский литературный критик, публицист, писатель, родившийся в 1836 году. Он стал одним из ярких представителей западников, выступая за прогрессивные идеи в литературе и обществе. Его статьи оставались актуальными и влиятельными даже после его смерти в 1861 году.
🎧 На сайте knigi-online.info вы можете бесплатно и без регистрации слушать аудиокниги онлайн на русском языке. Здесь собраны бестселлеры и лучшие произведения разных жанров. Погрузитесь в мир увлекательных историй, наслаждайтесь качественным звучанием и погружайтесь в мир книг вместе с нами.
🌟 Не пропустите возможность окунуться в классику русской литературы с аудиокнигой "Статьи о русской литературе (сборник)" Николая Добролюбова. Почувствуйте вдохновение и мудрость великих писателей, познайте новые грани литературного искусства. Слушайте и наслаждайтесь каждым моментом!
Критика
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новая эта красота происходит не оттого, чтобы солнце делало что-нибудь новое из глетчера, – оно ведь его и растопить не может, – а только оттого, что глетчер, оставаясь неизменно самим собою, делает из солнечных лучей, различным образом отражая и преломляя их своею поверхностью. Такова же и особенная прелесть лермонтовских любовных стихов, – прелесть оптическая, прелесть миража. Заметьте, что в этих произведениях почти никогда не выражается любовь в настоящем, в тот момент, когда она захватывает душу и наполняет жизнь. У Лермонтова она уже прошла, не владеет сердцем, и мы видим только чарующую игру воспоминания и воображения.
Расстались мы, но твой портретЯ на груди моей храню;Как бледный призрак лучших летОн душу радует мою.
Или другое:
Нет, не тебя так пылко я люблю,Не для меня красы твоей блистанье, —Люблю в тебе лишь прошлое страданьеИ молодость погибшую мою.Когда порой я на тебя смотрю,В твои глаза вникая долгим взором,Таинственным я занят разговором,Но не с тобой – я с сердцем говорю.Я говорю с подругой юных дней,В твоих чертах ищу черты другие,В устах живых уста давно немые,В глазах – огонь угаснувших очей.
И там, где глагол любить является в настоящем времени, он служит только поводом для меланхолической рефлексии:
Мне грустно потому, что я тебя люблю,И знаю, молодость цветущую твою... – И т. д.
В одном чудесном стихотворении воображение поэта, обыкновенно занятое памятью прошлого, играет с возможностью будущей любви:
Из-под таинственной, холодной полумаскиЗвучал мне голос твой отрадный, как мечта,Светили мне твои пленительные глазки,И улыбалися лукавые уста.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И создал я тогда в моем воображеньиПо легким признакам красавицу мою,И с той поры бесплодное виденьеНошу в душе моей, ласкаю и люблю.
Любовь уже потому не могла быть для Лермонтова началом жизненного наполнения, что он любил главным образом лишь собственное любовное состояние, и понятно, что такая формальная любовь могла быть лишь рамкой, а не содержанием его я, которое оставалось одиноким и пустым. Это одиночество и пустынность напряженной и в себе сосредоточенной личной силы, не находящей себе достаточного удовлетворяющего ее применения, есть первая основная черта лермонтовской поэзии и жизни.
Вторая, тоже от западных его родичей унаследованная черта, – быть может, видоизмененный остаток шотландского двойного зрения – способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни и жизненных отношений.
Эта вторая особенность Лермонтова была во внутренней зависимости от первой. Необычная сосредоточенность Лермонтова в себе давала его взгляду остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую связь существующего, – это была способность пророческая; и если Лермонтов не был ни пророком в настоящем смысле этого слова, ни таким прорицателем, как его предок Фома Рифмач, то лишь потому, что он не давал этой своей способности никакого объективного применения. Он не был занят ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а единственно только своею собственной судьбой, – и тут он, конечно, был более пророк, чем кто-либо из поэтов. Далее я приведу несколько примеров того, как ясна была для Лермонтова его судьба, а теперь укажу лишь на одно удивительное стихотворение, в котором особенно ярко выступает своеобразная способность Лермонтова ко второму зрению, а именно знаменитое стихотворение «Сон». В нем необходимо, конечно, различать действительный факт, его вызвавший, и то, что прибавлено поэтом при передаче этого факта в стройной стихотворной форме, причем Лермонтов обыкновенно обнаруживал излишнюю уступчивость требованиям рифмы, но главное в этом стихотворении не могло быть придумано, так как оно оказывается «с подлинным верно». За несколько месяцев до роковой дуэли Лермонтов видел себя неподвижно лежащим на песке среди скал в горах Кавказа, с глубокою раной от пули в груди, и видящим в сонном видении близкую его сердцу, но отделенную тысячами верст женщину, видящую в сомнамбулическом состоянии его труп в той долине. – Тут из одного сна выходит, по крайней мере, три: 1) сон здорового Лермонтова, который видел себя самого смертельно раненным, – дело сравнительно обыкновенное, хотя, во всяком случае, это был сон в существенных чертах своих вещий, потому что через несколько месяцев после того, как это стихотворение было записано в тетради Лермонтова, поэт был действительно глубоко ранен пулею в грудь, действительно лежал на песке с открытою раной, и действительно уступы скал теснилися кругом. 2) Но, видя умирающего Лермонтова, здоровый Лермонтов видел вместе с тем и то, что снится умирающему Лермонтову:
И снился мне сияющий огнямиВечерний пир в родимой стороне...Меж юных жен, увенчанных цветами,Шел разговор веселый обо мне.
Это уже достойно удивления. Я думаю, немногим из вас случалось, видя кого-нибудь во сне, видеть вместе с тем и тот сон, который видится этому вашему сонному видению. Но таким сном (2) дело не оканчивается, а является сон (3):
Но, в разговор веселый не вступая,Сидела там задумчива одна,И в грустный сон душа ее младаяБог знает чем была погружена.И снилась ей долина Дагестана,Знакомый труп лежал в долине той,В его груди, дымясь, чернела рана,И кровь лилась хладеющей струей.
Лермонтов видел, значит, не только сон своего сна, но и тот сон, который снился сну его сна – сновидение в кубе.
Во всяком случае остается факт, что Лермонтов не только предчувствовал свою роковую смерть, но и прямо видел ее заранее. А та удивительная фантасмагория, которою увековечено это видение в стихотворении «Сон», не имеет ничего подобного во всемирной поэзии и, я думаю, могла быть созданием только потомка вещего чародея и прорицателя, исчезнувшего в царстве фей. Одного этого стихотворения, конечно, достаточно, чтобы признать за Лермонтовым врожденный, через голову многих поколений переданный ему гений. Теперь нам остается посмотреть, как сам Лермонтов принял этот задаток великой судьбы и что он из него сделал.
В отроческих и ранних юношеских произведениях Лермонтова (которых сохранилось гораздо больше, чем зрелых), почти во всех или прямо высказывается или просвечивает решительное сознание, что он существо избранное и сильное, назначенное совершить что-то великое. В чем будет состоять и к чему относиться это великое, он еще не может и намекнуть. Но что он призван совершить его – несомненно. На семнадцатом году он говорит:
Я рожден, чтоб целый мир был зрительТоржества иль гибели моей.
Подобных этому заявлений у начинающего поэта не оберешься, и было бы слишком долго их приводить. Мы могли бы смеяться над самоуверенной заносчивостью мальчика, если бы он действительно не обнаружил несколько лет спустя чрезвычайных сил ума, воли и творчества. А так как он их обнаружил, то в этих ранних заявлениях о своем будущем величии мы должны признать не пустую претензию и не начало мании, а лишь верное самочувствие, или инстинкт самооценки, который дается всем избранным людям. Отличие Лермонтова здесь в том, что эта высокая самооценка уже от ранних лет связана у него с слишком низкой оценкой других, – всего света, оценкой, заранее составленной, выражающей черту характера, а не результат какого-нибудь действительного опыта. В том же стихотворении, где достойным зрителем своей великой судьбы он признает только целый мир, сейчас же затем следует:
Что хвала иль гордый смех людей?Души их певца не постигали,Не могли души его любить,Не могли понять его печалиИ его восторгов разделить.
А в другом, также раннем, стихотворении сообщается, что жизнь научила поэта встречать невольно и повсюду «под гордой важностью лица – в мужчине глупого льстеца и в каждой женщине Иуду». Более замечательна другая черта. Так же часто, как заявления о своем величии и о своем презрении к человечеству, в ранних (а затем также и в позднейших) стихотворениях Лермонтова выражается его явственное предчувствие неизбежной и преждевременной гибели. Некоторая ходульность в обозначении этой гибели могла бы тоже, по крайней мере в ранних стихотворениях, вызвать улыбку, но и охота и право смеяться совершенно исчезают при мысли, что ведь поэт и в самом деле преждевременно погиб. Ясно, что эти две черты лермонтовского самочувствия прямо вытекают из тех особенностей его гения, о которых я раньше говорил, то есть его мизантропия – из сосредоточенности и напряженности в нем личного начала, а его постоянное и верное предчувствие гибели – из его второго зрения.
- Черноморские казаки в их гражданском и военном быту… Уральцы… Сочинение Иоасафа Железнова - Николай Добролюбов - Критика
- Литературная Газета 6408 ( № 11 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика
- Н В Гоголь, Повести, Предисловие - Владимир Набоков - Русская классическая проза
- Конец и вновь начало - Лев Гумилев - История
- Литературная Газета 6417 ( № 22 2013) - Литературка Литературная Газета - Публицистика