Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар
- Дата:20.06.2024
- Категория: Документальные книги / Биографии и Мемуары
- Название: Шолохов. Незаконный
- Автор: Прилепин Захар
- Просмотров:2
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Симонов произнёс с трибуны словосочетание «культ личности»: оно ещё не применялось к Сталину, но смысл уже считывался.
Шолохов внимательно слушал: «Ох, Костя… Не ты ли этот культ личности создавал сам ещё позавчера?»
* * *Съезд наводил тоску. На прошлом споров и дерзости было на порядок больше.
Позволил повысить голос в своём выступлении на второй день Эренбург: «Общество, которое развивается и крепнет, не может страшиться правдивого изображения. Правда страшна только обречённым».
Ему аплодировали.
Шолохов понемногу копил хорошее, бойцовское раздражение.
Он выступал на седьмой день. Когда объявили его имя, раздались громовые аплодисменты. Он вышел на сцену в высоких казацких сапогах. Каверин напишет потом, что в руках он словно бы держал незримую нагайку.
Шолохов взошёл на трибуну – и случилось незапланированное. «Съезд встал, встречая его, – записал в тот день великий советский драматург и ещё один бывший белогвардеец Евгений Шварц. – И не без основания. Он чуть ли не лучший писатель из всех, что собрались на съезд. Да попросту говоря – лучший».
Несколько принципиально настроенных людей не поднялись. Каверин настаивал: «Оставшиеся сидеть и были те, кто впоследствии… поддержал Солженицына…»
Солженицына освободили в 1953 году, но, конечно же, в литературном мире его ещё не знали. Каверин пояснял случившееся ещё не происшедшим. Сам он остался сидеть потому, что в своё время был задет полемикой о псевдонимах и считал вовсе неприемлемым недавний шолоховский выпад против Эренбурга. Настоящая фамилия Каверина была Зильбер.
Шолохов поднял руку: дайте говорить. Взбудораженные делегаты расселись в предвкушении.
Начал он с того, как видит происходящее на съезде: «Бесстрастны лица докладчиков, академически строги доклады, тщательно отполированы выступления большинства наших писателей…»
Тут же, с разлёта, Шолохов оттанцевался на одной из любимых своих тем: «Даже наиболее запальчивая в отношении полемики часть литераторов – я говорю о женщинах писательницах и поэтессах, за редким исключением, пребывает на съезде в безмолвии. То ли наши агрессивные и дорогие соратницы по перу уже выговорились на собраниях и теперь находятся в этаком творческом изнеможении, то ли копят новые силы для нового взрыва к концу съезда?»
В зале находилось 66 писательниц, но есть ощущение, что и здесь Шолохов слал приветы отсутствующим на съезде Марии Петровне и Лиле.
«Разве их поймёшь, этих женщин, хоть они и писательницы по профессии? Никак не поймёшь. По крайней мере я не понимаю».
Разделавшись с женским вопросом, Шолохов перешёл, тая в усах усмешку, к основному.
«Мне не хотелось бы нарушать царящего на съезде классического спокойствия, омрачённого всего лишь двумя-тремя выступлениями, но всё же…»
Зал притих. Эренбург начал перебирать на столе бумаги. Симонов сцепил сильные руки.
«…остаётся нашим бедствием серый поток бесцветной, посредственной литературы, который последние годы хлещет со страниц журналов и наводняет книжный рынок», – глуховато говорил Шолохов.
«Одной из главных причин, как мне кажется, явилось поразительное и ничем не оправданное падение требовательности к себе, установившееся среди писателей, и падение “оценочных критериев”, прочно обосновавшееся среди критиков. Писатели с диковинным безразличием, с отсутствующими лицами проходили мимо не только посредственных, но явно бездарных произведений своих товарищей. Они не поднимали негодующего голоса против проникновения в печать макулатуры…»
Шолохов посмотрел в зал.
Каждый из смотрящих на него был уверен, что речь не о нём. Многие боялись скоситься друг на друга и оловянными глазами смотрели вперёд.
Он продолжал: «Ну, а что касается иных критиков, то тут дело обстояло ещё хуже. Если бесталанное и никудышное произведение печатал именитый, к тому же ещё увенчанный лаврами литературных премий автор, многочисленные критики, видя такое непотребство, не только делали отсутствующие лица, но чаще всего отворачивались в великом смущении. На глазах читательской общественности иногда происходило удивительное, прямо-таки потрясающее перерождение: эти “неистовые виссарионы” вдруг мгновенно превращались в красных девиц. Одни из них молча, втихую обливались стыдливым румянцем; другие, не заботясь о невинности, но определённо желая приобрести некий “капитал”, сюсюкали и расточали знаменитости незаслуженные, безудержно щедрые комплименты…»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Рюриков почувствовал усталое томление внутри и не прогадал.
«В годы Гражданской войны рабочие и крестьяне говорили: “Советская власть в наших руках”. С полным правом мы можем сейчас сказать: “Советская литература в наших руках”. И чем меньше будет в редакциях газет и журналов робких Рюриковых, тем больше будет в печати смелых, принципиальных и до зарезу нужных литературных статей. “Литературная газета” формирует общественное читательское мнение. “Литературная газета” – это ключевые позиции к нашей литературе, к беспристрастному познанию её. Но о каком же беспристрастии может идти речь, если во главе этой газеты стоит человек, немало обязанный товарищу Симонову своим продвижением на литературно-критическом поприще, человек, который смотрит на своего принципала как на яркое солнце, сделав ладошкой вот так?»
И Шолохов сделал ладошкой, взглянув на огненные софиты под потолком. В зале раздалось несколько напряжённых и тут же притихших смешков.
Вожди за правым плечом Шолохова сидели недвижимо, как гипсовые.
«“Литературной газете” нужен руководитель, стоящий вне всяких группировок и группировочек, человек, для которого должна существовать только одна дама сердца – большая советская литература в целом, а не отдельные её служители, будь то Симонов… – Симонов продолжал сидеть с недвижимым лицом, – или Фадеев, – на этом месте румяный Фадеев поднял глаза и посмотрел Шолохову в спину, – Эренбург… – “Ну, всё, началось”, понял Эренбург, но вдруг услышал, – …или Шолохов».
Рюриков подумал, что о нём, наконец, забыли – но ошибся.
«Возвращаясь к некоторым критикам, можно сказать, что обратное перерождение с ними происходило, когда в печати появлялось слабое произведение писателя-середняка, или малоизвестного писателя, или же молодого автора. Вот тут уже критики, извините за грубую метафору, снова надевали мужские штаны, и лирические сопрано их сразу переходили в начальственные баритоны и басы. Тут уж “раззудись, плечо, размахнись, рука!”. Тут тебя и Рюриков охотно напечатает…»
Зал захохотал.
Рюриков не знал, куда деться. Зачем, зачем же он опубликовал эту злосчастную статью Ажаева? Ничего бы этого не было. Сидел бы спокойно в зале, а в перерывах жал заискивающие руки молодых, да и маститых тоже писателей. А теперь что? С каким лицом теперь идти в буфет? Если это слышат все: вожди, стенографисты, журналисты, Пабло Неруда и весь советский народ?
Внешне почти недвижимый и невозмутимый, но внутренне хохочущий, Шолохов продолжал: «Вместо елея и патоки, которыми недавно миропомазывали знаменитых, той же ложкой и в той же пропорции критики черпали из другой посудины другую жидкость, зачастую отнюдь не благовонную, и всё это щедрой рукой выливали на головы литературных горемык, не удостоившихся лауреатства…»
Рюрикову хотелось закричать: «Да ты же сам, сам захвален! Зализан! Почему ты о себе не говоришь?»
Словно услышав его, Шолохов вдруг сменил тему: «…тут не раз говорили о “литературной обойме” – о пятёрке или десятке ведущих писателей. А не пора ли, товарищи, нам рачительно, как бывалым солдатам, пересмотреть свой боеприпас? Кому не известно, что от длительного пребывания в обойме, особенно в дождь или слякотную погоду, именуемую оттепелью… – здесь раздались аплодисменты, а Эренбург дрогнул щекой, – …патроны в обойме окисляются и ржавеют? Так вот, не пора ли нам освободить обойму от залежавшихся там патронов, а на смену им вставить новые патроны, посвежее? Слов нет, не стоит выбрасывать старые патроны, они ещё пригодятся, но необходимо по-хозяйски протереть их щелочью, а если надо, то и песчанкой».
- Общество 2023 - Алиса Илларионова - Публицистика
- TERRA TARTARARA. Это касается лично меня - Захар Прилепин - Публицистика
- Воспоминания великого князя Александра Михайловича Романова - Александр Романов - Биографии и Мемуары
- Ботинки, полные горячей водкой (сборник) - Захар Прилепин - Русская современная проза
- Доктор Проктор и великое ограбление - Ю Несбё - Детские приключения